Назад в 2003
Любой власти, рано или поздно, приходится выбирать между «радикальным» и «умеренным» вариантами развития событий.
В свое время решение посадить Михаила Ходорковского стало переломным для политического режима Владимира Путина.
Мало кто помнит (или знает), что тогда в политическом оффлайне (непубличном пространстве) победила так называемая «радикальная позиция», представленная ближайшим соратником ВВП Игорем Сечиным, над «умеренной позицией», представленной тогдашним главой президентской администрации Александром Волошиным.
Типичная для президентства Путина форма политического двигателя процессов – внутригрупповая конкуренция и война – закончилась арестом Ходорковского в 2003 году.
Дальше, по инерции, последовали – уход Волошина с поста главы АП (правда, с лоббированием в качестве своего преемника на этот пост Дмитрия Медведева), укрепление Сечина во властной вертикали и другие менее явные последствия.
«Дело Ходорковского» как символический знак времени, вместе с другими событиями – убийством Политковской, мюнхенской речью Путина, газовыми войнами и т.д. – укомплектовали и где-то к концу первого президентского срока ВВП сделали устойчивой псевдоидеологическую конструкцию «кровавый режим Путина».
Современные параллели
В каком-то смысле ситуация выбора сегодня повторяется.
То, что политические реалии, начиная с декабря 2011, изменились, – факт. Равно как и то, что эти изменения не имеют обратимого характера, – возврат к докризисному политическому статус-кво невозможен.
По сути, действующая российская власть стоит перед развилкой – между радикальным и умеренным вариантами реагирования на политические реалии. В этом смысле, именно действия власти формируют траекторию ближайшего хода развития политической действительности.
Пока же – налицо прямо противоположные способы поведения.
С одной стороны, власть занимает позицию страуса.
Правящая группа делает вид, что ничего страшного не происходит, и считает, что все по-прежнему под контролем. Самое страшное – территориальный распад – маячит где-то далеко, а, значит, нечего зря напрягаться. А на происходящие время от времени системные катастрофы из-за изношенности инфраструктуры власть научилась реагировать в режиме ошпаренной кошки, и не видит в этом никакого диссонанса. В этой цепи какие-то там акции протеста – тем более не повод для беспокойства.
С другой стороны, будучи напуганной перспективой бунта, «оранжевой» и прочими революциями, правящая элита считает оправданными и радикальные формы ответа.
В каком-то аврале, несмотря на лето, Госдума скопом напринимала пакет законов – о митингах, иностранных шпионах в лице общественных организаций, о контроле интернета, об уголовной ответственности за клевету (последний закон, кстати, принят на неслыханной скорости – за одну неделю прошел все три чтения в парламенте). Сюда же, к необоснованной боязни относится и разгон марша 6 мая, и обыски-допросы накануне митинга 12 июня публичных лиц протестов – Навального, Яшина, Собчак, других.
Две радикально противоположные публичные позиции, хотя мотивы одни и те же – страх и отсутствие политически содержательного ответа на протесты населения.
Идеологический ответ правящего класса – это неприятие протестов. Власть, по сути, надевает свой пропагандистский мундир – выстраивая мощный амфитеатр из охранительной риторики (про врагов, шпионов и т.д.) плюс риторики стабильности и процветания страны.
Естественно, что подобный тон официального оптимизма не допускает вообще какой-либо критики существующей системы, тем самым, поощряя закрытость системы и ее нетерпимость к любым внешним раздражителям.
Таким образом, на одной чаше общественных настроений есть абсолютно легальный (то есть, законный) президент Путин, но уже испытывающий определенный дефицит легитимности, – для какой-то части российского общества смысловая конструкция «Царь ненастоящий» все более становится применима к Путину.
А на другой – есть оппозиционно настроенные граждане, протесты которых не перерастают в какое-то конкретное политическое выражение, но при этом горизонтальная социализация и атомизация общества только усиливаются.
Разобщенность – главный конституирующий признак российских политических реалий.
Вертикаль власти
Власть по-прежнему считает, что сильна как никогда, и живет своей привычной политико-бытовой жизнью, обживая старо-новую вертикаль.
На первый взгляд, правительство Медведева существенно обновилось. Если точнее – аж на три четверти.
