Недовольство горожан арт-объектами в публичном пространстве, сопровождаемое резким ответным противодействием, сейчас в первую очередь ассоциируется с недавним харьковским эпизодом: закрашенным муралом Гамлета Зиньковского. В николаевском кейсе, как и в харьковском, политическое измерение не столь бросается в глаза, как в более ранних примерах уничтожения контроверсионных работ: «Колиивщины» Владимира Кузнецова или карикатур Сергея Захарова в оккупированном Донецке. Но публичная сфера – это, в том числе, политическая область коллективного действия, а искусство в публичном пространстве – политический и социальный инструмент.
Тем не менее, позиция представителей городской власти в такой ситуации оказалась довольно аморфной. Едва ли не единственной, кто вступил в диалог и оказался готов хоть как-то обозначить свою позицию, стала депутат Николаевского городского совета Елена Киселева. В качестве условного модератора спорной ситуации вокруг арт-объекта она предложила чиновников, общественное обсуждение и петицию – но не искусствоведа. Депутат настаивает: устанавливать объекты искусства в городе можно только с согласия власти, а объекты, которые не прошли бюрократические процедуры, нужно удалять из публичного пространства в личные коллекции.
Однако даже беглый взгляд на те изделия, чья установка была одобрена городской администрацией, показывает, что они имеют выраженные черты лоббизма. Николаевская набережная выглядит как парад символов, каждый из которых представляет чьи-то интересы. Лестница с гигантским цветком на вершине призвана связать ресторан местного бизнесмена с верхней террасой бульвара; не менее гигантский крест в честь 2000-летия Рождества Христова был освящен Московским патриархатом. Гипсовые ангелочки и металлические лебеди – гибрид инста-плейсов (фотозон для инстаграма) и “жэк-арта”: китчевые «скульптуры для народа», способные сформировать отдельный зал популизма на выставке «И снова демократия?», проходящей сейчас в ПАЦ. Вместо открытой и честной конкуренции идей того, как оформить публичное пространство, – борьба финансируемых капиталом сил, «рефеодализация», если пользоваться терминологией немецкого философа Юргена Хабермаса.
Эта же модель реализуется в других частях визуальной сферы: конкурсе на лучший дизайн «Карты Николаевца», в жюри которого – один дизайнер (из двадцати судей), или «подарочный» логотип Николаевского аэропорта (разработанный журналистом). Коммуникация между городским правлением и жителями отсутствует как таковая, а фигура эксперта – от искусствоведа до дизайнера – в разделении сфер влияния бизнеса и власти видится правлению очевидно лишней.
Отсутствие диалога перерастает в принципиальную недоговороспособность сторон даже в тех случаях, когда эти стороны не власть-общество, а различные представители гражданского общества. Эффективным урегулированием вопросов в такой системе отношений считается насильственное действие (авторитарно навязать решение или физически удалить объект), а не ведение диалога и сотрудничество. Арт-сообщество, столкнувшись с подобной моделью поведения при отборе работ на Венецианскую биеннале (отметание роли экспертов, отбиравших проект, агрессивное давление «я позвоню Порошенко – и все мы решим» и т.д.), первоначально восприняло его как распахнувшийся портал в 90-е. Но николаевский кейс (как минимум) показывает, что это системное явление сегодняшнего дня. В свою очередь, для николаевского (и любого регионального) сообщества деятелей культуры, склонных любые грехи пояснять провинциальностью, поучительной выглядит ситуация вокруг отбора национального проекта на Венецианскую биеннале.
Ситуация в культурном поле Николаева выглядит не лучше городской набережной. Николаевское культурное сообщество – очень замкнутое, изоляционистское, в нем действенны только локальные иерархии, локальные правила, локальные обязательства. Несогласие с ними не приветствуется и практически наверняка означает изгнание из сообщества и, соответственно, немногочисленных культурных площадок города. Николаевский фотограф Сергей Мельниченко на вопрос о коммуникации в культурной среде Николаева отвечает коротко: «Ее нет». Поэтесса и писательница Дарина Березина комментирует ситуацию более развернуто: «Одна из главных проблем николаевских «творцов» в том, что они признают только николаевских «критиков» и николаевские вкусы. То есть, произведение может получить положительные отзывы в Киеве, Львове, в других странах – но пока его не признает местный междусобойчик творческих личностей, где кукушки хвалят петухов, в Николаеве будут упорно утверждать, что ты никто и на литературной карте тебя нет. Жить во внутренней изоляции – трудно, но это единственный возможный способ, когда город обвит паутиной междусобойчика».
