В.Г: Перемирие как-то меняет вашу работу?
Да. Первый эффект от перемирия - это прекращение роста поступлений. Деньги начинают идти медленнее. Чтобы собрать 2 млн, понадобится уже не 5 дней, а неделя.
Второй эффект - нет вот этого “надо на завтра”, “надо на вчера,” есть возможность запускать среднесрочные проекты с прицелом на то, что они будут готовы через месяц, и слава богу. Например, сейчас мы можем спокойно ждать, пока просядет курс доллара, чтобы сделать закупки. А если бы была война, пришлось бы покупать все даже с курсом по сорок.
О.Б.: Существует предположение, что деятельность волонтеров продлевает существование неэффективной системы обеспечения Вооруженных сил. По Вашему мнению, какой была бы сейчас ситуация с обеспечением украинской армии, если бы волонтерская помощь не была столь мощной?
Если убрать работу волонтеров, то будет, допустим, не 10 погибших за неделю, а 20. И по большому счету, эта цифра ничего не изменит - людям, которые новости читают, без разницы, что 200 погибших под Дебальцево, что 240. Ну, на 40 гробов больше - зрителю это по барабану.
О.Б.: Вы считаете, что украинскому обществу действительно “по барабану”, сколько людей гибнет?
Нет, для украинцев что 200, что 100, что тысяча - много. Но разница между 100 и 200 для людей не очевидна. И то, и то означает «погибло много человек». Это же не ты и не твой муж был тем стопервым, которого можно было спасти.
По моим подсчетам, за год украинцы пожертвовали на АТО где-то от 600 до 800 млн гривен. Это все вместе: большие и маленькие волонтерские группы, смски на короткий номер 565 (эти деньги пошли Министерству обороны - прим. LB.ua), все что угодно, кроме налогов. Дальше отнимаем от 46 миллионов населения ватников, убираем Крым, убираем тех, кто не зарабатывает - старых и маленьких, остается где-то 20 миллионов. И делим 600 на 20. Получаем 30 гривен с человека. Вот столько средний украинец готов пожертвовать на армию во время войны.
О.Б.: То есть, украинское общество равнодушно к происходящему на фронте, к тому, что будет со страной?
Я бы поделил украинское общество на пласты.
Первый пласт - меньше одного процента, может, один процент. Это люди, которые готовы идти на фронт, рисковать своей жизнью.
Ко второму пласту я отношу себя. Это те, кто не готов рисковать своей жизнью на войне каждый день, но готовы стать волонтерами, положить на войну кучу времени и сил. Или кучу денег - есть такие люди, которые очень во многом себе отказывают, чтобы принести деньги волонтерам.
Да, я могу иногда повезти передачу в Пески и смотреть, как в ста метрах от меня падает снаряд “Града”, но делать это каждый день я бы очень не хотел. Я на это не подписывался. Ну люблю я жизнь и хочу жить долго и счастливо. И очень хочу, чтобы война кончилась, и я мог умыть руки, заняться бизнесом, ездить в путешествия… Но война еще не кончилась. Потому я готов недозаработать, потерять вообще свой бизнес, и заниматься все время волонтерством, потому что это очень нужно парням на фронте. Таких людей где-то 2%, а то и меньше.
Третий пласт - еще 2-3% - люди, которые готовы помогать фронту существенно. То есть, тысяча и больше гривен в месяц. Добровольно, не по принуждению.
Еще 10-15% готовы дать один раз 200 гривен, и все, “я фронту помог, отцепитесь от меня”.
О.Б.: Около 90% украинского общества…
Не принимают в войне никакого участия. Они считают, что это их не касается, что не они это затеяли и не им расхлебывать. Таков наш уровень патриотизма на текущий момент. Чтобы изменить реальность, ее сначала надо признать.
Давайте признаем - реальность печальная. Несмотря на то, что вроде как все мы гордимся своим патриотизмом. “Ах, какие у нас волонтеры, а какие “киборги”, какая страна!” А на самом деле - 10% уровень патриотизма.
Для примера, в Норвегии больше половины населения в той или иной степени являются волонтерами, которые что-то делают для своей страны. Поэтому у них о войне даже нет речи. У них она просто не смогла бы начаться
О.Б.: Может, волонтерам нужно активнее выходить на телевидение, чтобы увеличивать охват аудитории? Потому что вас знают на фейсбуке, но фейсбук - это далеко не вся страна.
Я иногда мелькаю на ТВ, когда есть что сказать. Попасть туда не сложно. ТВ это хороший инструмент для сбора денег. А вообще у нас (у “Вернись живым” - прим. LB.ua) сейчас готовится крупная общенациональная рекламная кампания. Для нас бесплатно сняли очень хороший ролик, и наши волонтеры сейчас пытаются договориться с телеканалами, чтобы они взяли этот ролик в ротацию. Плюс мы договорились о мощном сотрудничестве с “Ощадбанком”. В любом райцентре бабушка, придя за пенсией, будет видеть наш ролик и наш буклет.
