Ретроспектива Богомазова в НХМУ — проект, который обещали так давно, что тяжело понять какая это по счету попытка показать наследие одного из знаковых представителей авангарда в Украине. По словам Марии Задорожной, экс-директора НХМУ, в 2013 году это должна была быть “выставка-исследование с интерактивными элементами”, посвященная триптиху “Пильщики”. В 2017 году Укрпочта так и не дождалась открытия выставки и выпустила марку “О. Богомазов. Правка пил. 1927” без привязки к завершению реставрации или масштабному музейному проекту, как предполагалось изначально.
Может и хорошо, что за эти два года ажиотаж вокруг выставки уменьшился, а музей успел обновить айдентику, отреставрировать холл и стать гостеприимнее для посетителей. Повезло и с куратором выставки: Елена Кашуба-Вольвач, одна из немногих в Украине исследователей творчества Александра Богомазова, присоединилась к команде музея в 2019 году.
Масштабные ретроспективы одного и того же художника организовывают с большими интервалами, ведь причина не только в спросе зрителей на новизну, но и в количестве усилий, которые необходимы, чтобы привезти экспонаты из разрозненных коллекций, найти нужный смысловой фокус и финансирование. В случае с Богомазовым, последняя крупная выставка в Украине была в 1991 году, а картина ”Пильщики” не покидала закрытые для посетителей фонды музея 90 лет.
В этой ситуации от ретроспективы Богомазова в главном художественном музее страны ожидаешь очень многого, но, как минимум, уважительного отношения и продуманной экспозиции, ведь собрать удалось практически все, что объективно доступно сейчас в музейных коллекций Украины, частных собраниях и архиве (по словам куратора, это 70% всего наследия художника). Помимо самих работ, экспозицию дополнили архивными материалами и цифровыми репликами — информации тут можно получить с избытком.
С точки зрения организации выставки, здесь нет ни экспериментов, ни авангардного монтажа, а механика смыслопорождения держится на спаянных между собой работах и исторической логике. “Творческая лаборатория” получилась очень осторожной и академической — материал упорядочен хронологически и тематически, без пробелов, вырванных из контекста деталей или подчеркнутых связей с современностью.
Структура первого зала — рассортированные по стенам “-измы”, с которыми последовательно и стремительно работал Богомазов в 1910-х годах. По соседству с портретами жены и трогательными линогравюрами с рыбками или цветами на подоконнике, можно увидеть эскизы к известной работе “Сенной рынок”, которая хранится в частной коллекции в России. Уже тут видно, как стартовый набор из пуантилизма, скандинавского модерна и академизма очень быстро позволил Богомазову перейти к художественному языку, который соответствовал темпу городской жизни и был жизнеспособен среди инженерных и идеологических амбиций построить новый дивный мир ХХ века.
В желании понять и визуализировать, как выглядит напряжение, импульс, масса, проявляется его подход как ученого или, скорее, инженера, который не только изучает, но и управляет этими элементами на своих полотнах. Ощутить это можно на примере пейзажей, которые Богомазов привез из поездок в Финляндию (1911) и на Кавказ (1915). Прихотливые изгибы модерна сменились рациональными ритмами кубо-футуризма, а романтизированная и загадочная природа стала суммой факторов, которые воздействуют на человека. Интерес тут в том, чтобы разгадать, как именно действуют эти законы.
Результаты своих длительных экспериментов и практик Богомазов в 1914 году уместил в книгу “Живопись и Элементы”. Очень личная и искренняя, она, тем не менее, требует от читателя сперва усвоить систему понятий, чтобы не терять ход мысли автора и осознать, насколько глобальные художественные задачи он сам перед собой ставил. Стандартная экспозиционная схема тут действительно обретает вес и смысл: книга в центре всего зала и то, что зритель видит на стенах вокруг, — проекции этих теорий, находок и образов между строк.
По природе аналитический склад ума позволял Богомазову преобразовывать свой опыт и наблюдения в слова, четко формулировать теории и быть учителем. Принципы академического образования не могли соответствовать новому искусству, о котором так много писал в своих работах Богомазов, и образовательные программы ему приходилось строить самостоятельно:
“Наука из суммы законов природы, свойств и особенностей материала создает удивительные машины, которые имеют возможности чуждые природе их материала и могут летать, плавать, говорить и т.д. Никого не удивляет металл, способный петь. Почему же искусство не может использовать доступный арсенал чувств, чтобы из их суммы вывести свои собственные научные законы и свойства, которые бы по-новому воздействовали на зрителя?”
Параллельно с теорией, своим студентам он предлагал экспериментальные задания и сюжеты городской современной жизни, наполненной шумом автомобилей и трамваев, дымом фабрик и электрическим светом. Именно те темы и задачи, с которыми он сам активно работал в 1910-х годах.
После Кавказа и Финляндии Богомазов уже не совершит длительных путешествий и продолжит работать и жить, по большому счету, исключительно в Киеве. Движение, каким оно кажется и каким его понимает разум, система цвета и значение формы остаются интересом Богомазова и подпитываются не абстрактными размышлениями, а постоянным вниманием к доступному миру вокруг. Прохожие на улице, случайные попутчики, горожане за привычными делами, рабочие, домашняя жизнь, десятки портретов Ванды — задумчивой, веселой, недовольной, спящей, читающей — все это становится формой и цветом на бумаге и постоянным вопросом “Почему?”. Богомазов стремился обнаружить принципы, которые управляют визуальными образами так же, как законы гравитации, химии, биологии, механики формируют мир вокруг.
Именно в этот период спокойной работы, семейной жизни и летних вечеров на даче у друзей он начал работу над темой труда пильщиков — последней в его творчестве. Из трех задуманных картин Богомазов завершит две: “Правка пил” (1927) и “Пильщики” (1929), а для последней успеет сделать только подготовительные наброски.
Символично, что теперь одна работа доступна только как цифровая реплика, вторая является результатом многолетней реставрации, а третья — часть постоянной экспозиции НХМУ. Какая из них вызовет больше трепета у зрителя?
В зале попытались разделить пространство между работами поровну, но кульминация и логический итог “Творческой лаборатории” — отреставрированная картина “Пильщики”. Та самая, что была на Венецианской биеннале, в Швейцарии и Японии, и после такого триумфа вернулась в Киев искалеченной (вероятно, никто не заботился об условиях длительной обратной транспортировки). Грустная ирония состоит в том, что Богомазов умер до этих событий и об успехе в Венеции и последующем забвении знаем только мы.
Последний зал перекрыт и приходится пройти все в обратном порядке, невольно подмечая трогательные или фатальные детали в работах и биографии Богомазова. Это шанс узнать человека, который мастерил игрушки для дочери, пересчитывал ветки на деревьях и выписывал зрачок у жабы, даже если на полотне она не больше мухи. Но специально заостряя внимание на биографии, очень легко было бы создать мелодраму из выставки, ведь решение стать художником для Богомазова стоило ему многого: испорченные отношения с отцом, подорванное здоровье и перманентная нищета. Это же решение, несмотря на сомнения в собственном таланте, сделало жизнь цельной:
"Я художник. В этом моя слабость и сила... Я пренебрег любой другой карьерой, которая обеспечила бы мне материальный достаток и, думаю, что поступив так я не следовал за одной лишь своей прихотью. Я имел возможность сравнивать и могу сказать с гордостью, что не ошибся. Лучшего я не знаю!"
Подтверждение этим словам мы видим в "Творческой Лаборатории" здесь и сейчас, без попыток манипулировать эмоциями зрителя или увлечь его избыточной зрелищностью.