24 from Ghost Verite Films on Vimeo.
Дарья Бадьёр: Первый вопрос – каково это, когда кинокритик становится режиссером? Насколько это больно, и вообще зачем? И как поменялась твоя оптика, когда ты из кинокритики перешел к тому, чтобы быть режиссером?
(долгая пауза)
На самом деле, это был поступательный процесс. Сначала была литература и желание стать писателем. Потом – период LiveJournal, открытие кино, ощущение, что кино совмещает в себе все на свете. Тогда было много текстов с попыткой понять, как вообще все это работает, почему тот или иной фильм цепляет или нет. Так я начал открывать мир кинокритики – первые важные имена, какие-то ориентиры. Написал первую статья в газету “Хрещатик” про плохой фильм о вампирах, кажется, австралийских. Начал поиск единомышленников, в результате чего появился Cineticle, интернет-журнал, который делали люди, вышедшие из LiveJournal.
Создание кино стало следующим этапом этой эволюции, а мой первый фильм “До свидания, синефилы” – важной частью этих внутренних изменений. Это был фильм-этап, фильм-прощание с синефильской тусовкой – одновременно рефлексия на события, происходившие в стране после Майдана, и кино, которое ты просто не мог не снять. С одной стороны, оно получилось довольно личным, с другой – было понимание, что снимать или смотреть личные истории, кино ради кино – все-таки ужасно скучно. Куда интереснее задавать вопросы, искать ответы, пытаться разобраться в происходящем здесь и сейчас.
В результате фильм состоял из двух частей: в первой все понятно, во второй – ничего не понятно.
Марина Степанская: Тогда маленький вопрос к “Синефилам”: как ты выбирал этих людей, которые должны транслировать личную память в фильме и рассказывать свои истории?
Изначально в кадре должны были быть близкие мне люди из синефильской тусовки. Люди, с которым мы постепенно отдалялись друг от друга. То есть, фильм должен был стать чем-то вроде большого фото на память, фиксирующего некий важный жизненный момент – такую себе прощальную киновечеринку. Отсюда выбор участников и локаций, среди которых, например, “Мастер Класс” – место, где чуть больше года существовал наш киноклуб.
М.С.: Изменились ли у тебя взаимоотношения с кругом единомышленников, часть из которых, я так понимаю, осталась в Москве и была для тебя важна.
В Москве на самом деле был только один или два автора Cineticle. В остальном, все были разбросаны по разным городам Украины и России. Но в тот момент появилось ощущение, что я теряю какую-то связь с ними. Появилась разобщенность – и дело было не в географических точках или политике, а скорее во мне самом.
Д.Б.: С чем это связано?
М.С.: То есть, это не было связано с тем, что изменились политические настроения и что вы уже каждый про другое думаете?
Такой момент, конечно, был, и сейчас есть ощущение, что мы живем в разных мирах, где, на самом деле, никто ничего не знает друг о друге. Иллюзия единства, и правда, исчезла. Но здесь, весьма показательно, что все российские участники Cineticle изначально поддерживали Украину. Так что, все, что касается сайта, скорее было связано с моими личными изменениями. Я занимался им больше пяти лет и в какой-то момент формат, в котором все происходило перестал быть мне интересен, так же, как и кинокритика в ее классическом виде. Я перестал получать от этого удовольствие, и с этим уже ничего нельзя было поделать.
Д.Б.: О каком формате идет речь? Со стороны Cineticle выглядит как синефильская секта – в хорошем смысле – как классное закрытое сообщество, которое смотрит определенные фильмы и культивирует их существование. Именно это тебя перестало устраивать?
Я бы не сказал, что это закрытое сообщество. Наоборот, оно открыто для новых участников, а каждый синефил так или иначе хочет найти единомышленников. Проблема закрытости для меня, скорее, в другом – в дистанцировании от реальности политической или социальной, от национального контекста, от того, что перечит каким-то придуманным образам, а в какой-то момент еще и от живого общения – с друг другом, с читателем, не важно. Я знаю, что для многих подобное не проблема, но для меня это все же важный момент. Об этом я написал статью в форме неотправленного письма важному для меня кинокритику Алексису Тиосеко, который был убит в 2009 году на Филиппинах – и это, наверное, и было мое прощание с тем периодом.
М.С.: Момент, когда ты вышел с фильмом “24”, ты появился в национальном конкурсе фестиваля, встретился со всеми зрителями, с которыми ты раньше не виделся. С точки зрения зрителя, фильм оказался герметичным. Я помню обсуждение твоего фильма, и оно говорило о том, что зритель не совсем подключился. Можешь рассказать об этом опыте?
Мне всегда нравилась теория, что отношения с фильмом подобно отношениям с людьми. Фильм не обязательно должен всем нравиться. Дружба возникает не так уж и часто. Есть фильмы, которые, как и люди, настойчиво хотят понравиться. Они не дают тебе пространства, пытаются подойти вплотную, заслонить все вокруг. А есть фильмы, которые, наоборот, не навязывают себя, открытые к восприятию, которые не диктуют свое видение, дают тебе самому возможность разобраться в ситуации. Как зрителю мне всегда нравилось находить вот такие фильмы – пусть немного странные, не совершенные, с какими-то изъянами, но после которых возникало бы это ощущение дружбы. Мне хотелось бы, чтобы так же у кого-то произошло и с “24”.
