Мастерские
Ее построили 215 лет назад: двухэтажные корпуса, некоторые со внутренними переходами, позже появились аптека и продуктовая лавка, а совсем недавно – церквушка.
С самого начала существования больницы в ее комплекс вошли мастерские - отдельно построенное двухэтажное здание с двумя входами. Раньше в больших просторных залах работали цеха, позже, после полного запрета использования труда больных, производство прекратилось. До тех пор, пока крыша здания не начала протекать, большой зал второго этажа использовали для занятий творчеством: больные рисовали, шили, вырезали по дереву, вышивали. Теперь в отсыревшем здании дряхлая мебель, строительные козлы, на которых сброшены вещи, тазы, две швейные машинки, манекен, одетый в куртку, поролон, картон, краски и ведра, большие бумажные буквы-декорации, кисти, поделки, книги и нарисованные пациентами на занятиях картины. Тут же –самодельные деревянные треноги для них.
Фигура
Занятия в группе проводит психолог Оксана Анатольевна. По понедельникам и вторникам к ней приходит по шесть-семь человек. Психоз, шизофрения, невроз, депрессия, посттравматический синдром, алкоголизм и другие зависимости – пациенты не хотят показывать свои лица, боятся быть узнанными, стесняются своих диагнозов, а иногда и себя. Общество предпочитает избегать встречи с ними. Ими пугают. Они живут взаперти, ждут, что скоро смогут отсюда выбраться.
Оксана Анатольевна садит пациентов за длинный стол и каждому готовит одинаковый набор инструментов - бумагу, четыре кисти, краски, стакан с водой и тряпку. Она шаг за шагом рассказывает, что нужно изобразить на картине, как правильно провести линию, какой цвет подобрать, как его растушевать, прорисовать тень. “Воно лучше за все настроєніє піднімає”, – говорит один из пациентов в самом разгаре урока.
– Самое главное в творческом процессе это именно он, а не результат. Здесь рождаются разные образы. Кто не может рисовать, лепит себя из пластилина, например. Они понимают себя, свою больную часть, которая делает деструктивные поступки. Но у нас ресурсное рисование - я получаю от них, а они от меня. Я все время с ними разговариваю, пытаюсь приблизиться через рисунок, и между нами возникает доверие, - говорит Оксана Анатольевна.
В конце занятия она примеряет работу каждого пациента в рамку:
– Давайте поаплодуємо нашому художнику Петру. Давайте подякуємо Андрію. Оплески для Микити.
Пациенты аплодируют друг другу. Впервые за последний час, а может быть и за довольно продолжительное время, они улыбаются. Затем все расходятся по отделениям.
Эскиз
Арт-терапевты мастерских входят в службу социально-психологического восстановления под руководством Людмилы Беленок. Отдельной единицей при больнице служба стала в 2014 году, когда открылся реабилитационный центр для военных. “Это было довольно прогрессивно, пусть у нас не так красиво побелено-покрашено”, – говорит Людмила. Сейчас в больнице работает девять психологов на восьми ставках, большинство из которых – ставки санитаров. В больнице 830 коек и все они заполнены.
– Проверки говорят нам, что психологов много, достаточно два человека. Если просто подписывать документы, то может и хватит, а если работать, то еще нужно человек десять добавить.
Психоневрологическая больница является учреждением здравоохранения. По закону трудотерапевтами там могут работать люди с медобразованием. Художники-педагоги, если и есть в психоневрологиях, то прячутся за всевозможными должностями и официально называются как угодно, только не арт-терапевтами. Чаще всего - санитарами. Эти «санитары» не могут официально работать за станками по дереву, например. Получается замкнутый круг: есть желание, есть кадры, нет способа. С отменой приказа Минздрава №33, который требовал медучреждения придерживаться единого штатного расписания, главврачи смогли сами решать, сколько и каких врачей им нужно, а потому казусов с психологами и арт-терапевтами стало больше. Минздрав обещает: эрготерапевты, физиотерапевты, практические психологи, психологи и соцработники смогут официально работать в медучреждениях, а изменения к классификатору профессий, по которому инструктор трудотерапии будет переименован в ассистента эрготерапевта (а значит будет пользоваться всеми правами в больнице), скоро заработает. 29 сентября началось общественное обсуждение проекта закона “О системе реабилитации в Украине”, в котором впервые появляется понятие творческой реабилитации.
