Христу было легче, у него был Гефсиманский сад, было моление о чаше. Он знал. Поэтому легче. Христос – не вера, он знание. Он не был слеп во времени. Он знал даже о тридцати серебренниках. И поэтому простил. Бог простил человеку.
Иуда иначе не мог. Так должно было случиться. Иуда – символ, и Христос знал это. И сам Христос – это только один путь. Голгофа как неизбежное. Распятие (или костер) как неизбежное. И распятие – только этап, за которым ещё жизнь.
Иуда слеп. Его поступок – необходимость, воля судьбы. Мотив – не жадность. И его зло – зло необходимости. Поцелуй Иуды – и от любви. Он любит и предаёт. Любит учителя, не деньги. Тридцать серебренников – усугубление вины Иуды, в них – взятая на себя вина Бога. Бог безупречен, поэтому Иуда виновен вдвойне. Тридцать серебренников – для толпы, они ярлык.
Христос не герой, ибо знал. Иуда не герой, ибо не преступил судьбу. Подвиг – у алхимика. Слепой во времени, он – Вера; золото – символ, взамен жизнь, солнце, не символическое золото, золото недр, грязи…
На кострах не ведут дневники. И неизвестно: о чём мысли, когда горит сало и уходит жизнь. Когда уже нет выбора.
Длинные ночи при горячих хлопковых фитилях, слагающиеся в годы. И последний огонь, где ты сам – фитиль. Огромный, не тайный огонь, огонь твоей смерти. Ты не знал тайны жизни и золота, ты такой же как они, твои палачи, слабый и смертный. Но костёр – это тайна огня, причащение к ней; огонь жрёт тело, но вера несжигаема, для них, любопытствующих, он тайна. Прозрение на костре наедине с огнём. Золото - желтые языки пламени, познание тайны через смерть.
В огне счастье. Огнепоклонник, лишь однажды имеющий возможность встретиться с Богом. Культ единой молитвы, единого откровения, единого чуда. Жизнь за познание. За познание в вере-смерти.
Кто я? Человек? Царь природы? Или её парий? Иосиф, смотрящий на звезды из глубины колодца или сытые коровы фараонова сна? Если разум у меня одного, то кто тогда муравьи, звери, птицы, живущие явлением, минутой, но не мыслью? И зачем мне разум, чтобы умереть не от муравья, зверя, птицы, но от другого разума, от костра или пули?
Колодец как выход в отчужденность. Сухой шершавый камень стен, громкий шорох открывающихся под пальцами глыбок, и только внутреннее, не контролируемое чувствами сознание собственного бытия. «Я» и звезды над головой. И ничего более. Ни звука, ни света. «Я» в страхе, ничтожное перед миром.
В тайне Библии – тайна неба и тайна будущего. Неужели вчера были братья, а раньше – Иаков? Холод – не от земли, студят небо, звёзды. Остывающее «я» в холоде вселенной.
Караван как спасение. В рабстве и суете спасение от смерти, от знания тайны. Иосиф – это вторые, выжившие коровы, это цель. Он не стал мостиком к чуду. Иосиф будет жить. Вселенная, сузившаяся до собственного «я».
Иосиф разумен. Он позабыл ту тяжёлую откровением ночь, где теснина щели в земле открывалась тайной, ночь отчужденности. Он встанет над Египтом, над людьми. Это его судьба. Но чем он не муравей, не птица? Что в жизни – его?
Египет для Иосифа – отчуждение от братьев, отца, народа, от Бога предков. Он спаситель их, чужд им. Не египтянин, но и не еврей, он спас народ свой, потеряв себя. Дети Иосифа египтяне, но сам он – никто. Спасение жизни, своего «я» за потерю духа, родины, отца. Ничего даром. Иосиф – жертва, данная евреями фараонам. Не заложник, а жертва. Как овца или козлёнок. В железной логике пути Иосифа сам он решает немного. Он – несвободен, его воля – мираж.
Старый Иаков – дикарь, мудрый созерцанием кочевник. Иосиф мудр книгами, ест с золота. Пастух и властелин уже не могут быть отцом и сыном, прошлое зачёркнуто. Появление Иосифа – трагедия Иакова. Трагедия иудея и отца. «Сын барин, сын египтянин…» Рад ли старик такому воскрешению? Иосиф-иудей мертв, Иосиф-кочевник, Иосиф-сын мёртв. Поэтому Иаков несчастен. Он потерял не только своего сына, потерял сына Бога, Бога предков.
Иаков любит Бога, верен ему. Но Богу мало жизни Иакова, он отторгает от него Иосифа. Это мера спасения иудеев.
Иаков должен благодарить. Это также трагедия костра. Сомнение жжет как огонь: «Прав ли Бог?» Но Бог – истина, жизнь народа. Здесь также нет выбора: народ выше одного из своих сыновей. Меры несопоставимы. И всё же смерть Иакова – от огня, ибо он отец.
Библия не миф. Она жизнь, но записанная лишь однажды. А можно записывать по-разному. Иосиф – это Иаков, если Иаков – Исаак. Бог отбирает сына у Иакова, отбирает по-настоящему, навсегда. Иаков ясен Богу, ясна его несокрушимая Вера. История с козлёнком не повторяется.
Перед Богом Иаков выше Исаака. Именно поэтому он теряет Иосифа. Любовь – это жертвы (если Вера - Любовь). Иаков – трагедия отца и трагедия веры. Как задняя мысль, в глубине души: «прав ли Бог? и что радость? горе отца? Сначала я человек, патриарх – после».
Иосиф – награда (ибо спаситель), но за ним сомнение. Горячее и страшное, как близкая смерть. Мир был ясен; а Иосиф мёртв. Живой Иосиф в Египте – следуют поиски смысла. Смысл же – радость от измены, добро от зла. И это от Бога? Ради Бога? В жизни две цели: сын и Бог. И они не вместе. Но Бог непоколебим…
Поэтому смерть.
Кто же человек? И в чём тогда смысл жизни? Если добро – от зла. Не в бессмыслии ли?
«Старайся, и ты научишься писать», - говорят ребенку. «Старайся, и ты постигнешь законы чисел», - слышит он позднее. «Старайся» - говорят ему во все годы учения. И когда-то он вырастает, но жизнь не становится понятней и добрее к нему от знаний его. И никто не говорит ему: старайся, и ты поймёшь, в чём смысл жизни. Ибо ничей пример не может его вдохновить, примера нет. И никто не может утверждать, что старание здесь необходимо… Есть ли ответ?
Да, я человек. Я помню прошлое, мыслю, живу. Я не умею отстраниться и посмотреть на себя со стороны. Но я утверждаю, что человек – не птица, не муравей. У него есть костёр.
1973 год