Что бы вы взяли с собой, покидая родной дом навсегда?
Спасавшиеся из-под обломков Российской империи (в состав которой входила и Украина), будущие эмигранты увозили – кроме прочего – книги и иконы.
Тогда, конечно, не верили, что уезжают навсегда. Так, на год, два; максимум – три. Не может, в самом деле, строй, разрушивший основы государственности, экономики, права, поправший институт церкви, частной собственности, нивелировавший традиционную общественную мораль, продержаться долго. Просто не может.
При Сталине не было нужды "упаковывать" в психушки; надо было расстрелять – расстреливали. Более того, тогда в лечебницах некоторым удавалось даже прятаться – известны такие случаи. Условия в психиатрических учреждениях в довоенном Союзе были жуткие, тем не менее, когда на кону – жизнь, люди на это шли. Но в какой-то момент люди перестали бояться. И их начали сажать.
— Семен Глузман
Да, так они думали. И умерли – в Париже, Ницце, Стамбуле, Афинах – даже не распаковав чемоданов. Зачем распаковывать, если скоро возвращаться домой?
С начала так называемой «белой эмиграции» прошло почти сто лет. «Следы тел и дел» этих людей остались в истории колоссальным культурным пластом – глубоким, трагическим, богатым драгоценными породами. Впрочем, это – общее. Существуют еще и частности – немногие из сохранившихся, не пропавших в водовороте времени, не растраченных потомками, не погубленных обстоятельствами новой жизни - книги и иконы.
В центре Афин – седая пыль, изнуряющий зной, выпаленные солнцем пустынные дворы – в одной из боковых суетливых улиц, название которой, ввиду затертости таблички, невозможно воспроизвести, до сих пор действует лавка. Что-то вроде букинистической. Сюда служители «дома престарелых белоэмигрантов» сносят то, что осталось от их упокоившихся «подопечных». Самих «белоэмигрантов» в числе «подопечных» - понятное дело - нет. Умерли давно. Доживают дни их дети и внуки.
Служители получают свои ростовщичьи гроши. Книги потом так же – за гроши – продают. Попадаются весьма интересные экземпляры: прижизненные издания Пушкина, Гоголя, научные серии типографии Московского университета.
Вот только держать в руках, тем более – читать эти книги непросто. Такой они напитаны энергетикой. Еще бы: долгие, наполненные мучительной тоской годы, эти печатные свитки были тем немногим, что осталось от прошлой жизни. Сиротливым обломком, призрачным напоминанием. Тонкой дрожащей нитью, протянутой туда, где и родина были, и счастье, и молодость.
Для ныне живущих, может, и пафосно звучит. Для тех, кто жил сто лет тому – трагедия.
«Ну да, конечно, было, были
И у меня
Моя страна,
Мой дом,
Моя семья
И собственный мой черный пудель Крак.
Всё это так.
Зато потом,
Когда февральский грянул гром —
Разгром
И крах,
И беженское горе, и
Моря— нет — океаны слез…
И роковой вопрос:
Зачем мы не остались дома?»
В 1975-м Ирина Одоевцева «роковой вопрос» задавала уже только в стихах. Из России они с Георгием Ивановым счастливо вырвались в 1923-м. Счастливо, поскольку 1937-й они бы вряд ли пережили. Ее учителя, Николая Гумилева, расстреляли еще в 1921-м. Их с Георгием ближайший друг, Осип Мандельштам, умер в 1938-м в лагерной больнице… Список можно продолжать.
В центре Парижа есть улица. В отличие от афинской – чопорно-светлая, безупречная в прямоте линий и гармонии форм.
Рю Дарю. В 12-м ее номере – Собор Святого Александра Невского. Место притяжения, «точка сборки» всех «русскомыслящих» (в широком смысле, господа украинофилы) и зачастую – русскоговорящих в Париже.
Так было еще при Александре Втором, когда Собор, собственно, построили. Так есть сейчас: на подворье пятикупольной церкви русская речь мешается с французской, украинская – с английской и итальянской. Особенно – в Пасхальную ночь.
В двадцатом веке магнетизм этого места был еще сильней. Тут венчался с быстроногой Ольгой Хохловой Пабло Пикассо, здесь отпевали Федора Шаляпина, Антона Деникина, великого Ивана Бунина, двух близких друзей - Булата Окуджаву и Виктора Некрасова («..войти мимоходом в кафе "Монпарнас", где ждет меня Вика Некрасов».)
Десятилетиями люди приходили сюда и в горе и в радости.
