ГлавнаяОбществоЖиття

Лучший друг

У меня был друг. Самый близкий. С ним было очень хорошо молчать. Просто молчать, сидя рядом. Он знал обо мне всё. Абсолютно всё. В 1972 году меня арестовали, всех моих близких и знакомых допрашивали в КГБ в качестве свидетелей. Допрашивали и моего друга. Пугали, жестко требовали дать против меня показания. Его шантажировали, он сломался. Была очная ставка. Он, продолжая любить меня (я это видел), дал против меня показания. Он не лгал, он говорил правду. Ту правду, за которую меня вскоре осудили.

Киев, ул. Владимирская, 33. Здесь в 1945-1991 гг. размещалось КГБ УССР
Фото: www.hadashot.kiev.ua
Киев, ул. Владимирская, 33. Здесь в 1945-1991 гг. размещалось КГБ УССР

Я вернулся в Киев спустя десять лет. Очень хотел встретиться с моим другом. Я очень изменился, стараниями КГБ и МВД я стал убеждённым антисоветчиком, умелым и жестким. Но я помнил свою юность, хотел встретиться с другом, обнять его. И простить. И, пожалуй, никогда больше не встречаться. Не успел, спустя 2 или 3 дня после моего возвращения в Киев он покончил с собой. Через несколько месяцев я решился встретиться с его мамой. Увидев меня, она сказала только одну фразу: «Вижу, ты вернулся. Даже оттуда возвращаются. А мой сын не вернётся никогда…»

Несколько недель тому назад мне позвонил мой давний знакомый. Литератор, живущий в Москве. Когда-то в конце шестидесятых прошлого века нас познакомил в Киеве Виктор Платонович Некрасов. Сегодня П. готовит книгу о Викторе Платоновиче, беседует с людьми, изучает документы. Там, в Москве, выйдет в свет книга о знаменитом киевском писателе. Не здесь, в Украине. Что ж, привычное дело… П. поделился со мною своим успехом: ему дали возможность ознакомиться с материалами моего следственного-судебного дела в архиве СБУ. Он живо, с эмоциями рассказывал мне о конкретных документах, показаниях людей… Мне, участнику тех событий, он ничего нового не рассказал. Я помню многое, о многом догадываюсь. Понимаю, что все эти тексты сформулированы были так, чтобы не раскрыть реалии об «источниках» информации, иными словами, об агентах Комитета Государственной Безопасности. Но там содержится иное: показания десятков людей, совсем не желавших стать негодяями. Показания людей, страхом и угрозами вынужденных дать КГБ основания для репрессий. Совсем не плохих людей, не знавших прежде о собственной трусости и подлости. Такая была страна.

Всё чаще возвращаюсь в своё прошлое. К милым моим друзьям, ещё живым, ещё не знающим о своём невесёлом будущем. В зону. Вижу там у барака улыбчивого Дмитра Басараба, всегда сосредоточенного Евгена Пришляка, чуть сгорбленного Ионаса Матузевичуса… Там, в зоне я хотел написать пьесу о Сизифе, сумевшем закатить свой камень на вершину горы. О растерянном Сизифе, потерявшем внезапно смысл жизни.

— Семен Глузман

И вот – архив. Спустя десятилетия многие историки, литераторы и т. д. и т. п. хотят получить доступ к этим невесёлым, грязным документам. Они правы, украинская власть не должна прятать от своих граждан эти документы. Правы ли? После звонка П. я впервые стал в этом сомневаться. Я поймал себя на странном для меня самого чувстве: я испугался. Я, ни разу за весь этот год следствия и суда не давший ни одного показания против кого-либо, испугался. Мне было неприятно осознавать, что далёкий от моей жизни человек, живущий в другой стране, не испросив моего разрешения, изучает моё прошлое. Тем самым, и прошлое предавших меня тогда, в 1972 году, друзей. Их было несколько. И прошлое моего самого близкого друга, ушедшего из жизни в дни моего возвращения в Киев. Кто-то из них, предавших меня, сделал карьеру, родил детей, имеет хорошую общественную репутацию. Знаю, они боятся моей памяти и хранящихся в архиве СБУ материалов моего дела. Но я давно и твёрдо всё им простил. Не будь меня, они не стали бы объектами пристального внимания и жесткого давления КГБ. Жили бы спокойно и уверенно.

И вот приехал в Киев П. с несомненно благородной целью. Искренний умный профессиональный литератор. По зову сердца – писать о Викторе Платоновиче Некрасове, прямо «проходившем» тогда по моему делу. В сущности, это я по неосторожности ввёл Некрасова в неприятную ситуацию, его неопубликованные рассказы дал для перепечатки знакомой машинистке, там их и изъял КГБ. Документы необходимы, без них нет Истории. Они – её основа. Всё это так. Но – они имеют свойство взрываться. Неожиданно и поразительно шумно. Поражая не основных виновников – Брежнева, Суслова, Андропова, Федорчука, а их жертв, рядовых граждан, совсем не мечтавших о героических буднях прозябания в карцерах и прочих «прелестях» тюремно-лагерной жизни.

Знаю, многие историки, работающие с эпохой Хрущёва-Брежнева, очень недовольны, что их не допускают к работе с соответствующими документами в архиве СБУ. Ранее я всегда понимал их, им сочувствовал. Сейчас, после звонка П., я задумался… Мы живём в стране неуверенной демократии, без выраженного, оформленного гражданского общества. У нас всё ещё сильны стереотипы советской нетерпимости. Мы всё ещё не европейцы.

Понимаю, прекрасно понимаю: безнаказанность страшна, она чревата новой ложью, и новой кровью. Понимаю и другое: многие мои сограждане голосуют на парламентских выборах за возвращение жесткой тоталитарной системы, прежде убившей миллионы украинцев. Такая у нас страна. Такой её сделала Система, система тоталитаризма. Вся вина за содеянное – на ней. Мой друг мог не умирать, я простил его. Искренне простил. Хотел обнять. А он – не захотел жить. Не смог.

Семен ГлузманСемен Глузман, дисидент, психіатр
Читайте главные новости LB.ua в социальных сетях Facebook, Twitter и Telegram