Создание центра для Людмилы - личная история. Она говорит, что не любит ограничений и отчетности, но не смогла сидеть дома, когда муж ушел воевать - “увидела лежащих в ступоре военных в отделении и подумала, что так больше не будет”.
– Честно сказать, психиатры очень скептически относились к арт-терапии. Они просто хотели занять пациентов чем-то, а мы предложили взять это на себя. Долгое время (большая часть и сейчас, наверное) воспринимали нас, как клоунов, которые развлекают пациентов. У меня есть надежда, что скоро эта ситуация изменится. Это общая проблема психиатрии, в которой к немедикаментозным методам восстановления относятся скептически. Медики видят симптом, а смотреть чуть шире (нарушать границы своего поля в медицине) им сложно. Начмеды сейчас больше ездят за рубеж и постепенно понимают, что когда симптомы сняли лекарствами, человек вдруг начинает спрашивать себя: “Как я смогу выйти отсюда? Вдруг все вернется? Как мне в таком мире жить? А вдруг кто-то узнает, что это со мной было?”
В 2014 году Людмила познакомилась с Лесей Литвиновой, волонтером и соосновательницей центра помощи вынужденным переселенцам на Фроловской в Киеве. Психолог попросила у нее помочь с красками для военных, поскольку в графе расходов больницы таких средств реабилитации никогда не было.
Месяц назад Литвинова провела фейсбук-аукцион картин одного из пациентов больницы Николая в поддержку мастерских. На них продали десять работ на общую сумму 64 200 грн.
– Вы поймите, мы не ставили задачу продавать работы. Человек просто отдает на холст и ему становится легче. А потом приходит и говорит “дайте еще”, а я вынуждена сказать ему “материалов нет, простите”, – как будто оправдывается Людмила.
Лицо
Боря слышит голоса в своей голове. Иногда их три и ему нужно логически убедить каждый не делать глупости. Иногда они говорят одновременно. Но Боря постепенно учится с ними жить, а потому звучат они реже.
Впервые парень взял кисть в руки зимой этого года. Сначала приходил на групповые занятия – рисовал с подсказкой психолога. Пару месяцев назад он впервые стал за холст и теперь занимается дополнительно. На полотне вырастает разноцветный город.
– Утром проснулся, выпил таблетки, обход врача. Если не рисую, то постоянно в отделении сижу. Книжки читаю. Одна лежит под матрасом, а другие хранятся у сестры-хозяйки. Но рисовать лучше. Настолько погружаешься в работу, что о плохом и не думаешь. Только о том, как бы лучше сделать. Чувствуется умственная усталость. Когда поле регулярно орешь, тогда легко, а когда целина, то нужно плугом пройти по нескольку раз, – говорит он после урока.
Раньше Боря и подумать не мог, что когда-то окажется у холста. Первое время он, как и многие здесь, не забирал свои работы. Только недавно парень попросил у Оксаны Анатольевны взять рисунки с собой – «показать отделению». Она отдала ему целую папку – собирала.
– Мои успехи – это общая заслуга всех. Не стоит выделять кого-то одного. Из моего отделения никто не ходит на занятия. Кто не хочет, а кому-то не разрешают, или не подумали, что ему это можно и нужно. Жаль, – вздыхает Боря.
Он живет в закрытом пространстве больницы последние пять месяцев. Дома его ждет мама, по телефону она просит его выписываться и возвращаться. И Боря, конечно, хочет домой, но к выписке нужно быть готовым. “Мне еще чуть-чуть нужно, я так думаю”, – как будто сам себе обещает он.
После занятия парень подойдет к арт-терапевту и расскажет, что ему звонил папа, и, возможно, он приедет сюда на выходные.
– У меня прямо мурашки по спине пошли. Папа – это прорыв. Он, оказывается, контакт с ним налаживает. Я знаю Борю больше пяти лет. Раньше любой вопрос о папе погружал его в психоз. Да и тут он, собственно, поэтому оказался, – говорит психолог.