Но, на взгляд второй, – и старые кадры не исчезли из властной вертикали, и новые не играют принципиальной роли в новом раскладе. Так, непопулярные министры из правительства времен Путина перебазировались теперь в администрацию президента Путина. Андрей Фурсенко, Татьяна Голикова, Эльвира Набиуллина, Юрий Трутнев, Игорь Щеголев, Игорь Левитин стали помощниками и советниками Путина. Параллельно, в президентской администрации создано 18 управлений, дублирующих фактически функции профильных министерств.
Апофеоз несменяемости политического режима – это все тот же Игорь Сечин, глава «Роснефти», который, по совместительству возглавил специальную комиссию при президенте по стратегическому развитию нефтегазовой отрасли, обессмыслив, тем самым, позицию нового вице-премьера Аркадия Дворковича, курирующего вопросы топливно-энергетического комплекса.
Но, в общем, не суть важно, пропутинские или промедведевские кадры преобладают во властной вертикали. Поскольку не конкуренция между Путиным и Медведевым является определяющим политикообразующим фактором – президент и премьер (неважно, кто из них на каком посту), наоборот, демонстрируют прекрасную организационную совместимость.
Основополагающие принципы российской политической системы заключаются в следующем:
Принцип первый. Антикадровый. Краткая суть этого принципа – как можно меньше каких-либо кадровых перестановок. Потому что любые изменения – это риск возникновения конкуренции. Соответственно, никакой ломки и переформатирования кадрового расклада, сформировавшегося за последние годы, нет и быть не может.
Принцип второй. Псевдополитический. Конкуренция финансово-политических групп, а не отдельных лидеров управляет политическими процессами в России. Отсюда – такая легкость в рокировке внутри «тандема» Путин-Медведев. Российская власть состоит из нескольких «вертикалей», представляющих из себя сплав бизнеса, бюрократии, силовиков, СМИ – на пересечении интересов этих «вертикалей» и возникает реальная политика.
Принцип третий. Антидемократический. Российские правители, помня уроки истории, твердо убеждены, что реальную демократизацию в стране проводить категорически нельзя – такая демократизация опасна крушением российской государственности и гибелью под ее обломками всего правящего класса.
Поэтому, нужно создавать ее видимость. И если в 2000-2005 годах муссировалась «суверенная оттепель», то теперь трижды президент Путин говорит о необходимости «национальной модели демократии и гражданского общества» – все та же имитационная деятельность.
Горизонталь оппозиции
Оппозиция, как и власть, тоже находится в стадии самоопределения. Прежде всего, по отношению к себе.
В каком-то смысле оппозиции проще, чем власти. Она никому ничем не обязана, у нее нет программы и каких-либо сроков ее исполнения. Как говорят сами оппозиционеры, это не протест – это процесс.
А главное – революция в мыслях уже произошла.
Тем не менее, какие-то политическо-смысловые константы, определяющие направление оппозиционного движения, есть.
Во-первых, протестная среда, вряд ли, в ближайшее время приобретет какие-либо институциональные формы организации.
Новой партийной структуры нет и не предвидится в обозримом будущем. Михаил Прохоров как законный наследник (по результатам выборов) протестных голосов «ушел в отказ», подтвердив небезосновательные опасения насчет своей прокремлевской ориентации.
Старая оппозиция (типа, Немцова, Рыжкова и т.д.) не возбуждает протестную часть населения.
А новая оппозиция (Навальный, Яшин и т.д.) не готова и не считает нужной создавать партию, чтобы не загонять протестующих в какие-то политические рамки.
Есть еще одна группа – выходцы из власти, претендующие на статус независимых переговорщиков (Алексей Кудрин), – которые хотят перехватить оппозиционный дискурс, с целью снижения возможных рисков для власти.
При отсутствии у протестного движения жесткой организационной структуры, идеологии, программы, лидера есть все основания предполагать, что политический спектр протестантов осенью будет приобретать еще более разнообразные формы и содержания.
И это хорошо – возможно, в хаосе родится истина.
Во-вторых, произошла десакрализация «национального лидера».
В лучшие свои президентские годы Путин воспринимался и внутри страны, и за ее пределами исключительно как демиург от власти.
Кроме постоянного акцентирования внимания на происхождении ВВП из недр КГБ (что в российских реалиях неоспоримый признак силы и могущества, в духе убеждения «силовики рулят»), Владимиру Владимировичу стали приписывать даже ницшеанскую волю к власти как некую имманентную характеристику.
