Когда я пришла сюда первый раз — после сноса дома в Десятинном переулке, чашку кофе мне предложили раньше, чем спросили, кто же я, собственно, такая. «Это СВОИ, из «Левого берега», - представила меня мужу Дина. И действительно, тут трудно не чувствовать себя своей.
Всю свою жизнь Дина прожила здесь, на Старокиевской горе. Вид из окон ее квартиры открывается на Национальный исторический музей и забор, за которым спрятан фундамент Десятинной церкви. Исторический музей строил «Дядя Юзя». Так говорит Дина. А я вам скажу, что ее дядя — известный киевский архитектор Иосиф Каракис.
Дина живет с мужем, сыном и невесткой. Работает старшим научным сотрудником Института металлофизики НАН Украины, автор 8-ми книг о диффузии металлов при внешних воздействиях — и в избранном на фейсбуке у нее, среди прочего, страничка Шелдона Купера.
ДОМ
- В конце 19-го века некий инженер Тихонов захотел построить себе доходный дом - трехэтажный с трехскатной крышей, - рассказывает Дина о своем доме. - Но «при проклятом царизме» городская дума, рассмотрев этот проект, сказала: во-первых, дом слишком высокий и нарушает существующую застройку. Во-вторых, есть жалоба вдовы Подвысоцкой: с трехскатной крыши дождевая вода будет стекать на крышу ее одноэтажного дома, потому она просит построить дом по другому проекту, и чтобы он был двускатный.
- И послушались?
- Конечно. Это ж «проклятый царизм»!
- Вы в Киеве с рождения живете?
- Да, вот родилась, и меня сразу привезли в этот дом.
Дом построили, наверное, в 1898-ом, потому что в 1899 здесь умер писатель Мачтет — это был его последний адрес. В доме было всего четыре квартиры. Он был сделан с полуподвалом и бельэтажем. В полуподвальных помещениях находилась прачечная домашняя, еще что-то. У каждой семьи была огромная балия, и все женщины там стирали, потом во дворе полоскали, а детям разрешали делать мыльные пузыри. Поэтому для детей день стирки был большим праздником.
Здесь, в бельэтаже, жили кучеры и прислуга. А хозяева - на втором и третьем этаже. После революции тут жила семья Григория Котовского. А во время войны в наш дом попала бомба и пронизала все внутренние перекрытия. Остались только капитальные стены. Дом сохранил свой вид, не рухнул. А крышу потом воссоздали.
Все время, пока мы говорим с Диной, в квартиру заходят какие-то люди. Кто-то хочет поговорить с хозяйкой, кто-то заглядывает по другим делам — но двери, фактически, не закрываются.
- Кто там? - все время вскрикивает Дина. - Ааа, дорогие, проходите, садитесь, только четвертой табуретки нет, эти гады поломали.
- После войны этот дом восстанавливали пленные немцы, - продолжает Дина. - Конечно, халтурно восстанавливали — не так, как Фрауэнкирхе. Мы потом во время ремонта находили в стенах и скорлупу ореха, и травинки. Ну, черт с ними. Дом был восстановлен. И в 1947 году вышло постановление партии и правительства о том, что надо улучшить жизнь физиков - чтобы они могли со спокойной душой заниматься изготовлением бомбы и всем остальным. Институт физики получил этот дом в ведомственное подчинение. Потом этот дом стал обычным жилкоповским, уже и физиков практически не осталось.
- Но вы все равно дружите с соседями. Это в Киеве теперь большая редкость.
- У нас дом такой хороший. Солнечный дом. Вот приходил старичок, внук Котовского, и мы вспоминали — всегда здесь была такая дружеская обстановка.
- Когда приходил?
- Лет десять назад. Он жил на третьем этаже до войны. Как началась война, мать его схватила и увезла в эвакуацию. А тут он как-то гулял и вспомнил родные места. Пришел, а дверь у нас только открыта. В смысле — пустила его только я. Нам же еще внешнюю дверь пришлось поставить, а то туалетов тут нет, люди приходят в парадное и делают свои дела. А куда им деваться? Но и нам-то... Помните, у Иртеньева:
Вот человек какой-то мочится
в подъезде дома моего.
Ему, конечно, очень хочется,
Но мне-то, мне-то каково!
