- Вот не люблю, когда меня застают врасплох — потому что я не знаю, с чего начать, чем закончить, что будет в середине. Как так можно что-то рассказывать? - возмущается Людмила Федоровна.
Несмотря на «врасплох», говорила она почти два часа, и с каждой минутой происходящее все меньше походило на беседу, и все больше — на моноспектакль. И у нас, слушателей, и у нее, рассказчицы, глаза были на мокром месте — сначала расчувствовалась моя младшая коллега Алена, потом, когда Людмила Федоровна рассказывала о личной жизни, расстроилась я, а потом сама артистка плакала, читая монолог из любимой пьесы.
- Профессия все-таки накладывает на человека отпечаток. Я никогда не была болтушкой — ни в школе, ни в институте, ни в театре. А потом рассобачилась, рассобачилась, и вот теперь считаюсь таким человеком, который может и самого черта заговорить.
Мы общаемся в клубе — большой комнате со множеством стульев, сценой и пианино. На почетном месте стоит телевизор. На широких многостворчатых стеклянных дверях развешены фотопортреты людей, которые жили в этом доме, но уже завершили свой земной путь. Людмила Федоровна рассказывает, что раньше портреты почивших коллег висели слева, а справа располагались фотографии еще живых обитателей заведения. Это было очень удобно, потому что гости могли сразу увидеть, кто сейчас живет в доме. Потом же руководство приняло решение портреты живых актеров снять, а оставить только тех, с кем уже не удастся познакомиться. «С ума сошли, - комментирует решение наша собеседница. - Теперь заходишь сюда, как в похоронное бюро. Но, слава богу, я уже не в месткоме, всё, всё, пусть делают, что хотят!».
С началом, серединой и концом повествования Людмила Федоровна разбирается очень быстро — принимается рассказывать свою жизнь по порядку, правда, все время перескакивая с одной темы на другую, но при этом не забывая о брошенной теме.
- Я сама не киевлянка. Родилась в провинции в Винницкой области, папа мой там женился на маме. А потом переехали в Киев, тут у папы был дядя родной, работал главным механиком на заводе «Арсенал». Жили на Печерске, там, где памятник Матери-Родине. В трех комнатах - три семьи: семья дяди, семья его сестры и наша. Когда приехал мамин брат и увидел такое количество людей в доме, начал маму жалеть: «Бедная Анечка, как ты тут живешь!» А она говорит: «Сейчас покажу, как я тут живу». Берет в руки гитару и начинает петь. Вот так и держались — на шутках, прибаутках... Сейчас вспоминаю своих родителей, какие же все-таки были хорошие люди!
- Я мечтала стать актрисой с детства, хотя это, может быть, банально звучит — мол, вот я мечтала стать актрисой, и я ею стала, смотрите теперь на меня такую!
- Мы всегда с родителями пели. Мама играла на гитаре, папа играл на гитаре, кроме того, папа играл на мандолинах — у него были мандолина №1 и мандолина №2. Долго они у меня хранились, эти две мандолины, но мне пришлось отдать их в музыкальную школу, когда я переписала свою квартиру на племянника.
- Ой, это если рассказывать, то столько... Мне уже очень много лет - никто не верит, сколько мне лет. Да и я держу это в секрете.
- Белыми мои волосы стали после войны. Меня чуть не забрали на работы в Германию, я уже получила повестку. Я была в шоке. Я знала, что в Германии меня ждет смерть. Наш сосед, мой одноклассник Леня, не вернулся оттуда — погиб в шахте. Папа мне сказал: «Удирай!». И я удрала, к родственникам папы в Умань. Как я добиралась до Умани — даже не буду рассказывать, ведь была война. Но добралась, и там родственники прятали меня в погребе.
- После войны мы жили в комнате в полуподвале. Папа с мамой пухли от голода, крошечки хлеба со стола собирали. Не дай вам Бог узнать, что такое война.
- Теперь Киев не узнать. Я была в Киеве, когда взорвали Крещатик, а после войны мы разбирали кирпичи — все, что осталось от этих прекрасных домов. Нет больше того Киева.
- Когда я вышла замуж, то повезла мужа Володю в свое родное село Ситковцы Винницкой области, показать, откуда же взялся такой ценный кадр, как я. Он говорил: «Куда же мы поедем, милая, там же у нас никого нет!». А я ему отвечала: «Как нет, там весь знакомый народ! Все должны знать моего папу, он столько лет проработал на сахарном заводе!» Так и получилось — нашлось очень много людей, которые вспомнили моего папу.
- Я так не люблю фотографироваться в нынешнем виде, это какой-то кошмар! Я могу вам показать свои фотографии в ролях... Но вы пока потерпите, покажу потом.
- Если вы спросите, как я тут очутилась, то очутилась я тут, когда уже никаких родственников в Киеве не осталось. В том числе моих родителей, моего брата, моей сестры, ее мужа и двух ее сыновей — они погибли в катастрофе, но об этом я рассказывать не буду....ребята были... один был актером, а другой летчиком.