Но шли годы, и все, как это нередко бывает, мельчало. И чем дальше – тем больше стали проявляться вовсе не ницшеанские особенности души, а самые обычные бизнесовые и бюрократические корни Путина и всего правящего класса.
Постепенно укрепилось убеждение, что Путин и весь костяк нынешней элиты – это порождение сложившейся в середине 90-х, пережившей пик в период 2000-2008 годов, и переживающей сейчас этап деградации политической системы.
Понимание необходимости и неизбежности полномасштабных политических изменений, пусть и не в краткосрочной перспективе, назрело давно.
Другое дело, и это, в-третьих, что в России вся социально-политическая конструкция держится на авторитете Путина.
Ничего другого, более легитимного в политической плоскости, все равно нет. Парламент, выборы и даже СМИ – вторичны в глазах народа.
Отсюда – лозунг «Россия без Путина» вовсе не предполагает смены ВВП. Его, скорее, можно переформулировать на лозунг «как нам прожить вместе с Путиным его третий срок».
В этом смысле, задача акций протеста – формирование социальной базы для современной демократичной России.
По сути, требования оппозиции к власти, конкретные предложения по реформированию политической системы, – это и есть повестка Путина-3.
Другой повестки у него нет. И оппозиция должна это понимать, предъявляя реализуемые или нереализуемые требования к власти.
Диагональ России
Россия живет в трех реальностях.
Реальности восприятия происходящего властью, реальности происходящего оппозиционно настроенной частью общества (городскими жителями). И реальности самой России (жителями провинций).
РФ настолько огромна и многослойна, что в разных ее частях идут разные, зачастую вообще противоположные процессы.
Все три существующие реальности – пример того, как вырабатывается политическое одиночество высшей пробы.
И, все же, точки пересечения есть.
Формирование новой экономики. Главное, что объединяет власть, оппозицию и общество – это наличие ряда инфраструктурных проблем, в решении которых заинтересованы все. Только потому хотя бы, что они живут в одной стране.
Новая экономика нужна всем. Правящей группе, чтобы не чувствовать себя отбросом в международном контексте. Среднему классу, чтобы реализовать потенциал в своей стране. Населению, живущему за чертой бедности, чтобы хоть немного приблизиться к цивилизованным показателям уровня жизни.
Преодоление идеологического тупика РФ. Задача идеологии – в обосновании властью проводимого ею политического курса и курса государства.
Когда-то Путин сделал ставку на внеидеологическую мобилизацию элит – вокруг экономических интересов и больших проектов – позиционируя Россию как гаранта энергобезопасности Европы, как собственника крупных экономических объектов на постсоветском пространстве.
Однако, в условиях нарастания в мире кризисных явлений и падения уровня доверия населения к власти, обществу нужна дополнительная мобилизация, дополнительные основы, легитимирующие существующий режим и проводимый элитой курс.
Поиск внешнего врага – не решает, а только отодвигает решение проблемы.
Перед российской властью стоит задача трансформировать остатки советской империи в полноценное национальное государство РФ.
И, в общем, – постепенное отстранение от советского прошлого уже происходит. Это – высказывания Путина о том, Россия могла бы выиграть Великую Отечественную войну и без помощи национальных республик. Это – слова Медведева о том, что Россия молодое государство. Это – наконец, озвученная новым министром культуры Владимиром Мединским необходимость погребения Ленина.
Институциональные гарантии безопасности. Ельцин и Путин, а затем Путин и Медведев, создали и закрепили систему преемственности, основанную на личных договоренностях политиков.
В российских реалиях преемственность власти (неофициальный договор между уходящим и приходящим президентами) – это целая система коллективной безопасности, механизм, предоставляющий некие гарантии всей правящей элите.
В то же время, система гарантий, которая держится только на личностных основах, – уязвима. Падет политический режим – погибнет вся элита.
Поэтому, закономерно, что у какой-то части бизнеса (который не входит в личный бизнесовый пул Путина, у тех нет обратной дороги) вполне осознанно формируется запрос на институциональные гарантии безопасности.
В этом смысле, не только оппозиция, но и крупный бизнес является двигателем реформ.
Назад в 2003
Кстати. О необходимости освобождения Ходорковского все чаще говорят влиятельные представители действующей элиты.
Совсем недавно, к примеру, об этом сказал председатель правления банка ВТБ Андрей Костин в эфире Би-би-си. А чуть раньше с похожим заявлением выступил миллиардер Олег Дерипаска.
Россия меняется?