Ни следователя, ни судьи с конвойными солдатами. Даже эти скудные контакты с отторгнувшим меня миром ушли в прошлое. Один в камере, без газет, радио, телевидения. И уже без «наседки» - соседа по камере из «ставшего на путь исправления» уголовника. Совсем один.
Раз в десять дней приносили книги из тюремной библиотеки. О «пионерах-героях», о достижениях советской власти и т. д. и. т. п. Однажды принесли потрепанный томик публицистики Максима Горького. Апогеем был свежий том Хэмингуэя, его «Острова в океане». Я успел купить и прочитать его до ареста. Здесь, в камере, я прочитал его ещё раз. Иначе, совсем иначе. Тюрьма меняет ощущения.
Почти ежедневно, тайком от моих охранников я ходил к Виктору Платоновичу Некрасову. Не из внутренней тюрьмы КГБ. Я спускался со ступенек дома по улице Артема 55. Там когда-то жил я, там продолжали жить мои родители… Я шёл по улице Артема, мимо Гоголевской, мимо Некрасовской, Обсерваторной, Львовской площади, мимо Владимирской (где теперь на самом деле в изоляции от мира жил я), спускался по Малой Житомирской до Крещатика, заходил в Пассаж, к Вике, к дорогому моему сердцу Виктору Платоновичу…
А ещё я играл в слова. На листе бумаги из школьной тетрадки составлял варианты слов из какого-либо большого, длинного слова. Помню, что первым таким словом-«маткой» я взял слово, выговорив которое, немедленно умер говорящий кот из книги Катаева. Это было простое русское слово «электрификация». Помню, что наибольшее число вариантов я нашел в слове «правительство», их было очень много, более ста.
Там же, убегая от звенящего одиночества, я записал дюжину странных стихов от имени домового. Рядом с моим окном была добротная крыша одного из корпусов центрального аппарата КГБ. Со слуховыми окошками, красивыми металлическими заборчиками. Я подумал тогда, что в этом здании не может поселиться домовой.
В той же тетрадке я записал эссе о недавно прочитанной книге Хэмингуэя, назвав его по месту своего проживания «Хэмингуэй в тюрьме». Помню последние слова этого эссе: «Пройдут годы, я выйду на свободу. А Хэмингуэй останется в тюрьме. Навсегда». Тетрадь с этим эссе у меня изъяли перед этапом. Но вот совсем недавно ко мне вернулись стихи домового.
Стихи домового к сказке «Крыша, на которой не живет Карлсон
Из каждого семени можно вырастить дерево,
Из каждой икринки можно вырастить рыбу,
Но не каждый человек сумел бы стать домовым.
В озере, где топят щенков,
Сколько ни осматривай листья,
Никогда не найти Дюймовочку.
Вкусив тюремной пищи,
Я убедился,
Что люди научились
Варить
Суп из колбасной палочки.
У летучих мышей
Есть одно достоинство:
Они не строят тюрем.
От войн страдают не только люди,
Но и мы, домовые:
Куски железа ломают крыши.
Человек, съеденный муравьями,
Случается гораздо реже
Муравья, раздавленного человеком.
Маленькое чудо, принесшее добро, -
Это почти что
Маленькое счастье.
Если мы, домовые,
На время исчезнем,
В конечном счёте
Выиграют черви:
Люди убьют друг друга.
Грустный домовой
Явление столь же редкое
Как и счастливый человек.
Вечером
Люди более восприимчивы
К добру и сказкам.
Почти все дети -
Талантливые домовые,
Но, к сожалению, они вырастают.
Сначала
Человек разуверился в Боге,
И лишь затем в человеке Бог.
1972 г., осень
А потом был Стус. Двадцать дней мы жили в одной камере. Наслаждаясь воспоминаниями о книгах, людях, музыке. Это были двадцать дней, когда Васыль Стус не переводил Рильке.