После войны в этом доме поселили невероятное количество людей. Селили их во всех мыслимых помещениях — в кладовках, где угодно. Время такое было. Покойный свекор рассказывал, как они после войны помогали саперам вывозить мины. И вот устроилась в Октябрьскую больницу жена их командира. Дали ей комнату. И пять семей жили в этой комнатке покотом. Нашим повезло - они под пианино спали. Дети в этих пяти семьях родились с интервалом в несколькой дней — с 1 по 17 сентября. Вот так жили после войны.
И вот, людей поселили. Потом потихоньку начали отселять. Некоторые сами уезжали. Например, академика Давыдова пригласили в Новосибирск, когда создавали новосибирский академгородок. Потом он вернулся в Киев, уже стареньким, и возглавил Институт теоретической физики.
Жил тут академик Пекарь, который стал доктором наук в 24 года — защитил кандидатскую, и ему сразу присвоили докторскую степень, такая была блестящая работа. Сам Пекарь был харьковчанин — ученик Ландау. Когда Ландау был в Киеве, он всегда приходил в гости в этот дом.
Жили отец и сын Габовичи - Марк Давыдович и Александр Маркович. Жил академик Борзяк. Жил академик Пасечник. Когда Институт физики стал дробиться, он возглавил Институт ядерных исследований. Жила семья директора по общим вопросам. Наш домком — его сын, вот что значит наследственность.
В этом доме жил мой отец — профессор Герцрикен. Он изобрел стекло для рентгеновских трубок, до сих пор им пользуется весь бывший Советский Союз. Жили лауреаты государственной премии Лидия и Василий Ляшенко.
ГОРА
- Сильно изменилась Старокиевская гора за те годы, что вы ее знаете?
- Да, очень. Вот тут стояли дома (Дина показывает в окно на другую сторону Десятинного переулка — прим. Авт.) — 10, 8, 4 и 2. Номер 2 остался, но его переделали (речь о доме на углу Десятинного переулка и Владимирской улицы — прим. Авт.). На моей памяти он был четырехэтажным, а в XVIII веке - двухэтажным. Сейчас его сделали 7-этажным на том же фундаменте двухэтажного дома. Правда, этот фундамент с таким запасом строили, что, я думаю, он будет стоять вечно. Кстати, этот дом Жерару Депардье принадлежит. Вернее, Депардье — один из совладельцев. Тут были большие нарушения при строительстве. Когда Депардье приехал на открытие, я начала ему кричать во все воронье горло, все-таки французский худо-бедно помню — что этот дом из-за строительства перестал быть памятником архитектуры, что во время строительства погибло два человека.. А он сделал вид, что вообще меня не слышит.
Так вот. Номер 10 представлял собой много небольших домиков. И среди них была беседка, где, по легендам, собирались декабристы. И еще во время раскопок под этими домами обнаружили печь 6-го века. Разрушена она была в 13-ом веке, считайте — 7 веков продержалась, до Батыя. Представляете, как умели люди строить?
В 8-ом номере жила семья Слесаревских. Слесаревские были дворяне, но бедные — должны были учиться и зарабатывать себе на жизнь.
- Бедняжки.
- Да, страдальцы. У них был весь 8-ой номер, это была их усадьба. Значит, что сделал Слесаревский — тот, который перед революцией жил. У него была маленькая ферма с тремя коровами. Но сыры с его фермы во Франции, в Нормандии, занимали первые места на выставках.
- Погодите, где ферма и коровы? Вот тут — прямо на лужайке перед Историческим музеем?
- Да, но музей построили в 30-ые годы. По проекту мужа моей тетки — Юзи Каракиса. Значит, на ферме была мини-фабричка — молочная кухня. На бричке развозили детское питание по заказу. Были бутылочки, и на каждой керамической пробке надпись: «Детское питание доктора Слесаревского». К сожалению, бутылочки не сохранились. У меня случайно каким-то чудом осталась одна банка лекарств из аптеки моего деда.
Так вот, так Слесаревские жили до революции. После революции... Многие не пережили 38-ой год. Уцелели из рода Слесаревских только несколько человек. Совершенно больной Валентин Михайлович — у него был спонделез и он ходил согнутый. Лечил кошек, собак всех слуг народа, включая Хрущева. У него был сад необыкновенный вот здесь (снова показывает на лужайку перед историческим музеем). И он лечил зверей в зоопарке. Рассказывал, как лечил слона, у которого мыши, сволочи, выели кожу между пальцев. Через год он осматривал этого слона снова. Слон подошел к нему и поставил ногу на табурет — помнил, что врач это проверял.
