Как писал один мёртвый немецкий философ, в 19 веке буржуазные интерьеры служили питательной средой для буржуазных иллюзий. Гостиная была «ложей во всемирном театре», моделью универсума, сконструированной в полном соответствии с представлениями обитателя о законах функционирования вселенной. В то же время, интерьер превращался в театр репрезентации, в котором вещи должны были прочитываться посетителями как улики, ведущие к разгадке личности хозяина. Как это часто случается, личное в традиционном викторианском интерьере представало, в некотором роде, политическим, а нечто аутентично-английское возникало в качестве случайной погрешности.
Так о чем же были все эти восьмиугольные индийские столики, китайские вазы и инкрустированные слоновой костью бюро из австралийской дальбергии?
Для шести миллионов британцев, подвергшихся в Хрустальном дворце просветительским импульсам принца Альберта, мультикультурная эклектика выставки олицетворяла британский национальный триумф. Экспозиция способствовала визуализации гордого островного государства как вишенки на многослойном имперском торте, пропитанном христианскими ценностями, индустриальной мощью и нравственным совершенством. Образ Британии, заключающей острова и континенты в свои благословенные объятия и несущуйся в авангарде цивилизованного человечества в прекрасный новый мир, воспроизводился впоследствии в домашних условиях.
Чем более высоким социальным статусом и культурным капиталом обладали буржуа, тем более экзотичные «вещички» демонстрировались на их каминных полках. Кабинетные шкафчики, серванты и консоли конструировались таким образом, чтобы выгодно размещать коллекции колониальных «безделушек». Например, японские веера.
Самоизоляция Японии, продолжавшаяся до 1850-х годов, превратила её в глазах европейцев в надёжно законсервированную страну чудес. Наиболее романтическим чувством к аграрной Японии предсказуемо прониклась Великобритания. Образ восточной островной монархии, остававшейся непокорённой на протяжении веков, приятно резонировал с британским видением себя и подкрашивался ностальгией по эпохе доиндустриальной невинности.
Несмотря на то, что Япония никогда не входила в число имперских колоний, вложения в банковскую систему, тяжёлую промышленность и различные услуги по «модернизации» сделали из Великобритании главного западного партнёра страны. В 1862 году Gentleman's Magazine провозгласил: «японский двор – это истинный средневековый двор». На пике неоготического возрождения в Англии сигнал был истолкован однозначно. Японские веера и керамика покрыли всевозможные горизонтальные поверхности и «художественно» расползлись по стенам викторианских гостиных. Эстафеты коллекционеров японского искусства были запущены с подачи художников-эстетов, в первую очередь, Уистлера и Россетти. Интересовались ценители, в основном, не высокотехнологичной продукцией стремительно модернизирующихся мануфактур, но артефактами, поддерживающими мечту о старой доброй феодальной Японии: наивными ксилографиями, расписными чайниками, циновками и шелковыми ширмами.
Одна из самых удачных адаптаций japonesque англичанами – мебель Эдварда Уильяма Годвина. Сложно поверить, что его космический буфет, вошедший во все учебники по декоративному искусству, был создан за шестьдесят лет до манифестации стиля ар-деко на парижской выставке 1925 года. Абстракция и ассиметрия в распределении масс, акцентированные структурные элементы, использование декоративных эффектов поверхности вместо обильной резьбы и украшательств, культ лакированного эбенового дерева с элементами позолоты – сложно представить что-то более радикально-минималистичное в условиях плюшевого викторианства.
Постепенная экспансия, а затем колонизация Индии, начавшаяся елизаветинским указом 1600 года об основании Ост-Индской торговой компании и увенчавшаяся актом 1858 года о передаче управления землями Короне, оказалась самой успешной и долгоиграющей аферой Британской империи. Но «индийский стиль» по-настоящему взбудоражил воображение англичан после 1877 года, когда королева Виктория была провозглашена Императрицей Индии. Мануалы по домашнему декору стали настойчиво рекомендовать незаменимые индийские ковры (dhurries) и обивку с узором paisley («индийские огурцы»). В Лондоне появился универмаг, специализировавшийся на предметах ориентального декора и быстро ставший меккой дизайнеров, - Liberty’s.
Молодые империалисты, “boys of Empire”, сразу после получения образования отправлявшиеся нести свет цивилизации в экзотические страны, представляли новый тип национальных героев. «Никогда со времен Древней Греции миром не правили такие светлые головы, такие чистые, весёлые и справедливые парни», - писал расчувствовавшийся комментатор Daily Mail. Светлые головы как будто и вовсе не уничтожали аборигенов, а так, занимались вооруженным туризмом. Как полагается в этих случаях, домой они возвращались груженные безделушками, которые затем занимали почетное символическое место в их домашних коллекциях. Самый успешный писатель конца девятнадцатого столетия, подзабытый сегодня Райдер Хаггард, с гордостью демонстрировал репортерам «уродливые» арабские щиты и мечи, египетские копья, шкуры собственноручно застреленных животных с южно-африканских равнин, стулья из зулусского красного дерева. При этом возникали неизбежные параллели: кусочки красного дерева для воинов зулу – это «что-то вроде нашего креста Виктории». Зулу – это, знаете ли, что-то вроде англичан, только уж очень примитивное. Этот душеспасительный импульс – привезти не раба, но коврик в огурцах, обнять весь мир в своей гостиной – вполне объясняет эклектичность викторианского интерьера и его внутреннюю колонизацию.