В основном, конечно, в горе. В тот самом, «беженском» горе, оттенки которого – что в 20-е, что в 40-е, что в 70-е - весьма разнообразны, но все одинаково мрачны. Уж как-то в православии повелось: счастьем поделиться с Господом люди не спешат, поблагодарить за светлые минуты – тоже; а вот беды свои на Него щедро обрушивают.
Обычные житейские беды; умноженные вдобавок на одиночество, отторжение, неприкаянность.
В конец исстрадавшись, окончательно отчаявшись - оставляли в дар храму семейные иконы; когда-то спешно извлеченные из-под обломков прежнего мира. Оттого – особенно дорогие и важные. Хотя, вовсе не обязательно - ценные.
«Памяти Михаила Черняева» - гласит гравировка под ликом Богородицы, что слева от входа. Оклад прекрасен лаконичной необычностью. Одежды Девы Марии объемны – вышиты белым бисером, бывшим когда-то, видимо, перламутровым. Через правое плечо ее – широкая лента. Тоже белая, бисерная. На подобии воинской. У своего основания лента украшена бирюзовою – с махонькой золотой сердцевиною - звездой. Очень напоминающей, если приглядеться, высшие военные награды времен Российской империи.
«Париж, 1955-й год», - выведено старой – с твердым знаком - прописью, от имени А.Черняевой. Очевидно, дочки. С меньшей вероятностью – сестры или жены: сам прославленный генерал Черняев умер еще 1898-м. Счастливый - он не застал начала конца.
В правом приделе храма – почти кустарная, чей-то неверною рукою написанная (едва ли не акварелью) - икона Георгия Победоносца, убивающего дракона.
Межу полотном и стеклом – Георгиевская лента. И сам Георгиевский крест.
Написать икону. Передать ее храму. Оставить храму свой крест. В прямом и переносном смысле. Многие ли сегодня понимают, что это значит?
Рядом с Георгием – старенький образ «княгини российской Ольги». Лик совсем затертый – видимо, его годами кто-то носил при себе.
Долго рассматриваю впервые мною здесь (к собственному стыду, - С.К.) увиденный лик святого праведного отца Алексия Южинского. В миру – Алексей Медведков, последователь Иоана Крондштадского. После революции его незамедлительно арестовали и намеревались расстрелять. Просто «потому, что поп». Чудом избежав расправы, уехал сперва в Эстонию, потом – во Францию, где продолжил служение. Тихо и смиренно, в маленьком городке в Верхней Савойе. В 2004-м был канонизирован Константинопольским патриархатом.
«Хранительница Войска Донского», - читаю гравировку на богатом трехстворчатом окладе Богородицы.
Чуть выше – еще одна икона. Трехпарусный корабль. Каждый парус – лик святого: Павла, Николая, Андрея. На «корме», служащей заодно основанием необычной иконы – надпись: «Бог – моя надежда». «Дар Адмирала …», дальше - стерто. Просто – «Адмирала…».
Левый предел собора – огромное, во всю стену полотно: Иисус, идущий по воде.
Нигде, никогда, ни в одном храме мира не встречалось изображений этого великого библейского сюжета. Он, почему-то, редок. Конкретное фактовое чудо: сын Божий идет, легко ступая, по воде. Вера, не требующая доказательств и аргументов. Так уверовал бедный рыбак, Апостол Андрей.
В Соборе Александра Невского это полотно – не просто деталь интерьера, не просто настенная роспись.
Это - место невероятной энергии покоя, надежды, добра. Покоя, надежды, добра, даже для сердца истерзанного, сокрушенного.
«Сердца сокрушенного и смиренного», - играл на гуслях, записывая 50-й покаянный псалом, царь Давид, - «Ты не отвергнешь».
Господь любит всех детей своих. Даже грешных.
Кто-то из прихожан Собора на Рю Дарю все это знает; кто-то не знает, но верит - горячо, искренне; кто-то вовсе разово забрел в храм «по случаю праздника»… Но, все инстинктивно тянутся именно к этому месту, напитываются лучами солнца, поднимающегося из-за спины Спасителя.
Старые прихожане подходят к ликам. Но, не прикладываются, как заведено в современном православном укладе, а мелко-мелко – едва касаясь рукою его уголка – крестят лик. Потом – благоговейно склонив голову – целуют перст. Когда-то так было принято. Впитавшись в это место, традиция продолжает жить.
