Очередная Врадиевка произошла в системе координат, которую «революция достоинства» никак не затронула по определению, не могла затронуть. Понятие достоинства связано с так называемым символическим капиталом. С ценностями, уж извините за выражение, духовными. А деньги к духовности имеют такое же отношение, как гривенная церковная свечка к смыслам Нагорной проповеди.
Экономика страны похожа на пищеварительный тракт, в котором публично принято говорить только о вкусовых и обонятельных возможностях его начала, но уж никак не о процессе и тем более – результате. Поэтому все кликушеские причитания нынешних либералов о реформах смыслово так и остались на уровне «лохотрона» 90-х с их имущественными сертификатами и псевдоприватизацией.
А тем временем все приграничные области жили своей обычной приграничной жизнью. Киев имитировал контроль за ними. Они имитировали послушание. Все вместе имитировали демократическую страну.
Донецку с Луганском просто не повезло, потому что Россия отстала в цивилизационном развитии лет на сто и продолжает дичать. А ведь век назад, помнится, нынче страшно просвещенные члены Евросоюза тоже предъявляли свои претензии на соседние восточные территории достаточно кроваво.
Закарпатье, трудолюбивая смесь поведенческой мадярщины и цыганщины с небольшим вкраплением книжного и церковного украинства, всегда с трудом мирилось с региональным доминированием Львова, а на Киев просто ложило все, что под руку подвернется. События в Мукачево просто в очередной раз показали, что никакого эффективного контроля, особенно в кризисной ситуации, нет ни у кого и ни за кем.
Украинское провинциальное мышление не состоит в том, чтобы стать чьей-то провинцией, как ошибочно предполагали поначалу все оккупанты. Это тип мировоззрения, при котором эффективное управление создается лишь в очень узких временных, географических и субэтнических рамках.
Сумма этих ментальных «хуторов» с одной стороны, делала Украину неуязвимой для тотального подчинения какой-либо империи, с другой – не позволяла и не позволяет гражданам даже при самых благоприятных условиях выйти в другой, более масштабный и ответственный, цивилизационный проект страны.
Украинский радикализм, извечно имевший дело с понятием «воли», так и не превратился в концепцию политической свободы как солидарной ответственности. Но и украинский политический истеблишмент, угодливо изрекая на хорошем английском благопристойные европейские тексты, так и не превратился в выразителя настроений и чаяний широких масс.
Потому что неправда, что массы хотят только жрать. Нет, если их спросить о приоритетах, то первичные потребности, безусловно, затмят все. Но особенность масс в том, что они являются проводниками высших смыслов совершенно без участия их сознания. Которое, чего уж греха таить, бывает довольно скудным. В условиях нарастающего стресса массы хотят справедливости, то есть приведения ситуации если не к балансу, то хотя бы к постановке ее в понятную систему координат с отчетливой динамикой развития.
Но не тут-то было. Власть не может им ничего рассказать о справедливости, потому что тот факт, что она врет и ворует не в пример меньше власти предыдущей совершенно не отменяет претензии по фактам вранья и воровства. Что происходит на низах? С неумолимым уменьшением коррупции в верхах – не важно, это добрая воля аборигенов или злая - Госдепа – минимизируется, а то и вовсе исчезает потребность заноса наверх.
Но каналы-то сбора денег на местах остаются! Это означает, что средний и мелкий чиновник искренне рад «революции достоинства», потому что она предоставила ему уникальную возможность получать сверхприбыли, ничего вообще в своей провинциальной жизни не меняя.
Этот чиновник также понимает, что эпоха уходит, внешние обстоятельства вынудят его рано или поздно или жить по европейским законам или сидеть в тюрьме. Поэтому желательно становиться европейцем уже с приличным европейским капиталом.
И наряду с запоздалыми, но все же идущими изменениями в столице и приравненных к ней городам вроде Одессы - на периферии включается опция безумного, бесконтрольного чиновничьего воровства и злоупотреблений, пока есть окно возможностей.
