Метафору проекта белорусскому мэтру подсказало пространство новой галереи «Столовка XYZ». Ее название незатейливо отсылает к истории помещения – раньше в нем располагалась столовая для рабочих минских заводов: стекольного, патифонного, электробытового, весоприбороремонтного, полиграфического. В интерьере сохранилась металлическая перегородка в стилистике брежневского конструктивизма – между раздаточной и залом приема пищи. Его Кирющенко преобразил в храм, где вместо сцен страстей на стенах – выставленные на столах яркие пастозные натюрморты, реплики иллюстраций к легендарному трехкилограммовому советскому фолианту «Кулинария» 1955 года издания. Сама книга, переизданная в 50-х более чем полуторамиллионным тиражом и хранившаяся в советских семьях, как невидаль, произведение искусства, помещена на символический аналой перед «иконостасом» – масштабным триптихом «Мясо», живописующим разверзшиеся туши и схемы по их разделке.
Еда была центральным потребительским фетишем советского человека, войны и волны голода сменились на его памяти продуктовым дефицитом, после – бедностью времени Перестройки и развала СССР. Последовавшее затем изобилие и разнообразие снеди в новых торговых центрах и ресторанах все еще не настолько сбалансировано с покупательской способностью большинства постсоветского населения, чтобы оно оставило в прошлом традицию чудовищных праздничных застолий с последующими «пирами объедков» на несколько дней – когда доедается все то, что было куплено и приготовлено для приема гостей. «Воспитывать новые вкусы» – название главы из «Кулинарии», сравнение которой с сакральными книгами у Кирющенко даже не тянет на кощунство, поскольку ее содержание для поколений читателей было и фантастическим, и предлагающим образы жизни иной, доступной в некоем грядущем либо возможной в случае чуда: «Совершенно незаслуженно забыты спаржа, артишоки, савойская и брюссельская капуста, салатный сельдерей, всевозможные пряные травы (свежие и сушеные), каштаны, шампиньоны, лук шалот, устрицы, угри, мелкая дичь и другие продукты, являющиеся превосходным и незаменимым сырьем для приготовления многих деликатесных и изысканных блюд».
Фамильные драгоценности, предметы роскоши, произведения искусства – все это в трагические периоды истории приходилось продавать ради пропитания или просто обменивать на еду. Не случайно в советской городской среде появилась практика использовать прилагательное «вкусный» относительно вещей и явлений, к еде не имеющих отношения. «Вкусная живопись», «вкусно написанная» музыка или стихотворение – подобные определения приходится слышать и даже читать и сегодня, причем используют их люди с высшим образованием и небедным словарным запасом. Что это, как не генетическая травма голодных лет?
Но культура, искусство имеют гораздо больший потенциал, чем объекты для употребления, прямого использования. Здесь Кирющенко противостоит не только обывательской вкусовщине, застрявшей на том, чтобы искусство украшало и развлекало. Он критикует косность официальных структур Беларуси, вытесняющих социально-критический поиск искусства на маргинес, видящих в нем чудачество или хулиганство. В другой мере, но подобное отношение мы встречаем и в других постсоветских государствах, где от искусства сегодня снова требуют либо украшательства, либо определенной идеологической лояльности и однозначности, отсутствие которых приводит либо к судебным преследованиям, как в России, либо к погромам выставок и срывам книжных презентаций, как в Украине. То, что гонения на искусство в Киеве или Львове устраивает не власть, а специфическая общественность, не снимает с власти ответственности – ведь она позволяет происходить этому одичанию.
Все это – результаты отсутствия стратегического мышления, нацеленности не на развитие, а на консервацию, боязнь будущего, что влечет за собой стагнацию обществ. «Способность современного искусства развязать человеческое воображение, заставить его видеть, творить, фантазировать по-другому – это такая вещь, без которой любая страна в конце концов умирает. Именно непопулярное, не народное, не несущее ничего утешительного и не укрепляющее солидарность должно быть поддержано как публичное, потому что это сложным образом влияет на состояние общества в целом. Как есть живая традиция, так есть живой модерн, ставящий на ней крест, и эта борьба благотворна для зрителя», – отмечает профессор российской Высшей школы экономики (НИУ ВШЭ) Егор Сенников.
Но и либеральные общества, традиционные демократии не спасены от соблазна, формулируемого Кирющенко. Соблазна и угрозы – обуздать, приручить искусство, задать ему рамки. С одной стороны – институции, навязывающие тот или иной тренд, поддерживаемый грантами, с другой – рынок и могучие коллекционеры, руководствующиеся таким человеческим, доставшимся нам в наследство от приматов инстинктом подражания друг другу в приобретении одних и тех же имен, воспринимающие искусство, как инвестицию либо предмет престижа, сводят ситуацию к вопросу о вкусах. О съедобном, удобоваримом.
Как показывает история человечества, искусство – не набор раз и навсегда признанных шедевров и драгоценностей. Это одна из самых изменчивых и свободных территорий, на которой остаются в дураках целые поколения экспертов и цензоров, разрушаются и перестраиваются всякие иерархии. Прислушиваться к нему, быть готовым сменить угол зрения, перманентно воспитывать личный вкус в открытости к новому, в том числе в собственном творчестве – то, что предлагает Сергей Кирющенко. И помнить: не все вкусное в мире полезно, не все ценное в жизни связано с пищеварением и не все можно сожрать.