Она переехала на Крещатик в 1988 году, разменяв 4-комнатную квартиру недалеко от завода мужа, в которой уживались три семьи - родители, их дети со своими вторыми половинками и четырьмя внуками. Галине Андреевне достался вид на Европейскую площадь (тогда еще площадь Ленинского комсомола). Мимо окон ее квартиры, стуча касками, вскоре проходили мятежные шахтёры Донбасса; она могла расслышать доносящиеся с площади Октябрьской Революции требования митингующих студентов, а через 15 лет воочию наблюдала за разворачивающейся там Оранжевой революцией.
Всё это Галина Андреевна слышала, видела, но не дотрагивалась. Виной всему – война. Оказавшись маленькой девочкой на линии фронта, когда советские войска пытались отбить у немцев Донбасс, она на всю жизнь утратила способность переносить громкие шумы, гул и рёв толпы.
***
«Когда началась война, бабушка сказала: «Если Богу угодны жертвы с моей семьи, пусть это буду я»
…Осенью 41-го мы эвакуировались из Луганска. Когда разбомбило эшелон, бабушка, две ее дочери и четверо детишек, из которых я, 6-летняя, была самой старшей – остались под станцией Константиновская, это на Дону.
Думали возвращаться обратно, но началось наступление наших, и мы попали на линию фронта. И я до сих пор не могу переносить нормально шум, громкую музыку, большие скопления людей. Когда иду на концерт, затыкаю уши ватой.
Во время очередного авианалета загорелся флигель, в котором мы жили. Только успели выбраться из подвала, как он обрушился. Мой брат первым проскочил, но угодил ногой прямо в самовар. А тетка растерялась, и сняла с него чулок прямо с кожей…
Перебрались в каменный дом по соседству, где раньше был призывной участок. Мама постелила нам на каких-то ящиках. Оказалось, что в них были снаряды. А бабушка утром пошла к соседям что-нибудь для нас просить. А тут новый налет. И ее прямо в сердце осколком убило. Завернули ее в клеенку, и прямо же в этой воронке закопали.
Бабушка была донской козачкой. И я не помню, чтобы она была сильно набожной. Но когда началась война, сказала: «Если Богу угодны жертвы с моей семьи, пусть это буду я». И все вернулись с войны, только она и погибла. Тогда все стали верующими, солдаты молились в окопах, толком и не зная молитв. К сожалению, ни разу мы на том месте больше не были.
Пока наши ненадолго вернули утраченные позиции, мама устроилась бухгалтером в совхозы. Выделили нам хромого поросенка, мёд и отруби. Напекли лепешек с медом. Я запомнила, что поросенок долго визжал, мама с теткой никак не могли с ним справиться. У меня этот визг до сих пор в ушах стоит.
Потом мы пешком пошли в сторону Сталино (сейчас – Донецк, LB.ua). Однажды нашли корову из разбежавшихся после бомбежки, отдоили ее, и сразу же нашлась хозяйка.
Поселились в поселке Гладковка. Нас местные называли «сталинградские беженцы». Мама вставала рано, шла в ближайшие села, покупала там молоко, дома его кипятили, и тетка шла на базар уже кипяченое молоко продавать. На разницу можно было что-то и для детей купить.
Однажды младший брат вылез на забор и давай на всю округу кричать: «Раз-два-три, пионеры мы, мы фашистов не боимся, пойдем брать их на штыки». Но мы быстренько стащили его на землю.
Когда наши освобождали Сталино, нас собрали в подвале. Девушек молодых положили снизу, а нас, малышей, посадили сверху. Это чтобы немцы их не увидели и не угнали в Германию.
***
«Киев меня ничем не удивил. Но воздух здесь был удивительный»
В 1953 году приехала из Луганска в Киев. Поступать в Университет. Но поскольку я остановилась у родственников в Святошино, то доехала только до КПИ. Тогда трамвай ходил очень долго, и в нем сильно укачивало, так что я сошла раньше. Хотела поступать на радиофак, но туда студенты были уже набраны, и меня зачислили на электорофак, специальность – автоматические и телемеханические приборы и устройства.
Не могу сказать, что Киев меня так уж сильно поразил. Запомнилось, что здесь платье можно было надеть два дня подряд – в Луганске из-за угольной копоти такое было просто не возможно, платье становилось черным сразу же. И воздух здесь был другой, чистый, им хотелось дышать.
В 53-м Крещатик уже был убран, а вот на территории КПИ еще хватало завалов, которые мы, молодые студенты, и разбирали.
