Согласны ли вы с идеей, что в Украине сегодня сложилась ситуация общественного невроза? Как это можно исправить?
Война – это стрессовое состояние и так или иначе люди испытывают те чувства, которые принято называть подавленностью, истерией. Об этом, прежде всего, нам всем стоит спрашивать невропатологов и психиатров. Война – это колоссальная ревизия – не только психики, но и этики. Война все редуцирует. Люди учатся убивать и воспринимать смерть и убийства как норму, поэтому мы не говорим просто о поражении нервной системы или психики, а о тотальном поражении человека, редукции смыслов жизни и личности. Культура является частью войны, а война является частью культуры. И, как правило, во время войны культура проходит стадию варваризации. Ни одна культура не может выйти сухой из этой воды.
Сейчас все пытаются понять и найти национальное в культуре, возможно ли это в мультикультурном мире?
Я всего лишь поэт, писатель и литератор, я сочиняю стихи. Есть ли национальность у стихотворения? В каждой национальной поэзии есть свой «нерв». Например, нерв украинской поэзии заключался в том, что уже очень долгое время поэзия была формой выживания и существования украинского языка. И без поэзии этот язык, по-видимому, не выжил бы. Вот у русской поэзии другой нерв. Когда-то Мандельштам говорил о том, что существуют стихи на заказ – это шваль; а есть стихи, которые прорываются в зону свободы, и как раз этот прорыв в зону свободы – это нерв русской поэзии. Свойство поэзии в том, что она непереводима, потому что сам «нерв» не переводим. И это как раз означает, что национальное присутствует. Он присутствует и в музыке, и в живописи, но здесь уже национальное выходит за пределы собственных границ и становится достоянием всего человечества.
В условиях создания культуры на фоне войны писатель, поет иногда становятся пропагандистами. В чем заключается между ними грань?
Война – это черно-белая ситуация, время поляризации. Но писатель и в черно-белой ситуации найдет новые смыслы жизни и смерти. Все, что мы говорим во время войны, так или иначе, – форма пропаганды.
Не надо бояться слова «пропаганда». Это латинское слово, означающее распространение чего-либо. Все зависит от того, что мы распространяем.
Если мы распространяем зло, жестокость, дегуманизацию, значит мы подлые и низкие пропагандисты. Но если мы все-таки отстаиваем все человеческое, это – нормальная миссия пропаганды. Здесь нет рецептов, каждый поступает так, как он чувствует. Во время войны Томас Манн писал эпопею «Иосиф и его братья», а Прокофьев сочинял своего «Щелкунчика» о хрупкости жизни.
То есть, можно считать, что конфликты подпитывают культуру?
Да. Культура греет свои руки в войне, над ранами, над дымящейся кровью. Она очень часто питается от конфликтов. Многие лучшие книги, в которых приоткрыт смысл жизни и смерти, как раз написаны о войне и за счёт войны. Да, это так сказать, диалектическая связь между кровью, войной и искусством. Это фиксация нашей памяти, наших эмоций с помощью слов.
Искусство и поэзия противостоят смерти. Однако образы, создаваемые писателями, поэтами, способны лишь отсрочить, но не предотвратить новую войну, которая является непосредственным противопоставлением двух понятий: тебя убивают − ты убиваешь.
Как вы думаете, во время войны культура должна служить идеологии и пропаганде или переступать через них?
Вся культура – слишком общее понятие, чтобы мы позволили себе генерализацию. Если говорить в частности о литературе, то это выбор писателя. Каждый поэт, писатель выбирает для себя позицию прежде всего человеческую, а не писательскую, а уже потом складываются твои отношения с языком, жанром, в котором ты работаешь. Очень многие писатели во времена диктатуры нацизма или коммунизма сделали неправильный для себя выбор и оказались среди тех, кто проиграл, поскольку они открыто стали на сторону зла.
Россия – огромная страна. Там есть и антифашисты, и антикоммунисты, противники войны. Среди поэтов, которых я знаю лично, сложилось абсолютно трезвое отношение к войне. Сегодня я читал интервью моего друга – российского поэта Тимура Кибирова, в котором он говорит о победе фашизма в России. А почему мы должны испытывать какие-то сомнения по поводу людей такого рода, которые ясно и внятно смотрят на ситуацию? А во время Второй мировой войны около двух тысяч немецких писателей эмигрировали из Германии в знак протеста против нацизма.
Один из молодых авторов как-то сказал: «У меня предчувствие литературного наводнения в Украине». Как вы думаете, возможно ли это в сложившейся ситуации?
Здесь речь не только о войне, а о зрелости литературы, об ее омоложении, о том, выросла ли новая литературная генерация. Я бываю на фестивалях в Черновцах, Львове, Киеве, и я рад тому, что существуют замечательные украинские писатели. Они в отличной форме, они реагируют психологически, эмоционально и литературно на события, свидетелями которых мы все являемся. Очень часто на этой сцене во время фестиваля звучали стихи, связанные с войной, стрессами, депрессиями, разрухой. И это звучало эмоционально и любопытно, даже с литературной точки зрения. Очевидно, не то чтобы благодаря войне, но в прямой связи с ней, написаны стихи, которые мы слышали, и эти стихи современные, даже остро современные. А я больше всего боюсь в поэзии вчерашнего, позавчерашнего дня, архаики и бесконечных повторов.