О.Б.: Только проблема в том, что бабушка получает пенсию тысячу гривен, на которую и так трудно выжить.
Если бабушка даст 10 гривен с пенсии, и таких бабушек будет миллион, то получится 10 миллионов.
Еще мы хотим с нуля создать фонд, который будет отвечать всем международным стандартам, пройдет все комплексные проверки, чтобы можно было собирать деньги и от крупных западных благотворителей. В Украине с таким курсом доллара собрать на тепловизор все сложнее. Плюс, заводя деньги от международных спонсоров, можно будет уже заниматься серьезными проектами: медициной, например, или беженцами.
О.Б.: Вы говорите, что во время перемирия прекращается рост поступлений. А осенью после резкого радения гривны поступления упали?
Обычно у нас поступления только растут. Были небольшие просадки, но не связанные с курсом доллара.
В.Г.: Вы писали, что после поста с призывом помочь беженцам у вас упали поступления.
Да. Расскажу по порядку.
Я сначала, как и все, беженцев недолюбливал. За отношение к нам, за хамское поведение на дорогах… А потом побывал в нескольких восточных городах, в том числе, в Углегорске, и поменял свое мнение. Будет крайне тупо, если мы просто возьмем и отрежем кусок страны. И начнем его ненавидеть.
Год назад Россия начала кричать, что у нас гражданская война и мы фашисты. Это был откровенный бред - как если вы сейчас назовете меня трансвеститом или папуасом. Но Россия за год не устала работать над тем, чтобы у нас тут действительно началась гражданская война и мы стали фашистами. Сегодня по ту сторону фронта действительно воюет много украинцев (Конечно, приятно думать, что против нас воюют одни буряты. Но украинские военные, которые участвуют в боевые действиях, берут пленных, слышат переговоры противника, утверждают, что против нас воюет очень много наших же соотечественников - прим. LB.ua).
Больше половины тех, кого мы убиваем - это граждане нашей страны. Да, технику они получают из России, получают оттуда подкрепление, офицеров, которые их обучают. Но градус ненависти такой, что очень скоро ДНР/ЛНР будут готовы воевать против нас и без россиян.
В конфликт вовлечено уже очень много людей, которые раньше были нейтральными жителями востока страны.
О.Б.: Конечно. На их улицах рвутся снаряды, умирают их родные. Появляется повод для мести. А телевизор четко указывает, кому мстить: украинской “хунте”.
Да. У нас успешно создали гражданскую войну. Это первое. Второе. Когда вы ненавидите кого-то и искренне желаете ему смерти просто по признаку расы, религии или места проживания - это разве не фашизм? По-моему, фашизм. И именно это сегодня у нас появляется.
Год назад на прицел для снайперской винтовки собрать деньги было очень тяжело. Люди понимали, что в этот прицел будут смотреть на человека, которого убьют. И не хотели быть к этому причастными.
Так вот, сейчас, если у нас падают поступления, я начинаю сбор денег на прицелы. И поступления сразу же растут. Люди бегом просто несут деньги.
В.Г.: Звучит чудовищно.
Но это правда. Когда мы собирали на тепловизионные прицелы для Донецкого аэропорта, стоившие космических денег (по 15-16 тысяч долларов), нам позвонила украинская фирма, которая их производит. Сказала: берите наши прицелы, мы сделаем для вас беспрецедентные скидки. И действительно - продали прицел, который стоит 22 тысячи, за 14 тысяч, по себестоимости. Эти 14 тысяч мы собрали за один день - три человека в течении дня купили нам три прицела.
Волонтеры так говорят: собирай на снайпера - соберешь на троих. А вот когда мы начали собирать на бус для вывоза людей из Дебальцево....
В.Г.: На три автобуса не собрали?
В этот день мы собрали очень мало - на уровне 200 тысяч грн. При том, что мы в хороший день собираем миллион, а в среднем в будний день порядка 400 тысяч гривен.
О.Б.: Беженцами, по большому счету, должно заниматься, прежде всего, государство. Это огромная гуманитарная проблема, тут нужна системная работа государства, а не точечная помощь волонтеров.
Многие также считают, что армия - это тоже забота государства.
В.Г.: И таки да.
И таки да. У нас есть спонсоры, которые говорят: “Я не буду ничего отдавать. Я вот купил прицел, дайте мне снайпера, я ему этот прицел отдам. А после АТО заберу его обратно, продам и потрачу деньги на детский дом”. Есть люди, которые авто свои, автобусы дают на время АТО. Да, они понимают, что автобус может сгореть. Хотя, кстати, все джипы, которые мы передавали, до сих пор целы, тьфу-тьфу-тьфу. И есть даже автотепловизор, который стоит на броне, он отъездил полностью Славянск, ездил неоднократно в новый терминал Донецкого аэропорта, и остался цел. Чудеса просто .
В.Г.: Сколько вы тепловизоров уже купили?
300 с небольшим. Сегодня держал в руках 299-ый - мы ж гравируем на них номера.
В.Г.: Зачем?
Ели он всплывет на черном рынке - чтобы мы знали, кто его продал.
