Когда у вас появилась идея поставить «Масару»?
Мариус Ивашкевичус прислал мне текст пьесы, когда я еще был худруком театра Франко, – он хотел, чтобы я поставил этот спектакль в Киеве. На Камерной сцене театра мы провели читку «Масары», после чего пьеса была включена в репертуар с перспективой постановки. В читке текст главного героя, Масары, читал Богдан Бенюк, остальные персонажи помоложе, поэтому был задействован молодой актерский состав. После читки состоялась дискуссия, на которой присуствовали Ивашкевичус, журналисты, переселенцы из Донецка. Пьеса жесткая, брутальная во многих моментах, и дискуссия получилась интересной. Но по ряду причин, в том числе, и по внутренним театральным, я понял, что постановка «Масары» на франковской сцене ничего, кроме проблемной ситуации, не породит. Все надо делать со знанием того, что тебя хотя бы попытаются понять – но такого понимания не произошло. Хотя Бенюк очень заинтересовался этой ролью, мы до сих пор надеемся, что постараемся реализовать «Масару» как независимый проект.
А Польша появилась достаточно спонтанно. Руководство Старого театра предложило поставить для них какой-нибудь спектакль, я предложил на выбор три пьесы, и они, к моему удивлению, выбрали «Масару».
Есть мнение, что художественные произведения о войне, созданные в период самой войны, грешат неискренностью – мол, должно пройти время для осмысления, для рефлексии. Когда вы прочли текст пьесы, не возникло ощущение некоей конъюктуры, спекуляции?
Эта позиция, «не надо спешить», мне кажется, от лукавого. От нее веет чем-то советским, когда руководящие органы останавливали многие инициативы: «Не надо спешить».
Все рефлексии по поводу Первой и Второй мировых войн, когда, к примеру, в Британии появилось «поколение рассерженных», возникли очень быстро, никто не ждал годами, чтобы осмыслить случившееся.
Тем более, в наше время скорость существования неимоверно увеличилась. Поэтому никакой конъюктуры в «Масаре» я не увидел. Как я уже сказал, пьеса очень брутальная, в ней много ненормативной лексики, то есть, она не выглядит сделанной с популистскими намерениями. При всех своих нюансах и недостатках, которые есть всегда и всюду, она кажется мне очень искренней и честной. И это впечатление подтвердилось личным знакомством с Ивашкевичусом, с его человеческими качествами: он очень неравнодушный человек, его волнуют проблемы, происходящие на территориях, соседствующих с его страной.
Действие пьесы происходит на востоке Украины или в некоем метафорическом пространстве?
Пьеса сложная по сруктуре. Начинается она как документальная драма: семья – мать, отец и двое детей – где-то на Донбассе, обедают в своем доме, говорят о бытовых проблемах, и в это время проваливается потолок и в дом падает самолетное кресло с мертвой женщиной – фрагмент сбитого «Боинга». Появляютя двое сепаратистов, срочно эвакуирующих семью из дома. Задача сепаратистов – зафиксировать свидетельства катастрофы для пропагандистких сюжетов.
Пьеса полна аллюзий на нынешние реалии, связанные с российской пропагандой, с реакцией европейской общественности. В ней использовано много документальных текстов из СМИ, например, о вечере памяти в Амстердаме по погибшим в автокатастрофе. Пьеса изобилует вот такими аспектами реальности, обличенных в метафизическую форму, в такую странную, босховскую природу существования. Затем действие перемещается в ад, где Масара – главный злодей, дьявол. Он сочетает в себе черты нескольких диктаторов, но в основе, конечно – путинская Россия.
У Ивашкевичуса постоянно присуствует привязка к реалиям той страны, где идет постановка. Впервые пьеса была поставлена в вильнюсском Национальном театре Литвы, и все персонажи имели имена актеров, которые их играли: в пьесе есть аспект, посвященный театру, а Масара – это прозвище одного очень известного литовского актера, занимающего антиевропейскую позицию. Он как бы играл сам себя в этом спектакле. В аду к Масаре попадают литовские офицеры, воюющие на стороне украинской армии.
Если они воюют на стороне Украины, то почему попадают в ад?
