Начальные ноты - бесплотные, тихие, высокие и медленные - в звенящей тишине воспринимаются фоном для ритмичного стридулирования насекомых, во множестве заполнивших Софию.
Какое прекрасное слово - стридуляция, не правда ли? Это не последнее красивое слово в тексте, еще будут грануляция и модуляция. Слова с латинскими суффиксами органично смотрелись бы в средневековых трактатах, например, о музыке.
Средневековая музыка восславляла Бога и объединяла верующих в молитвенном ритуале. Она не могла быть слишком страстной, черезчур неблагозвучной, яркой и непредсказуемой; голоса пели плавно, не очень быстро и непременно в умеренно приятных созвучиях друг с другом. Вокальная музыка IX-XII веков была организована в технике органумов.
Если упростить эту технику до алгоритма, понятного машине, то один голос, - самый нижний - дает некую опору и очень долго держит ту или иную басовую ноту, с которой мы сравниваем остальные. Другие же голоса движутся довольно быстро, но при этом всегда образуют благозвучные соотношения.
Представления о том, что считать благозвучием, а что нет, постепенно менялись. Но неизменной оставалась миссия соединять движение голосов между собой так, чтобы каждому голосу было комфортно петь, и чтобы все вместе звучало стройно и логично. Исполнение этой миссии и демонстрировало мастерство сначала органистов, - так тогда называли создателей органумов, - а позже и композиторов.
Возродить магию древних мастеров современными технологиями - задача, созвучная самому фестивалю Bouquet Kyiv Stage. Он проводится на территории политически нейтрального Софийского собора, оберегает фестиваль от мелких злободневных дрязг и клановых пристрастий. Создатель Bouquet Евгений Уткин построил свой бизнес на высоких технологиях в Украине, наследнице тяжелой промышленности СССР. Аура фестиваля как раз удачно отражает стиль мышления самого Уткина: технологичность и в то же время сантимент к мудрости, философствованию и духовности.
Аскетично-белая комната артиста Heinali, в миру - Олега Шпудейко, разделена на две части. В одной - приборы музыканта-электронщика: синтезаторы, компьютер, провода, микрофоны и прочая алхимия; во второй части - книги по истории музыки и истории культуры в целом. У Олега любовь к старинной музыке и в целом к искусству того времени.
Это дает интересный эффект. Если бы Heinali обращался к чему-то близкому, в его отношении могли бы прорасти сатира, воспевание или травма. Но временной, да и географический разрыв снимает возможное полемическое напряжение. Вместо этого - аккуратный и нейтральный интерес, возможно, инопланетянина, возможно, экскурсанта по развалинам с историческим справочником под мышкой. А то и сдержанный фанатизм реконструктора: под его руками, словно по волшебству, холодный камень оживет, обретет плоть, засияет красками.
Кстати, о реконструкции. В отношении старой музыки существуют, грубо говоря, два диаметрально различных подхода: аутентистский и романтический. Романтизаторы считают, что старое нужно осовременить, адаптировать, причесать и прилизать; аутентисты напротив, выступают за дотошную точность передачи мельчайших известных особенностей исполнения того времени.
Heinali не поет и не пишет партитуры для вокального ансамбля. Его реконструкция - киберпанковая. Бог - в машине. Со-композитор - генератор случайных чисел, влияющий на заданные параметры, а исполнители - осцилляторы, то есть приборы, посылающие информацию о звуковой волне. Нотр-Дам же, то есть храм, где совершается коллективное молитвенное пение, - модульный синтезатор. У него строение не проще, чем у готического собора. Только вместо нефов, алтаря, трансептов и атриума - несколько электронных микрокомпьютеров, которые по воле композитора можно соединять проводками, преображая детали звука.
Для проекта вокруг органумов Олег выбрал элементарные тембры - простые формы волны, такие как треугольник, квадрат и пила. Эти слова - не метафоры; в графическом отображении они и правда выглядят неправдоподобно простыми.
Тембры на концерте под руками Heinali постепенно оживали: электронно, то есть виртуально менялся размер и характеристики воображаемого помещения, куда посылались, где рассеивались и отражались эти самые треугольники и пилы; включались различные искажения, усиления, дублирования.
В двадцатом веке электроника, и в том числе электронная музыка, подарила людям возможность восхищаться и умиляться элементарным, фундаментальным, состоящим буквально из простейших форм. Но интересно, что элементарный уровень в выступлении Heinali был не только в тембре, но и в звуковысотности. Сейчас будет немного сложно, но я обещаю, в конце вы все поймете.
Начнем с того, что почти вся известная нам музыка - классическая, поп-, рок- и многих других направлений - написана в тональной системе. Музыка в тональности - что-то вроде поездки на американских горках. Мы заходим на безопасную территорию, комфортно садимся, а дальше нас начинает штормить и носить по пространству. Мы едем наверх - и нам боязно, что механизм сломается, и поезд со всей дури полетит обратно. Поедем вниз - нам кайфово, но немного страшно, что мы заедем куда-то не туда. Изменение скорости - идеально эффективное управление нашими эмоциями. Аналогами этих сильных чувств стали гармонические функции: неудовлетворенная, стремящаяся к удовлетворению, и, наконец, само удовлетворение. Или, как говорят музыканты, субдоминанта, доминанта и тоника.
Тональная система появилась в эпоху Барокко (XVII-XVIII века), как наиболее совершенный способ отразить аффекты - интенсивные состояния, понятные массам слушателей. Созерцательность, изысканность, тонкость и неочевидность музыки Средневековья (VII-XIII века) и Возрождения (XIV-XVI) были приглушены и заменены более мощными, массовыми, можно сказать, индустриальными технологиями.