В 58-м закончила институт, без красного диплома, зато с ребенком и мужем. Мы с Леонардом поженились на втором курсе. Его семья жила в Чите, а сестра матери увлекалась диковинными именами: дочку назвала Эвелина, племянницу – Евлалия, а мужа моего нарекли Леонардом. Я его Лёней называла.
Он играл в футбол, в хоккей за городскую сборную. А футболом начинал заниматься еще в школе ленинградского «Зенита». А когда его отца-летчика перебросили в Магадан, то Леонард с паспортом отца играл в хоккей за взрослую команду. И при всём этом успевал хорошо учиться. В КПИ мог получить даже красный диплом, но из принципа не захотел пересдавать одну «тройку».
Лобановский год или два прозанимался в КПИ, и его забрали в «Динамо». Совмещать учебу и спорт он не смог, в КПИ все-таки тяжело заниматься. А в моей группе занималась Лариса Латынина. И она, не успев сдать сессию, перешла в физкультурный.
На играх нашей футбольной команды я часто бывала. А это такие юмористы были. Что они делали: играют в первенстве ВУЗов, допустим, с институтом физкультуры, и договариваются – пропускаем пять голов, а затем выигрываем. И выигрывали! А тренер на себе волосы рвал.
Мужа звали в «Динамо» вместе с Лобановским, он полузащитником был, но мы уже поженились, и Лёня сказал, что сначала нужно институт закончить. Они затем с Валерой много раз встречались. И на футбол на стадион Хрущева мы вместе ходили. Футбол тогда был в моде. А я хоккей любила смотреть – но не с мячом, а именно с шайбой. А Лёня как раз перед рождением дочери поломал на льду ногу. Неделю ходил с переломом, терпел. Тогда как раз вышло постановление, что на непроизводственные травмы больничный не дают.
После института мужа по распределению попал на завод Антонова, где играл за местную команду. А затем два года отыграл за винницкий «Локомотив». Ну, а потом стал хорошим руководителем. В «Меридиане» у него в подчинении было 123 тысячи человек. Прошел пусть от простого инженера до гендиректора Объединения. Причем стал им в 45 лет. Згурский ушел руководить городом, а муж стал вместо него. Мне кажется, раньше очень скрупулезно относились к подбору руководящих кадров.
***
«Будучи доцентом и женой гендиректора, выстаивала очереди, как простая советская женщина»
У Леонарда Львовича основным хобби была работа. В воскресенье он в обязательном порядке ехал на завод. Проехать все стройки – это святое. А строили они много. Видели, какой у них Дворец культуры? Он в свое время получил выговор из ЦК, когда, несмотря на указание о заморозке строительства непроизводственных объектов, продолжал потихоньку стройку. Мы когда пришли на открытие, там все вылизано было, как дома. А Дворец спорта какой, еще целый микрорайон жилых домов построили. Он старался делать все на высшем уровне. Если это детский сад, то с бассейном.
Впервые отдохнуть на море я поехала лет в 35, а то и позже. Просто не на что было – оба были простыми инженерами, двое детей. Но даже на том этапе жизни мы были уверены в своем будущем…
На сплетни я никогда не отвлекалась: на мне дети были, работа, диссертация, готовка, стирка. Домработницы у нас никогда не было. Хотя я все время в шутку говорила: мне по статусу и личному (а я уже была доцентом в КПИ), и общественному (жена директора) положена помощь. На заводе было распределение товаров, а муж говорил: «Тебе ничего не нужно. Потому что тебе привезут одно, а под твое имя спишут другое». Да, к празднику он заказывал торт, колбасу, икру, а так – нет.
И я ездила на Крещатик в продмаги делать покупки. Да, раньше там были хорошие продмаги. Сейчас хоть один найдете? И мне постоянно говорили: женщина, разве можно такие сумки тяжелые носить? Сын женился, дочь вышла замуж. В одной квартире – три семьи. За все ответственная – мама.
На Крещатике мы с 1988 г. По молодости, когда муж играл за команду завода ПЯ-11, жили с соседями в коммуналке. А потом переехали в промышленный наш район – Октябрьский, напротив «Меридиана». И на Бульваре Лепсе жили, и на Славянской. Затем разменяли свою квартиру и оказались в центре. Хотя я была не в восторге от нового места. На каком-то этапе в нашем доме жили сразу три гендиректора: Дарницкого завода радиоприборов, завода им. Артема и объединения «Меридиан».
***
О реальной угрозе после взрыва Чернобыля мы узнали не сразу. Муж тогда был в командировке на Кубе. Летит обратно, и им сообщают, что Киев практически стерт с лица земли. Это был апрель, и я всю субботу проходила по школам, агитировала поступать в институт. А в воскресенье, на второй день после аварии, звонят из приемной ЦК: «Леонарда Львовича можно?» А муж ведь был членом ЦК КПУ, ЦК КПСС, депутатом Верховного Совета Украины (при этом пенсия у него была меньше моей).