У меня было такое ощущение, когда я смотрела “24” в Одессе. В какой-то момент мне показалось, что в принципе этот фильм может происходить без меня. И мне дана возможность при нем присутствовать. Мне это понравилось. Поэтому мне интересно, чтобы ты рассказал о том, как этот фильм оформился.
“24” – это вторая часть условной “ночной трилогии”. Ее первая часть – “До свидания, синефилы” – рассказывала о событиях после Майдана, вторая, “24” – должна была говорить о происходящем после начала войны на Востоке Украины. “Синефилы” были документальным фильмом, который создавался по законам игрового кино. “24” был игровым, снятым по законам документального.
Изначально я хотел рассказать в нем историю о поколении, родившемся в год провозглашения независимости Украины и его ощущении от того, что происходит здесь и сейчас. Для этого я нашел двух молодых людей, которые на самом деле родились в 1991 году. Парня, Кирилла Караченцева (сейчас он, кстати, делает отличный образовательный онлайн-проект Sense), нашел сразу благодаря киноклубу.
Девушку мы искали куда дольше. Потом появилась Ксения Калиниченко, и между ними возникла настоящая “химия”, они напоминали брата и сестру, двух близких людей, знающих друг друга черт знает сколько лет. Втроем мы много встречались, разговаривали обо всем на свете: о ситуации в стране, о наших мечтах, прошлом, будущем. У меня был сценарий, и на 70% он вошел в фильм, но именно через общение появилось ощущение самой истории.
Вместе с тем, я задавал себе вопросы: как через изображение можно передать всю зыбкость происходящего вокруг? Почему сегодня так редко задумываются о визуальной репрезентации реальности? Почему, показывая ужасы, происходящие вокруг или людей на дне, режиссеры снимают все дорогой камерой, никак не используя возможностей видеоизображения?
Так я вспомнил о старой домашней MiniDV камере с ее устаревшим форматом 4:3. Такие камеры когда-то должны было стать революцией в цифровом изображении. Но довольно быстро их сменили новые форматы и новые заверения о лучшем качестве картинки. В какой-то мере это и есть аллегория ситуации в Украине.
Д.Б.: Я хотела вернуться к кинокритике. Нет ли у тебя желания, наблюдая нынешний кинопроцесс, отрефлексировать его и вернуться к кинокритике. Или ты считаешь, что это будет нечестно и обратной дороги нет?
Такое желание то и дело возникает, не буду врать. Но я понял, что мне неинтересна кинокритика в ее классической форме. Как результат я пытался найти спасение в разговоре об украинском кинематографе. Это один из тех моментов, которого, как мне кажется, нам не хватает – не столько анализа того, что показывают в кинотеатрах, сколько грамотного разговора о связи поколений, контексте. Одной из попыток что-то изменить когда-то был проект “Украинские независимые”, где была попытка говорить о кино, которое не попадает в поле зрения критиков или зрителей.
Расскажи, пожалуйста, об этом проекте.
Я делал его в Cineticle и он был полностью посвящен новому украинскому кино. Его суть заключалась в том, чтобы найти фильмы, которые по разным причинам прошли незамеченными. По формату это напоминало “Шорт-лист” на ЛБ – рассказ о фильме, интервью с режиссером и показ. Так мы показали всего три фильма. Два из которых помимо онлайн – еще и оффлайн с обсуждением со зрителями.
М.С.: Стас нашел тогда два маленьких фильма: мои “Каникулы” и “Между нами” Кати Горностай и, собственно, благодаря ему Марина Степанская и Катя Горностай оказались в какой-то орбите интереса.
И третьим был Юрий Грыцына. Но в какой-то момент случился кризис, и я попросту не знал, что показывать дальше.
И потом попозже ты навел фокус на “Цветение одуванчика” Игнатуши, чем вызвал такой прилив крови к этому фильму.
На самом деле задолго до меня об этом фильме рассказал Владимир Войтенко. Он же показал его в своей передаче “Аргумент-Кино”. Это как раз к разговору о связи поколений в той же кинокритике. Мы так много смотрим на то, что происходило или происходит где-то за границей, но забываем, например, о том, что было у нас. Я и о себе, в том числе, говорю.
Войтенко когда-то делал великий журнал “Кино-Коло”, открывая там большое количество важных имен – украинских, зарубежных. Сергей Трымбач еще в 80-х писал знаковые статьи о ключевых именах и фильмах в нашем кино. Но я узнал об этом всем уже довольно поздно, “Кино-Коло” вообще открыл для себя только года два назад. Тогда же, думая об этой традиции, я завел блог об украинском кино. Со временем это трансформировалось в идею написать что-то большее и, чтобы как-то стимулировать себя, я даже поступил на магистратуру в Карпенко-Карого, где взял темой диплома украинское кино 90-х.
