Я вернулся в Киев спустя десять лет. Очень хотел встретиться с моим другом. Я очень изменился, стараниями КГБ и МВД я стал убеждённым антисоветчиком, умелым и жестким. Но я помнил свою юность, хотел встретиться с другом, обнять его. И простить. И, пожалуй, никогда больше не встречаться. Не успел, спустя 2 или 3 дня после моего возвращения в Киев он покончил с собой. Через несколько месяцев я решился встретиться с его мамой. Увидев меня, она сказала только одну фразу: «Вижу, ты вернулся. Даже оттуда возвращаются. А мой сын не вернётся никогда…»
Несколько недель тому назад мне позвонил мой давний знакомый. Литератор, живущий в Москве. Когда-то в конце шестидесятых прошлого века нас познакомил в Киеве Виктор Платонович Некрасов. Сегодня П. готовит книгу о Викторе Платоновиче, беседует с людьми, изучает документы. Там, в Москве, выйдет в свет книга о знаменитом киевском писателе. Не здесь, в Украине. Что ж, привычное дело… П. поделился со мною своим успехом: ему дали возможность ознакомиться с материалами моего следственного-судебного дела в архиве СБУ. Он живо, с эмоциями рассказывал мне о конкретных документах, показаниях людей… Мне, участнику тех событий, он ничего нового не рассказал. Я помню многое, о многом догадываюсь. Понимаю, что все эти тексты сформулированы были так, чтобы не раскрыть реалии об «источниках» информации, иными словами, об агентах Комитета Государственной Безопасности. Но там содержится иное: показания десятков людей, совсем не желавших стать негодяями. Показания людей, страхом и угрозами вынужденных дать КГБ основания для репрессий. Совсем не плохих людей, не знавших прежде о собственной трусости и подлости. Такая была страна.
Всё чаще возвращаюсь в своё прошлое. К милым моим друзьям, ещё живым, ещё не знающим о своём невесёлом будущем. В зону. Вижу там у барака улыбчивого Дмитра Басараба, всегда сосредоточенного Евгена Пришляка, чуть сгорбленного Ионаса Матузевичуса… Там, в зоне я хотел написать пьесу о Сизифе, сумевшем закатить свой камень на вершину горы. О растерянном Сизифе, потерявшем внезапно смысл жизни.
— Семен Глузман
И вот – архив. Спустя десятилетия многие историки, литераторы и т. д. и т. п. хотят получить доступ к этим невесёлым, грязным документам. Они правы, украинская власть не должна прятать от своих граждан эти документы. Правы ли? После звонка П. я впервые стал в этом сомневаться. Я поймал себя на странном для меня самого чувстве: я испугался. Я, ни разу за весь этот год следствия и суда не давший ни одного показания против кого-либо, испугался. Мне было неприятно осознавать, что далёкий от моей жизни человек, живущий в другой стране, не испросив моего разрешения, изучает моё прошлое. Тем самым, и прошлое предавших меня тогда, в 1972 году, друзей. Их было несколько. И прошлое моего самого близкого друга, ушедшего из жизни в дни моего возвращения в Киев. Кто-то из них, предавших меня, сделал карьеру, родил детей, имеет хорошую общественную репутацию. Знаю, они боятся моей памяти и хранящихся в архиве СБУ материалов моего дела. Но я давно и твёрдо всё им простил. Не будь меня, они не стали бы объектами пристального внимания и жесткого давления КГБ. Жили бы спокойно и уверенно.
И вот приехал в Киев П. с несомненно благородной целью. Искренний умный профессиональный литератор. По зову сердца – писать о Викторе Платоновиче Некрасове, прямо «проходившем» тогда по моему делу. В сущности, это я по неосторожности ввёл Некрасова в неприятную ситуацию, его неопубликованные рассказы дал для перепечатки знакомой машинистке, там их и изъял КГБ. Документы необходимы, без них нет Истории. Они – её основа. Всё это так. Но – они имеют свойство взрываться. Неожиданно и поразительно шумно. Поражая не основных виновников – Брежнева, Суслова, Андропова, Федорчука, а их жертв, рядовых граждан, совсем не мечтавших о героических буднях прозябания в карцерах и прочих «прелестях» тюремно-лагерной жизни.
Знаю, многие историки, работающие с эпохой Хрущёва-Брежнева, очень недовольны, что их не допускают к работе с соответствующими документами в архиве СБУ. Ранее я всегда понимал их, им сочувствовал. Сейчас, после звонка П., я задумался… Мы живём в стране неуверенной демократии, без выраженного, оформленного гражданского общества. У нас всё ещё сильны стереотипы советской нетерпимости. Мы всё ещё не европейцы.
Понимаю, прекрасно понимаю: безнаказанность страшна, она чревата новой ложью, и новой кровью. Понимаю и другое: многие мои сограждане голосуют на парламентских выборах за возвращение жесткой тоталитарной системы, прежде убившей миллионы украинцев. Такая у нас страна. Такой её сделала Система, система тоталитаризма. Вся вина за содеянное – на ней. Мой друг мог не умирать, я простил его. Искренне простил. Хотел обнять. А он – не захотел жить. Не смог.