Их собирают и говорят: никакой паники. А даже у нас в институте уже пошел слух, что нужно срочно уезжать из города. У нас внуки: 5 лет, 4 годика и три месяца. Но муж говорит: «Ничего не выдумывай». И на 1-е мая мы с ним стояли на трибуне на нынешнем Майдане. Щербицкий был со своим внуком… Только демонстрация в тот раз прошла очень быстро и скомкано, за два часа.
А сын вечером мне говорит: «Мама, мы гуляли в парках, на качелях катались – никого нет!» То есть, Киев уже всё понял.
В итоге отправили мы детей в Ружин, к сватам. А сват был шикарным маслоделом, его масло шло даже в Кремль. Наши приехали, а он говорит: «Уезжайте, потому что нам уже запретили молоко брать». А тогда из Киева во все концы страны можно было поездом с детьми бесплатно уехать. И они, даже не заезжая домой, поехали в Москву.
Завод мужа делал дозиметры, хотя у нас дома их не было. Но я радиацию и так чувствовала: едешь по Украине – в горле першит, немножко углубились в Россию – перестало.
***
«Ребята из сёл, приезжая в Киев, сами стремились говорить на русском»
Увидеть нас с мужем, прогуливающимися по Крещатику – это было практически исключено. Но на закате перестройки мы ходили с ним на разные митинги, чтобы понять, чем живет страна. Я человек в целом спокойный, правда, иногда могла и «выступить». Когда, например, говорили, что украинскую речь запрещали. А ведь моя учительница украинского языка в Луганске спокойно говорила на родном языке и после уроков, и в учительской, и в жизни. Я приехала в Киев и могла говорить на украинском свободно. Это при том, что у меня в роду все русские. Если бы все говорили, я бы тоже это делала. Но в том-то и соль, что ребята сельские сами почему-то стремились говорить по-русски.
А потом началась перестройка, и мне говорят: «Ты москалька». А мы раньше как-то не обращали на это внимания – жили и работали вместе.
И сейчас снова поднимется буча вокруг языка. А я уверена – каждый должен знать украинский язык и документация вся должна быть на украинском языке. А каждый путь говорит на том языке, на каком хочет. Хоть на английском.
На Донбассе все вывески на магазинах, государственных учреждениях были на русском, а в Киеве – на украинском. И ученики, не знающие украинского языка, должны были целую четверть ходить на уроки. Только тогда их аттестовали. А уже в 80-ые в школе можно было написать заявление и не учить украинский язык. Как так можно? Ведь чем больше языков ребенок знает, тем лучше. Вот Серёжа (Стаховский, внук – самый успешный украинский теннисист последнего 10-летия. – LB.ua) знает и украинский с русским, и чешский со словацким, и английский.
"На Майдане у нас взяли только напольные весы. Остальное у протестующих было"
Все революции прошли мимо меня. Я старалась в политику не вмешиваться. Лучше я что-то сделаю своими руками – я и шью, и вяжу, всем занимаюсь. Оранжевую революцию, во всяком случае, все хорошо восприняли. И как Ющенко всех обманул – это просто ужас. Украинцы проявляют свой талант в других странах, где были и первыми лицами, а у себя дома нет лидера, за которым можно было бы пойти.
На Майдане я так ни разу и не была. А чего мне там делать, когда я и так всё слышу и почти всё вижу. Мои, к слову, носили туда одежду, но всё принесли назад — протестующие и так были всем обеспечены. А вот мои весы напольные пригодились... А сейчас под Украинским Домом постоянно кто-то собирается. Во время последних событий включили репродуктор, и всю ночь нельзя было спать. Я всё понимаю, но есть же какие-то нормы приличия.
…Я мало где была. Думала, на пенсии поездить по просторам нашей необъятной родины, но не вышло и на пенсии. В Москве в последний раз была в 1986 году.
Меня в институте всё время нагружали. Я была секретарем кафедры – отвечала за расписание, за согласование нагрузки. И плюс лекции, которые нужно было все время обновлять. Это же не математика в школе, где программа, в целом, не меняется. Я работала на Кафедре автоматизации экспериментальных исследований, здесь нельзя было от жизни отставать.
В 1990-м году я уходила на пенсию по возрасту. А тогда, вроде бы для омоложения преподавательского состава, выходящим на пенсию давали 25 окладов. В моем случае это 10 тыс. рублей. Правда, месяцем ранее вышло постановление о взыскании 30% подоходного налога при доходе свыше 3 тыс. рублей. Те деньги так на книжке и остались, «сгорели».