Д.Б.: Расскажи, как ты оказался в Довженко-Центре и насколько твоя работа тут воплощает твой интерес к украинскому кино.
Довженко-Центр – это ключевая институция в Украине, которая занимается реактуализацией украинского кино. И в этом плане интересы Центра всегда совпадали с моими. Я проработал тут уже год и это был важный период в плане изучения украинского кино: в первую очередь кино 20-х годов, которое до сих пор мало известно, кроме фильмов Довженко, Вертова или Кавалеридзе. И это при том, что за ними есть большой пласт картин, которые сохранились, но о которых мало кто знает. Довженко-Центр пытается вернуть интерес к такому кино, вернуть вообще это кино в поле зрения – и это очень большая и важная работа.
М.С.: Мы с тобой когда-то прогуливались в архив, посмотрели хронику и ты говорил, что тебе интересно исследовать историю Украины как колониального государства и из этого проращивать историю современную. Откуда у тебя интерес к этой “подлинной”, назовем это так, истории и попыткам ее внедрять в современные истории?
Не знаю, откуда этот интерес. Возможно, от незнания. Долгое время я попросту не интересовался этими вопросами. В школе историю Украины нам преподавали плохо, так же? Как и литературу или какие-то другие предметы, скорее, отбивая к ним любовь. В институте я вообще ничего не помню.
Словом, я долгое время об этом не задумывался. Все пришло уже в более сознательном возрасте. Тогда же появилась эта увлеченность и большое количество вопросов о себе, своем прошлом, национальной идентичности и ее необходимости в мире, где разговоры об этой самой идентичности уже давно стали частью правой риторики. Другими словами, стало понятно, насколько круто знать историю – даже не в плане патриотических штук, а в плане элементарного понимания настоящего. Потому что все, что происходит с нами, уже так или иначе было и, несмотря на это, мы продолжаем совершать одни и те же ошибки.
То есть, мы уже забывали свое прошлое однажды?
Мы и забывали свое прошлое, и пытались его найти. Это отчетливо видно даже в истории кино последнего столетия. Чего стоят только 1920-е годы, когда был пик украинского кинематографа, эпоха ВУФКУ, когда в кино стремились все. Кино тогда было чем-то большим, чем развлечение, а украинские режиссеры снимали действительно новаторские фильмы, о которых знали во всем мире.
Сегодня же, если нашего кино вдруг не станет, то расстроятся только сами представители украинской кинотусовки. Остальные этого просто не заметят. Отсюда важный вопрос: почему за последующие сто лет все так кардинально изменилось? Что пошло не так? Виновата ли во всем тоталитарная система, окружающая нас реальность, эволюция или все же дело в нас самих?
Из такого твоего ощущения места украинского кино в жизни, как ты думаешь про свое собственное место в кино? Что ты хочешь дальше делать или не хочешь делать?
Сейчас есть большая усталость от разделения кино на арт и мейнстрим. Все это ужасно устарело и выглядит как попытка загнать себя в какие-то рамки. Куда интереснее находить способы разрушать это разделение. То есть, делать то, что уже происходит на американском ТВ, где сериал “Атланта”, например, поднимает куда больше актуальных вопросов, чем десятки фестивальных хитов на ту же тему. В этом плане мое отношение к кино и правда несколько изменилось. Сейчас я пытаюсь закончить сценарий полнометражного исторического фильма, такой себе смеси “Звенигоры” и “Апокалипсиса сегодня”, про одно фантастическое путешествие двух крестьян начала прошлого века в поисках клада. Не знаю, только, что из этого выйдет – все это уже требует определенного финансирования.
Я просто хочу, чтобы ты сформулировал эту пессимистическую мысль, что несмотря на то, что твое кино нужно маленькой группе людей, ты все равно собираешься продолжать. Почему?
Я не знаю ответ на этот вопрос. Я также не хотел бы делить зрителей на тех, кто может понимать или смотреть тот или иной фильм, а кто нет. Это как утверждать, что какое-то определенное кино не способен смотреть, например, рабочий с завода, потому что он недостаточно образован. Совсем нет, он не будет смотреть его потому, что к вечеру окажется так измотан своей тяжелой работой, что единственное о чем будет мечтать – это посмотреть что-то ненапряжное, что-то, что даст ему возможность отвлечься от окружающей его реальности.
К тому же, я не знаю, что будет дальше, какой фильм получится снять и получится ли вообще. Знаю только, что не хочу превращаться в человека, который видит в режиссуре какую-то избранность. Никогда не забуду, как в одном издании прочитал воспоминания об известном человеке из мира кино, который оказался алкоголиком и немного мудаком. Все его действия оправдывались тем, что он режиссер – творческая натура и ранимая душа. Прочитав статью, я подумал, что здесь есть какой-то ужасающий снобизм кино- или культурного сообщества – это ощущение и пропагандирование себя как избранных. Может, сколько-то там столетий назад подобное и было актуально, но сегодня в Украине это уже смешно.