Я полагаю, что интеллигенция… Откуда она вообще пошла в России? Радищев, один из первых интеллигентов, он сказал: «Я взглянул окрест и душа моя страданиями человеков уязвлена стала». Вот, интеллигент – это тот человек, чья душа может быть уязвлена страданиями другого человека. Вот что такое интеллигенция! Плюс к этому, Лев Николаевич Толстой говорил… Устами Пьера Безухова, в конце романа «Война и мир»: «Я подумал… (Выдержал паузу). Раз что дурные люди могут соединяться вместе и представлять собой силу, значит, хорошие люди должны сделать только то же самое. Ведь как просто!..». Это когда сказано!..
— Олег Басилашвили
«Благодарю», - величественно отвечает пожилая дама, когда помогаешь ей подняться – к киоту. Не "спасибо", не "спаси Господи", именно - "благодарю". И глаза у нее сияют.
Сама еле ходит - опирается на костыль , но осанка все так же безупречна, волосы аккуратно уложены, в ушах - жемчуг. Назвать ее «бабушкой» не повернется язык.
Вспоминаю наших приходских старушек – маленьких, скукоженных тяжелой жизнью, добитых еще более тяжелой старостью, с залатанными ридикюлями в сморщенных руках.
Могли ли они спастись? Имели ли шанс встретить старость достойно; так же, как это дама?
Нет, практически не имели. Страна не оставляла шансов. Ни тем, кто в ней жил. Ни тем, кто уехал. Вот только вторые никогда сего факта не примут, не вместят. Их потомки – тоже. Для Рю Дарю подобное непостижимо.
Даже сейчас, когда границы открыты, а маски сброшены.
«Качество» этих «метаморфоз собор на себе, кстати, тоже почувствовал. В нынешней войне агрессивного политического православия, прихожанам удалось отстоять таки храм – сегодня он в ведении Константинопольского патриархата.
В отместку Москва затевает строительство грандиозного «православного культурного центра» на самой набережной Сены. Проект столь же помпезный, сколь безвкусно-аляповатый.
Ну, да Бог с ним, не об этом сейчас речь. Не о политическом православии думается на Пасхальной службе. В эту святую ночь; ночь свершения самого великого из всех чудес – Воскрешения Христа. Сам факт Воскрешения – глубинная суть православия.
Никому и никогда не удавалось победить смерть. Никому и никогда, кроме Христа. Воскреснув, он каждому из нас дал надежду на жизнь вечную; каждому – надежду на победу над смертью.
«Смертью смерть попрал», - бархатно выводит хор.
От многочисленных повторений, понемногу перестаёшь вникать в смысл слов.
Приходишь в себя только когда под сводами храма сотни голосов - не сбиваясь, не запинаясь, не путаясь - начинают петь «Символ веры». И в этом хоре - твой голос тоже.
«Верую во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым…».
На задворках подсознания – что поделать, профессиональная деформация - мелькают «кадры» наших «правительственных молебнов». Участники которых не то, что «Символ Веры» не знают, «Отче наш» с трудом воспроизводят. Обычные поклоны от земных – вовсе не отличают. Зато украшают рабочие поверхности дорогими иконами в златых окладах – шибко верующими себя считают; повергая любого нормального человека в шок фразочками типа: «У меня три приоритета: наш Президент – Виктор Федорович Янукович, наша Партия регионов и наша православная вера».
В Украине, как правило, на таких «молебнах» священники «Символ веры» учтиво пропускают, вверяя его прочтение – скороговоркою, разумеется – хору. Более того, неодобрительно косятся на тех, кто осмеливается тихонько поддакивать; да креститься в унисон словам молитвы.
На Рю Дарю - совершенно иначе: сотни абсолютно чужих и чуждых друг-другу, незнакомых людей сливают голоса в едином молитвенном гласе. Становится легко и счастливо-беспечно. Многие женщины плачут. Здесь и сейчас – от радости, а не от горя, лишений и мук, как плачут обычно в храмах. От светлой радости и торжества осознания: Христос Воскрес! Смерть попрана, смерть уничтожена, ее просто не существует. Нечего, совершенно нечего бояться, только жить, жить! Жить и упиваться каждой минутой, а жизнь – вечная…
И ты выходишь в глубину майской ночи, под эти сливочные парижские небеса, напитанные – почти как дома – пьянящим ароматом цветущих каштанов, шелестом молоденькой, чуть липкой на ощупь листвы – за спиной еще гудят колокола; Рю Дарю расступается навстречу, представляя грядущее исключительно счастливым, правильным, ярким. Иначе и быть не может. Ведь, смерти нет. Я это знаю совершенно точно. А на земле – «следы наших тел и дел» - всегда останутся книги и иконы. Христос Воскрес!
«..грозящему бездной концу своему
не верить, и жить не бояться.»
Булат Окуджава