Вообще-то Слесаревские владели этой землей с 1750 или 51-го года. Документы были подписаны при Елизавете. Когда при Брежневе у них отобрали дом, второй муж вдовы последнего Слесаревского сжигал эти документы. Пришли из исторического музея: «Как вы можете, не сжигайте, это история!». Он ответил: «Да, это история, но раз история уничтожается, то пусть горит и это». Не мог он пережить все это. Немыслимо было. Вскоре умер.
И вот, советская власть дома в Десятинном переулке снесла, заровняла, покрыла дерном. И заявила, что этот дерн — остатки древнерусских валов. То есть, вранье в стране всегда процветало. Никаких валов тут не было — тут были дома и сад.
Людей, которые жили в 6-ом доме, я почти не знала. Одна из жилиц хвасталась тем, что она не просто белит погреб, но еще и разрисовывает его. Она была из деревни, говорила: «Мне все равно, что никто не видит, зато сама я спускаюсь в погреб и вижу». Потом наши археологи заявили, что нашли в этой погребе древние рисунки. Где-то в 80-е годы. Потом снесли и этот дом. Потом — плодовые деревья. И все пошло прахом.
ДЯДЯ ЮЗЯ
Его жена — Анна Ефимовна, была двоюродной сестрой моего отца. Они жили в Рыльском переулке — с незапамятных времен. Дело в том, что ее отец был купцом первой гильдии, потому он имел право жить в Киеве, несмотря на то, что был евреем.
У него было много проектов. Практически ни один не был реализован в том виде, в котором он его задумывал. Когда кончалась советская власть, дядя частным образом издал, как он это назвал, Альбом нереализованных проектов. И вдруг — ему звонят из Чехии, тогда еще Чехословакии, и спрашивают: «А вы не разрешите по вашему проекту дом построить?» Он разрешил, они построили и даже заплатили деньги. Правда, копеечные, но дядя был счастлив, что этот дом построен таким, каким задумывался.
Это вообще не должен был быть исторический музей. Его вызвали и сказали, что нужно построить художественную школу, чтобы талантливые дети впитывали красоту этого холма. Видите, какие окна? Огромные. Для музея это плохо. Свет портит экспонаты. Никаких запасников нет, ничего.
Вот уже когда дом был готов, дяде сказали: «Нет, не будет тут школы, будет музей».
Жизнь в доме-муравейнике людей утомляет. А в маленьком доме все друг друг знают и могут друг другу помочь.
— Иосиф Каракис
Он не думал,что начнется такая дикая уплотнительная застройка. Как-то тут гулял, зашел к нам и говорит моему мужу: «Ты знаешь, Саша, я сделал такой рассчет: если строить не высокие дома, а маленькие, то будет лучше и людям, и государству. Между высокими домами должно быть определенное расстояние. Тут все — и изоляция, и размеры труб, и перепад температур на трубах отопления. Если дома делать максимум двухэтажными, то между ними будут маленькие расстояния, но люди все равно смогут делать зеленую зону. А государство сэкономит на подводе воды, света и тепла. И люди будут жить в гораздо лучших условиях, потому что жизнь в доме-муравейнике их утомляет. А в маленьком доме все друг друг знают и могут друг другу помочь». Это были, наверное, горбачевские времена.
ФИЗИКА И ЖИЗНЬ
Я бы не была физиком, если бы жила в нормальной стране. Меня очень интресовала химия, история, филология очень интересовала. Сосед наш, талантливейший физик Марк Давыдович Габович, говорил мне: «Дина, химик не имеет в принципе работы. Если будешь филологом — умрешь в сельской школе от голода. Историком — на Колыме, у тебя не тот характер, чтобы быть историком».
- Как вам кажется, изменились люди в Киеве?
- Вы имеете в виду падение культурного уровня? Это страшно. Агрессивнее стали. Но это потому, что жизнь такая тяжелая.
- Погодите. Вы мне показывали сейчас военные фотографии — люди на них улыбаются. Вы работали в изотопной лаборатории, потому что еврейская девушка не могла рассчитывать на большее. Это сейчас жизнь тяжелая?
- Мне кажется, да. Дело в том, что тогда мы многого не знали, и надеялись на справедливость. А при том произволе, который сейчас царит, о какой справедливости мы можем говорить? Посмотрите на истоию с этой несчастной учительницей Москаленко. Какая может быть справедливость?
- То есть, вы думаете, что наша беда в том, что мы слишком хорошо понимаем, что происходит?
- Да. Но люди стали более свободными. Люди понимают, что они должны бороться.