- Что такое одиночество — это же ужас. Я, правда, пока еще его не ощутила, потому что ко мне приезжает племянница, дочка моего брата.
- Тут на первом этаже живет народный артист Решетников (Анатолий Решетников, актер Киевского русского драматического театра им.Леси Украинки), мы с ним в театральном институте за одним столом сидели.
- У меня уже был микроинсульт, увозили меня отсюда в больницу — думала, все, склею ласты. Первый раз за всю жизнь была в больнице, и сказала: больше не хочу, в следующий раз вперед ногами вынесите.
- Когда выезжаю в город, на каждой остановке вижу эти окурки, эти перевернутые вазы... Кто их переворачивает — люди или собаки? Всё у нас бросают на пол. Вспоминаю поездку в Германию по творческому обмену с их театром юного зрителя. Мы жили в прекрасной гостинице, рядом садились на троллейбус и ехали прямо в ТЮЗ — немецкий. У нас один актер был, очень хороший, умер уже, Юра Самсонов. И вот мы стоит на троллейбусной остановке, Юра курит, у нас же все курят — даже женщины, кошмар какой-то, я всю жизнь с этим боролась... Юра курит и бросает на тротуар спичку. Подходит мальчик и говорит: «Das ist schlecht! Das ist schlecht!» Юра ему: «Что?!» А я немецкий учила: «Он говорит, что это плохо». Юра ему: «Да пошел ты!» Я: «Юра, что ты делаешь, мы же не дома! Подними спичку и брось в урну». И Юра поднимает спичку и идет выбрасывать ее в урну. А мальчик этот немецкий говорит ему: «Danke! Danke!». Юрка красный весь стал, говорил мне потом: «Этот мальчик меня перевоспитал». А я ему отвечала: «Если перевоспитал, то будь человеком, не кури в нашем автобусе!»
«Вообще меня все не любили. Я в профкоме работала 25 из 50 лет в ТЮЗе, и вечно всех гоняла с этим курением», - говорит Людмила Федоровна, но тут же противоречит сама себе: рассказывает, как весь театр кричал «Ура!», когда кто-то из начальства отказался от квартиры на Чоколовке, и она досталась ей.
- Дети раньше были более послушные, многого не понимали. А сейчас стали такие умные, что порой не знаешь, как им ответить. Как-то меня после спектакля одна девочка спросила: а вот почему вы тут такая большая, а на сцене — такая маленькая?
- Моя первая роль в театре - Аленушка в «Аленьком цветочке». Я родилась в театре в этой роли. Мы трижды ставили этот спектакль, потому что мы старели, а дети росли. Я играла сначала Аленушку, потом ее старшую сестру, потом нянечку, потому что артистка-бабушка не может играть Аленушку, она уже должна нянечку играть.
Людмила Федоровна увлеченно пересказывает нам пьесу «Аленький цветочек», помнит все диалоги наизусть. Читает роль старшей сестры, которая просит отца привезти ей заморское платье, «какое-то такое платье она хотела убийственное, чтобы все подруги от зависти поумирали», затем проговаривает уже роль отца. Когда входит в роль Аленушки, которая обращается к отцу: «Нічого не треба мені, батенько, а бажає моє сердце єдиного, щоб ти здоровий додому вернувся», - начинает плакать. «Понимаете, она так любит отца, что не знает, как это выразить».
Фотография Людмилы Федоровны в роли Аленушки висит на стене в ее комнате в Доме ветеранов сцены.
Когда я играла старшую сестру, дети говорили про моего персонажа: «Красивая, но какая же она злюка — просто Баба Яга!» Дети разбираются в таких вещах.
Потом играла нянечку в том же «Аленьком цветочке» — и дети меня очень любили, и критика писала, что у меня получилась хорошая, добрая нянечка. Мне этот спектакль тогда часто снился, да и сейчас снится..
А потом, когда я вышла на пенсию, ушла в другой театр. В наших пьесах в ТЮЗе не было Бабы Яги в «Аленьком цветочке», а в том театре решили ставить «Аленький цветочек» уже с Бабой Ягой. А я же ее еще не играла, мне захотелось! И я тогда пошла просить, чтобы меня назначили на роль Бабы Яги. А мне говорит режиссер: «Людмила Федоровна, ну какая же вы Баба Яга!». И она мне Бабу Ягу не дала, пришлось второй раз играть нянечку.
-Людям иногда кажется, что артисткой быть — тьфу! Мол, что такое артистка - вышла на сцену, покрутилась и ушла. Ага... Попробуй быть артисткой! Если роль не получается — и ночь не спишь, и не кушаешь, и в транспорте едешь — только об этом и думаешь... Я ж играла главные роли. И как даст главный режиссер такую роль, что вообще не знаешь, что с ней делать! Потому что нужно влезть в шкуру другого человека, с другим характером, с другими желаниями.