Но время было неплохое. Хотя все всегда идеализируют прошлое. Потому что были молодые и прочее. Но я не поэтому. На нас же затем такое свалилось! Кравчук тот же: как они эти деньги вводили, напечатали фантиков и справились. Но и другие не лучше.
Я не зацикливаюсь на своем состоянии физическом. Стремлюсь узнать что-то новое. Купила ноутбук, сейчас его осваиваю. Очень много интересного в мире, дел много нужно сделать. Хотела о муже книгу написать, но что-то не получается, вдохновения нет.
Но физически уже тяжело. Я в университете «Третье поколение» в этом году записалась на краеведческий факультет. Так подъем по Энгельса, как же ее сейчас… ага – Лютеранская, дался непросто. Тут иногда поневоле путаешься. Ту же Прорезную уже при мне переименовали в Свердлова, а потом ей снова вернули историческое название.
Курс обучения - год. Английский я уже прошла, но, по-моему, мало. Я в школе учила французский, в институте пошла к «продолжающим» (те, кто в школе учили английский). Но ничего. И работая уже инженером, журналы английские могла переводить свободно. А вот говорить боялась. Это Сергей у меня парень без комплексов – не боится ошибиться в произношении. А у меня дурной характер, я же «технарь», у нас – или правильно, или никак.
«С мужем я не попрощалась»
Муж тяжело умирал. Его в 1978-м году при операции заразили гепатитом С. И он больше 20 лет с этим боролся. Когда он уже лежал в больнице в последний раз, я вставала в четыре утра – варила ему супчик, делала паровые котлеты, два сока – морковный и яблочный. В 9 утра я уже в больнице и до – семи. Он меня, правда, выгонял. Шла на рынок, делала покупки и – по новому кругу.
Мне когда сказали, что он уже не выкарабкается, я пошла на Бессарабку и так рыдала, так рыдала, что ко мне подошел какой-то бритый «браток» и говорит: «Женщина, что вы плачете? У вас что – кошелек украли? Давайте я вам денег дам». Вот так я рыдала… Уже когда его перевели в реанимацию, он все равно сам ходил в туалет. Очень сильный человек был. Так я ему и не сказала, что врачи шансов не дают. Только в последний день меня к нему уже не пустили. А потом позвонили в четыре часа и сказали, что его не стало. 47 лет мы прожили вместе.
Я когда зашла в его кабинет в «Меридиане» забрать вещи, а он был уже помощником председателя правления, это был ужас – поломанные стулья, столы, продавленное кресло. Так не уважать человека, который столько сделал для предприятия…
В наше время так или иначе все употребляли. Мужу, когда играл за завод Антонова, рабочие после матча говорили: «Ты что – нас не уважаешь? Тогда пей». А сейчас у меня старший внук вообще не пьет. Мода что ли такая? Раньше это сложно было – «уговорщики» были в каждой компании.
Просто смотреть телевизор я не могу. Только когда готовлю. Серёжины матчи смотрю. С сильными играет хорошо, со слабыми – хуже. Злости спортивной ему не хватает. У него и раньше такое было, когда еще в Чехии был. Но иногда он красиво играет.
Я ничего не боюсь. И высоты не боюсь. Однажды, когда ходила к мужу на могилу на Байковое, полезла через забор высотой 2,5 метра. Они проходы в стене заварили – что было делать? Но со стороны это, наверное, выглядело забавно.
Я раньше никогда не смотрела в окно на Европейскую площадь. Только в последнее время стала посматривать. Мне всегда было чем заняться. Я стала читать романы Марининой, чтобы понять, как сейчас устроен мир, откуда деньги берутся. Но затем качество ее прозы испортилось.
Я не знаю, в чем смысл жизни. У каждого свои цели и задачи, и, получается, у каждого свой смысл. А я в основном стараюсь что-то полезное сделать для кого-то. Больше думаю о других. Да, с акцентом на семью, но когда я была на производстве, то старалась делать и свою работу, как следует, и сотрудникам помогала. Вот мои любимые строчки:
Твори добро - нет большей радости
И жизнью жертвуй, и спеши
Не ради славы или сладостей,
А по велению души.
Когда кипишь, судьбой униженный,
Ты от бессилья и стыда,
Не позволяй душе обиженной
Сиюминутного суда.
Постой. Остынь. Поверь - действительно
Все станет на свои места.
Ты сильный. Сильные не мстительны.
Оружье сильных - доброта!
Я никогда не думала, что можно завидовать кому-нибудь, что можно о ком-то рассказывать гадости, или даже осуждать. Каждый поступает в меру своей испорченности.