Чтобы собрать эту перчатку Бесконечности - тональность, инноваторам потребовалось завершить процесс поиска идеального звукоряда, то есть набора звуков. Таким стал равномерно темперированный звукоряд, хорошо известный нам по любому фортепиано, клавишному синтезатору, гитаре. В нем соотношения любых двух соседних звуков абсолютно равны. Liberté, Égalité, Fraternité для композиторов XVII века и последующих, с возможностью быстро ошеломить, развлечь, внедрить любую эмоциональную программу.
Музыканты легко могли не только строить различные по своему характеру созвучия, но и менять основной тон системы, осуществлять так называемую модуляцию.
Олег же обращается к музыке IX-XII веков, когда тональности еще не было, а звукоряды были значительно менее равными и базировались на соотношениях простых чисел. Еще в античности легендарным Пифагором были открыты свойства физических тел - например, струн или столбов воздуха в духовых инструментах - колебаться одновременно полностью и, в то же время, частями - половинами, третями, пятыми частями и так далее. Средневековые теоретики выстраивали наборы звуков, стремясь как можно больше сохранить эти идеальные пропорции.
В результате соотношения между одними звуками были и правда математически совершенными, а вот соотношения между другими - почти что неприятными.
Пифагорейский звукоряд прямо отражался на эмоциональном состоянии тогдашней музыки: более пронзительная и глубокая в созерцании, чем современная (тональная), но при этом не приспособленная для резких смен, обрывов и субъективных страстей. Отлично подходящая для погружения, сосредоточения, но не годящаяся для рассказывания сложных историй.
В этой системе был баг: при попытке сменить главный тон, построить принципиально другие соотношения, музыка разрушалась. Почему? Потому что вылезали "фальшивые", то есть вовсе не совершенные созвучия, и вся магия исчезала. Что делать композитору? Очевидно, не менять главный тон, не выходить за пределы звукоряда, не делать модуляцию.
Но сейчас все же не XII век, и инквизиции за фальшивые ноты не предусмотрено. Поэтому, хоть выступление Heinali и основывалось на базовой ноте (ля) и пифагорейских пропорциях внутри звукорядов, Олег все же позволял себе иногда смены самих звукорядов, а пару раз даже переставлял основной тон.
В результате смелых (по меркам XII века так уж точно!) решений звучали откровенные диссонансы, то есть неблагозвучия, которые приятно резали слух, заставляли оживиться и согревали аудиторию в прохладном вечернем воздухе уходящего лета.
По структуре выступление Heinali можно разделить на четыре части, каждая в своем звукоряде. Вначале использовался беспокойный дорийский с рваными ритмами и постепенным взаимопроникновением голосов.
Потом - сексуальный лидийский. Ритм, соответственно, стал ровнее и более грувовым, качовым.
В конце этого раздела был замечательный ход: бас, длительное время вступающий резко и редко, словно бочка в танцевальном треке, постепенно начал ускоряться и в конце концов участился до абсурдно быстрых смен. Из отдельных событий появилось дребезжание, дрожание, и, наконец, единый непрерывный звук.
Этот процесс расщепления звука на мельчайшие составляющие - тысячные, миллионные доли секунды - называется грануляцией. Да, электроника позволяет работать с такими деталями, которые недоступны ни слуху, ни пальцам даже самого виртуозного акустического музыканта. Об этом свойстве электроники Олег говорит в подвыпуске блога "АШОШ".
Третья часть выступления Олега - наверное, наименее аутентичная по отношению к Средневековью. Что это за неприятные, странные высокие звуки, писки, расщепления? Где тут месса, где тут Нотр-Дам? Но, кажется, такую музыку хорошо поймут сантехники и строители, использующие гофрированные трубы.
Если взять довольно маленькие части, которыми может колебаться звуковое тело - какие-то 31-е, 37-е, 41-е, - какие там следующие простые числа? - как раз эти смешные, высокие ноты и будут получаться. Да, они фальшивы и странны на наш слух, но математически понятны и физически объяснимы. Подобный эффект, кстати, достигается на одном из самых очаровательных народных инструментов - на дрымбе или варгане.
Наконец, последняя часть концерта, которую смело можно назвать дроновой. Дроном сейчас называют длинный неизменный звук; Олег вслушивался и до конца концерта утверждался в мажорном, то есть радостном, светлом звукоряде от основной ноты своего выступления - ля. Никаких неблагозвучий, никакого движения. Гул становился все агрессивнее и напоминал подготовку к запуску космического корабля.
Визуальное решение выступления от художницы Екатерины Лисовенко идейно раскрывало музыкальные принципы: VJ-сет из элементарных фигур за спиной композитора. Неправильной формы четырехугольники, напоминающие камни старинного здания, витражи или части церковного алтаря: осколки целого, не скрывая своего родства, попеременно вспыхивали, выключались, меняли цвет, искажались и проникали друг в друга.
Концерт Heinali на Bouquet был построен на основе органума: можно ли определить украинскую идентичность этой музыки, или следует осторожно назвать артиста панъевропейским? Возможно, в этом и заключается парадоксальное послание артиста к музыкальной сцене молодой и в то же время древней Украины: не бередить свежие раны, не гнаться за модными тенденциями, а спокойно изучать историю мысли и техники и рефлексировать ее в балансе холодного машинного расчета и слепой человеческой любви.