Автопортрет
«Дайте мне слово», – прежде чем приступить к рисованию, просит у преподавателя Володи высокий и худой Иван в спортивной ветровке, брюках и плоской кепке. Мастер каждый раз говорит что-то другое, а пациент становится за своим этюдником в углу, далеко от всех и, погрузившись в себя, ссутулившись, интенсивно начинает рисовать настроение слова. Каждая работа художника не похожа на предыдущую ни цветом, ни линиями. Ивану, как и многим здесь, нравится создавать цвет. Для этого акриловый пигмент нужно смешать с водоэмульсионной краской – так экономнее, пусть не так профессионально. Кроме “дайте слово”, Иван больше не произносит ничего. Дорисовав, он просто отходит в сторону и ждет, когда Владимир отведет его в отделение. Там он проведет остаток дня. Раньше он совсем никак не контактировал с окружающими, а потому эта озвучиваемая и незначительная, на первый взгляд, просьба расценивается как большой успех.
Владимир не помнит точно, когда пришел преподавать в больницу: «работа такая, что даже не считаю время». Случилось это четыре или пять лет назад. По образованию он преподаватель младших классов и рисования. Не так давно он получил высвободившуюся после отмены Минздравом 33 приказа о штатных расписаниях ставку младшего медработника: «Повысили», – шутит. В его мастерской два больших стола, на полу – работы пациентов и рамки, в ящиках – картинки, размером с открытку: птички, рыбы, деревья, парусники, люди. После того, как уходит последний пациент, Владимир вытирает со стола разноцветные капли, моет кисти и закрывает краски.
– Для работы есть все. Но все за наш счет. Больница минимально собирает с отделений, а так мы все своими руками. Что где находим. Иногда ходим по складам в поисках краски, иногда больница дает, иногда благотворители. Получаю 2600, половина зарплаты уходит только так. Мы тут больше как волонтеры. Я сюда, как на дачу хожу, на отдых. Видишь, что это человеку помогает, и тоже хочется все больше и больше выкладываться.
– Но откуда вы знаете, что человеку это помогает? У вас ведь художники молчаливые, – интересуюсь я.
– Мы с ними разговариваем, а в отделении там совсем иначе: санитарок на всех не хватает, к ним отношение как к массе. Мы стараемся индивидуально к каждому подход найти, чтобы человек хоть немного ощущал домашность, уют. Пациенты – люди угнетенные, а тут – свободные. Хотя бы в этом, думаю, мы справляемся.
– Как бы там ни было, вам помощь материальная нужна. Рисование – занятие затратное. Краски, мольберты, кисти…
– Да это уж дело такое. Я не особо думаю, где мне деньги взять. Главное, чтобы пациентам было хорошо. Как-то три года жили и сейчас жить будем. Я пытаюсь исходить из того, что у нас есть, и сделать как можно лучше. Просто нужно время. Сейчас, кажется, это закрутилось. Нам нужно, чтобы для начала в наших обязанностях разобрались.
– Наверное, не все смогут поверить в то, что вы сюда приходите “как на дачу”. Как реагируют другие, когда узнают, что вы работаете с людьми с ментальными расстройствами?
– Угрозу представляют люди, которые либо первый раз сюда попали (не знали о болезни), либо люди с рецидивами (не принимают препараты, усугубляют болезнь алкоголем, например) и не контролируют себя. К нам приходят люди без первичных симптомов, стабильные. Просто тут к каждому нужен свой подход. К нему нужно относиться, как к человеку, понимаете?
– Кажется, именно это умение здорово помогает вам находить таланты. Сначала вы заметили Николая, теперь Ивана...
– Тут еще кто кого нашел нужно разобраться. Когда человек ко мне не приходит, это дает мне хорошее настроение и утешение. Но больше всего я хочу надеяться на то, что он сюда больше никогда не попадет.
Николай открывает выставку своих работ в Чернигове, а после уезжает домой в маленькое село на 900 людей. С Николаем нельзя связаться - у него нет телефона. Уже год он не возвращается в больницу.
* По просьбе некоторых героев их имена изменены.