В.Г.: А что, бывает такое, что военные продают тепловизоры, которые им привезли волонтеры?
Конечно. Уйдут на ротацию - и продают на “Сландо”. Вы думаете, у нас армия не ворует? Ворует. Вот сейчас первая волна призыва будет демобилизоваться. Кто-то оставит тепловизоры и другую технику товарищам, а кто-то прикрысит и все.
В.Г.: С этим можно как-то бороться?
Трудно бороться с воровством, но мы пытаемся. Во-первых, гравируем номер и “не для продажи”. Записываем серийный номер. То есть, чтобы продать, нужно уже сдирать родной серийник и наждачкой зачищать гравировку. Или вообще менять корпус тепловизора - а это уже требует усилий и интеллекта.
Во-вторых, прозваниваем тех, кому технику отвезли, спрашиваем, как они, пользуются ли.
В-третьих, работаем по акту передачи с печатью. Хотя наличие акта, к сожалению, еще не означает, что тепловизор взяли на баланс.
Мы уже столько их раздали - практически каждое подразделение, участвовавшее в АТО, от нас что-то получало. И когда нам звонят, мол, нужен тепловизор, мы можем сказать: “А ваше подразделение уже получало, такой-то брал, есть тот тепловизор?”. Конечно, невозможно проконтролировать, когда говорят, что сгорело. Может, действительно сгорело. Вот в аэропорту, мне сказали, 8 тепловизоров сгорело, и нужны новые взамен.
В.Г.: Вас не накрывает всеобщее “всепропало”? Не опускаются руки от политической и экономической ситуации в стране?
Понятно, что политическая и экономическая ситуация огорчают. Но у меня такая философия по жизни, что я никогда не заморачиваюсь тем, на что не могу повлиять. Я знаю, что я могу сегодня собрать деньги на три тепловизора. Три тепловизора - это три человеческих жизни (Виталий имеет в виду, что в подразделениях, работающих с тепловизором, гибнет в среднем на человека в месяц меньше - прим. LB.ua). То есть, я за сегодня могу три человека, так сказать, вынуть из гроба назад. Мне этого достаточно, чтобы работать.
На самом деле у каждого из волонтеров есть свой спонсор. Нашего спонсора мы уже приучили к тому, что тепловизор, прибор ночного виденья - это жизнь. Это важнее, чем каска или форма.
В конце концов, солдат может себе купить и каску, и форму, а тепловизор он себе никогда не купит. И мама его никогда не купит ему тепловизор. Разве что у него очень богатая мама, которая может продать роллс-ройс и пойти на фронт с тепловизором.
О.Б.: Вам не предлагали место а парламенте на прошлых выборах?
Скажу честно - я мог сидеть в этой Верховной Раде. Не буду называть конкретные политсилы. Но в итоге я рассматривал предложения только от двух заведомо непроходных партий, потому что они были мне симпатичны.
О.Б.: Часть волонтеров ушла работать в Минобороны. Вы не рассматривали для себя такой вариант?
Каждый должен делать свою работу. Ребята в Минобороны, например, продавили страндарт, согласно которому теперь никто не может уйти на фронт без аптечки и обучения, как ею пользоваться. Это очень важно.
Но волонтеры, ушедшие в Министерство обороны, теперь практически не занимаются волонтерской деятельностью. Если волонтеров не станет, украинский солдат сильно пострадает.
Кто-то должен взять на себя миссию переваривания тех денег, которые украинцы и диаспора готовы дать на армию - покупать именно то, что надо, и доставлять именно туда, куда надо.
Что делают волонтеры? Волонтеры поддерживают смертельно больного пациента, чтобы он не умер прямо сейчас. Но если мы хотим, чтобы он встал, пошел и был счастливым, то надо, чтобы он выздоровел. Этого можно достичь только структурными реформами.
О.Б.: И тут мы возвращаемся к тому, с чего начали: волонтеры не дают умереть смертельно больному пациенту. Может, лучше дать умереть, а потом с нуля уже что-то новое строить?
Хорошо, но тогда уже Путин тут будет с нуля строить.
О.Б.: Вы говорили, что есть определенные волонтеры, которым вы доверяете. Можно пофамильно?
Конечно. Это Олег Свирко, я на 100% уверен в его честности. Это Жора Тука. Если мне скажут, что Жора ворует, и это окажется правдой, я наверное просто соберу чемоданы и уеду из этой страны навсегда. Ваня Звягин - тоже никогда не поверю, что он может хоть копейку взять из чужих денег. Давид Архамия - тоже на 100% уверен в том, что он не берет себе деньги. Еще Роман Синицын, Аня Садалова, Леша Алексис.
Но, чтобы вы понимали, самый крупный волонтер в Украине - это неизвестный волонтер. Вот поедете к военным, спросите: кто вам помогает? Скажут: волонтеры. Какие? Да с какого-то села сбросились и купили нам машину. Вот так и получается, что больше всех помогает неизвестный волонтер. Ни одна организация его не переплюнет. И это вселяет надежду.