Человек с оружием – он всегда равен просто другому человеку с оружием, никаких особенных рыцарских качеств у него при этом не наблюдается. Оружие всего лишь усиливает те черты поведения, которые были заложены в семье и благодаря образованию. Если человек с оружием излишне гуманитарен, то он медлительнее в принятиях решений, рефлексивнее и уязвимее против обыкновенных бандитов.
«Правый Сектор» как организация, претендующая на некие смыслы, но играющая в оружейном поле, изначально была обречена на проигрыш от беспредельщиков-ментов и бандитов, что в наших условиях зачастую одно и то же. Когда-то с таким же нулевым результатом старая УНА-УНСО, между Приднестровьем и Абхазией, в 90-х попыталась бороться с местным жульем за крышевание киосков.
Если бы не было Мукачево, вероятно, это бы произошло на янтарных приисках Житомирской или Ровенской области, и не гарантия, что еще не произойдет. Или в другом похожем месте. Их объединяет одно общее свойство: панический страх киевского начальства публично признать подлинное положение дел, попросить прощения и помощи у народа как-то разрулить все это миром. Потому что у этого положения дел есть имена и фамилии.
Мукачево показало, что огромный кредит доверия, выданный новой власти Майданом, заканчивается. Эсемески судьбе еще отправить можно, а позвонить – уже нет. Но Мукачево также показало, что этот же кредит заканчивается и у радикалов. Да, большая часть кредиторов из украинского общества готова была делегировать им право на любое насилие, потому что сама не в состоянии была даже курицу зарезать.
Власть совершенно не готова была с ними поделиться этим своим правом, потому что, неровен час, они и войну могли бы выиграть. Что такое местами современная передовая? Это когда несколько сотен придурков, по выражению одного добровольческого комбата, приезжают и за свои деньги арендуют стрелковое оружие у хронически нетрезвых ВСУшников. И воюют, на радость офицерам по работе с личным составом, от их, солдат, имени, весьма и весьма отчаянно. Потом их, добровольцев, оттуда правдами и неправдами гонят, потому что ущерб у противника получается какой-то слишком уж внеплановый. Они идут в другое место.
Вполне очевидные уши провинциальной «ментовской подставы» пришлись как нельзя кстати ко двору Киеву, который никак не мог найти удачного повода окончательно загнать всю эту добровольщину и волонтерщину в государственное стойло. Но дело в том, что решив проблему в узком сегменте, Киев сталкивается с точно таким же прекращением моратория на вопросы к нему от народа. Народ как бы тоже хотел уже давно загнать эту власть в какое-нибудь подобающее ей печерское стойло, и тоже искал удобного предлога.
Как-то неожиданно резко затих Саакашвили. И киевская полиция затихла. Фигуранты в Мукачево хотят побыстрее убрать свидетелей, улики, схемы – дело вышло за пределы их традиционного контроля. Но власти тоже не очень нужен громкий судебный процесс – все предыдущие для нее плохо заканчивались, в смысле падения авторитета. Арбитраж со стороны альянса «Ярош + СБУ» очень уязвим, потому что может оказаться эффективным и далеко идущим. Власть врет очень неуклюже, сознательно и бессознательно, путается в показаниях и стратегиях, и совершенно не важно, каковы ее истинные намерения. Может статься, самые хорошие. Только народ об этом ничего не знает и знать не хочет. И он еще видит, что власть не нуждается в патриотах, она на самом деле их безумно боится. Весьма скромные пикеты «Правого Сектора» по стране вызвали у профильных чиновников панику, близкую к диарее.
Мукачево — это не только новая Врадиевка. Это пример того, как информация о происходящем все равно попадает к людям, которые делают на ее основании свои, не обязательно верные, но свои выводы. Это то, что мы могли бы узнать о войне, как она есть на самом деле, если бы прокуратура не прятала так тщательно виновных в котлах, окружениях, хищениях, предательствах и прочей мерзости. А ведь эти виноватые – и есть часть власти, и эта часть неуклонно увеличивается.
Мукачево- это всего лишь чеховское ружье на стене в первом акте пьесы. И происшедшее там на днях, увы, вовсе нельзя считать настоящей стрельбой. Законы жанра предполагают, что это должно произойти в третьем акте.
Но может случиться, что наша пьеса – одноактная.