Появление партизанской скульптуры в этой ситуации можно рассматривать как своеобразную компенсацию нехватки доступа к официальным культурным площадкам, куда допускаются только локально признанные художники или же проекты, негласно утвержденные за закрытыми дверями. И одновременно такой жест – звено, выпадающее из цепи круговой поруки.
Термин «партизанская скульптура» по отношению к объекту в стене судостроительного завода предложила Александра Филоненко – николаевский искусствовед и куратор галереи «На Спасской 45». Партизанская скульптура (Guerilla sculpture) появляется на улице без официального одобрения. Художники работают нелегально и в тайне, используя скульптуры для выражения своих взглядов и достижения аудитории, которая иначе не могла бы быть достигнута.
Широкий резонанс, полученный в николаевском медиасегменте подобного рода произведением, заставляет вспомнить легенду о стрелке, чья потрясающая меткость объясняется тем, что он вначале выпускает стрелу, а потом дорисовывает вокруг нее мишень. Куда бы автор партизанского объекта изначально ни целился, попал он определенно в болевую точку: и это мишень, которую дорисовывает сам зритель. Многообразие трактовок затрагивает темы репродуктивности, религии, индустриальности, идентичности. Пожалуй, у Николаева накопилось масса болевых точек, и работа бьет сразу во множество.
Наиболее весомой является интерпретация николаевского фотографа Евгения Цимбалюка: «Композиция заполняет нишу в стене мертвого судостроительного завода. Завода, который является началом официальной истории города, завода, без которого до сих пор многие горожане не представляют Николаев. Не могут обрисовать даже контуров будущего, но преданно оглядываются назад, в «золотые времена кораблестроения», и все больше вязнут в прошлом. «Николаев – не развивается», «Николаев – депрессивный регион», – ну, вы сами все слышали, не раз. В итоге, что это, если не Сатурн, пожирающих своих детей? Каменные стены смыкаются, как челюсти, кости трещат. Завод, как огромная махина, как упавшее, но не сдавшееся божество, раз за разом проглатывающее (не отпускающее) жителей (детей)».
Интерпретация настолько выразительна, что оказывает воздействие не меньшее, чем работа художника, и эта синергия образует новое, на порядок более мощное высказывание. Образ живо вызывает в памяти индустриальные моногорода Донбасса.
Идентичность Николаева – также исключительно индустриальная. Впрочем, судостроение уже по большей части превратилось в прошлое: два судостроительных завода признаны банкротами, третий выставлен на продажу за долги по заработной плате. Хотя формально проблемы Николаева сходны с типичными проблемами промышленных моногородов, главное препятствие его развития – не отсутствие заказов от государства, а коррупция на всех уровнях руководства. Закономерные сомнения вызывает и продолжение экстраполяции одной индустриальной роли на весь современный город.
Мы на пороге третьей промышленной революции (аддитивного производства): в соседней с Николаевом Одессе на 3D принтере печатают протезы, производят из переработанного пластика авторские светильники и т.д. Локальная мифология «жемчужины у моря» как колыбели авантюризма нисколько не препятствует развитию подобных бизнесов. Локальная мифология Николаева как «города корабелов», тоскующего и по бесконечно далекому Арго, и по более близким во времени армадам – увы, препятствует. Лозунг «Николаев – город корабелов» привлекателен определенностью, но в то же время одномерен. И задача культурного сообщества – в преодолении этой одномерности видения, заводящей жителей города в мировоззренческий тупик.
После захвата кораблей ВМС Украины в Керченском проливе в украинской медиасфере зазвучали голоса о неотложном возобновлении судостроения. Предостережение при реализации этого призыва состоит в необходимости предусмотреть также разнообразие способов перерождения города. Сосредоточенность на одном только кораблестроении вновь открывает перед Николаевом все опасности превращения в очаг социальной нестабильности в случае угасания производства отрасли. Разнообразие же создаст «подушку безопасности» для города и механизмы, удерживающие экономическое равновесие.
Партизанская скульптура, безусловно, справилась со своей ролью социального триггера, разворошив гнездо проблем, связанных с клановостью, изоляционизмом, нежеланием диалога и тотальным требованием лояльности. Закономерно, что инструментами борьбы с этими бедами становятся улица, анонимность и провокационность, поэтому куда интереснее метод. Само оформление протестного действия не в бездумное крушение новых остановок, урн и скамеек – чего в Николаеве хватает с избытком, – а в художественный жест является позитивным сигналом. Следующий необходимый шаг – создание нарратива самокритического взгляда, отсутствующего сейчас в городе, где власть и бизнес бескомпромиссно добиваются своих интересов, игнорируя потребности населения, а культурное сообщество занято похвалой самого себя.