- Наша профессия заставляет вдумываться в роли, которые ты делаешь. Каждая роль — это новая жизнь человеческая. Недаром все теперь называют нас инженерами человеческих душ.
- Людмила Федоровна показывает свои фотографии — вот в роли Варки в «Бесталанной» («я говорила режиссеру, это ж характерная роль, я не смогу ее сыграть!»), вот в роли графини Оливии в трауре («это в театральном институте»), вот в спектакле «Именем революции». «А вот это спектакль «Дни юности», я в роли Тоси, она влюблена в парня, который из армии пришел, он играет на гитаре. Мы выходим на сцену и поем «Эх, дороги, пыль да туман!». Нет уже на земле этого Миши Волкова, который со мной там играл...»
- Это я в роли какой-то бабы, уже и не помню, какой... А это «Три мушкетера», я играла королеву. Это «Сын полка», я играла роль врача, а со мной мой вечный партнер — Козленко Николай Харитонович. Я играла молодых героинь, а он молодых героев. Его тоже нет уже на белом свете...
- Королев переиграла пять штук в разных спектаклях!
- Играла королеву в «Белоснежке и семи гномах». Мне режиссер говорит: «Очень хорошо репетируете, Людмила Федоровна, только в вас злости мало».
- Сейчас взрослые переключились на детские спектакли. Наш ТЮЗ называют «Театр от 7 до 70».
Дети настолько верят в то, что они видят. Как они ненавидят зло! Как любят добро!
— Людмила Белинская
Встреваю с вопросом:
- А какую пьесу больше всего любили дети?
- «Аленький цветочек». А на «Зайке-Зазнайке» что творилось! Вообще, я хоть в детском театре работала, а зверюшек мало сыграла. У меня внешность для зверей неподходящая.
- Зайку-Зазнайку не вы играли?
- Нееет (смеется). Я играла маму двух зайчат, а вот этот артист (показывает фото — прим. Авт.)— зайца-профессора. Я играла его жену-зайчиху, у нас было двое детей: девочка стояла на пуантах с нотной папкой, а мальчик был очень непослушный. Любили очень дети этот спектакль.
- Дети часто вмешиваются в спектакль. В «Иване да Марье» я играла Марью. К нам во двор пришел коробейник, но на самом деле это был злой колдун. Он дал мне зеркальце и сказал: «На, дивися, красуня». И я начала смотреть в это зеркало и танцевать, а дети кричат: «Брось зеркало!! Брось зеркало!!!» И хором! Я иду на авансцену и говорю: «Что ж вы такое говорите, дети, как можно бросить зеркало, оно ведь такое хорошее!» Дети кричат: «Оно заколдованное!!!» Я: «Заколдованное? Так что, дети, выбросить его?» Дети: «ДААААА!!!» Я бросаю зеркало, оно бутафорское, но якобы разбивается, и дети все такие - фууф, вздыхают с облегчением!
- В той же пьессе Ивана забрал чародей, привязал в лесу к дереву и пил из него кровь. И когда Марья пришла в себя, разбив зеркало, и поняла, что Ивана нет, она пошла в лес искать его. Иду и кричу «Іване, де ти, озовися!». А у нас были такие хорошие оформители сцены — цветы на сцене цвели, гады всякие вылезали, которые брызгали на меня ядом. Дети кричат: «Не иди туда, не иди туда, там змеи!» А я же ищу Ивана и не могу найти. Дети мне хором подсказывают: «За дубом, за дубом!» А я делаю вид, что их не слышу, потому что мне же еще нужно прочитать монолог. Хотя какой монолог, когда дети кричат так, что их могут заглушить только иерихонские трубы! И вот как-то раз в Николаеве один мальчик выбежал на сцену и схватил меня за руку: «Ты что, глухая? За дубом Иван!». Ведет меня за дуб, показывает Ивана и говорит: «Вот Иван!» И после этого идет и садится на свое место.
- Когда меня спрашивают: Людмила Федоровна, а дети у вас есть? Я отвечаю: есть, весь ТЮЗ!
- Дети настолько верят в то, что они видят. Как они ненавидят зло! Как любят добро!
- Да хватит фотографировать... Я не могу одновременно позировать и рассказывать!
«Если бы кто-то свистнул, я бы побежала так, что за мной бы пыль поднялась, - отвечает Людмила Федоровна на традиционный вопрос, скучает ли она по театру. - Я чувствую, что во мне еще остался порох, который мне не дали выпустить. Но, конечно, надо знать меру, надо молодым давать дорогу...»
Появляется медсестра с твердым намерением измерить Людмиле Федоровне давление. «150/90 — ну это вы сейчас в таком состоянии». «Да, я же все рассказываю! Понимаете, я их просто пожалела — приехали ведь специально..». Мы уступаем Людмилу Федоровну медсестре и уходим.