Мы же не забываем, что это иррациональная история. Они не в религиозном понимании ада попадают туда. Ад – это место действия, характеристика жизни, жизнь в аду, которой, в разной степени, живут все. А в постановке Старого театра в ад попадают польские офицеры.
Ивашкевичус взял территорию Донбасса просто как исходную точку для своих размышлений о том, что такое война, что такое зло?
Да, конечно. Пьеса демонстрирует достаточно серьезный уровень осмысления того, что такое зло в современном мире, как оно действует, какие у него инструменты. И все, что дальше происходит в пьесе – это, с одной стороны, реальные события, а с другой – история, которая могла произойти где угодно.
Одна из тем спектакля – месседж о том, что Украина находится один на один с российской агрессией, призыв к европейской общественности остановить эту опасность, иначе она может оказаться на пороге их дома. Эти послания заложены в саму пьесу, или вы, как режиссер, ввели их в постановку?
Они звучат в пьесе. Еще раз хочу подчеркнуть: Ивашкевичус – драматург, который каждый раз, когда пьесу ставят в новом пространстве, делает адаптацию. В Литве, например, роль молодой актрисы, которая начинает дискуссию в зале, исполняла Женя Гладий, наша артистка, работающая в вильнюсском театре Литвы. Она выходила с большим монологом, который так и начинался: «Я – украинская актриса, работающая в вильнюсском театре...» И дальше развивала тему равнодушия, говоря о том, что вначале события в Украине все воспринимали очень остро, потом интерес постепенно стал угасать, о том, что европейское общество расслабилось, в надежде, что все будет благополучно и их это не коснется. Так же было сделано и в Кракове: польская актриса говорила, что ее жених воевал, и ее монолог также был направлено против равнодушия: мол, когда все начиналось, мы, поляки, постили в Фейсбуке украинский флаг, писали «Я – украинец», а теперь расслабились.
Такого рода авторские адаптации, привязки к месту, где идет спектакль, дают возможность актуализировать материал пьесы, не делать его отовранным от дейстивтельности: где-то там в Украине, какие-то там литовцы. Нет, сейчас мы здесь, в Кракове, и действие происходит в конкретном театре. Благодаря этому достигается ощутимый эффект от того, что происходит в спектакле.
Работа над постановкой была сложной, потому что пьеса непростая. Был задействован очень серьезный, очень известный и очень сильный актерский состав, с которыми нелегко было работать, но в результате мы получили то, что хотели: живой интерес и дискуссию с публикой. Хотя были статьи в польских СМИ, которые категорчиески не приняли постановку. Кто-то написал: вот, мол, приехал украинец и облил святую сцену нашего старейшего театра кровью, какое он имел право. Это правда – спектакль жесткий, кровавый, как и вся эта история. Кто-то воспринял позитивно. Были и внутренние проблемы самого театра. Я стал первым иностранным постановщиком, приглашенным новым руководством Старого театра, а у руководства – конфликт с труппой, поэтому этот первый большой проект был очень важен для решения многих задач.
Внутренние проблемы театра, конфликты. То есть, вы оказались в знакомой среде?
Абсолютно. Стоило мне покинуть первую украинскую сцену с ее проблемами и бедами, как я попал на такую же сцену, только в Польше. Безусловно, Старый театр более интегрирован в европейский контекст, но внутренние болезни очень схожи.
Насколько ощутима разница в работе с украинскими и польскими актерами и в чем она заключается?
Прежде всего, наверное, в работоспособности польских и украинских актеров – у польских она очень высокая. Таковы стандарты Европы: там люди работают много – больше, чем у нас, это однозначно. Это к вопросу о благополучии и о разговорах на тему «Дайте мне зарплату – и я начну работать». В польском театре даже репетиционный процесс длится дольше и интенсивнее. Во время подготовки актеры очень сконцентрированы на работе, они практически весь день проводят в театре. При этом многие из них задействованы в киносъемках и в спектаклях других театров. У них очень сильны внутренняя мобилизация и готовность к выполнению задач режиссера. Что еще мне нравится – они очень креативны, много предлагают, думают, размышляют над текстом всей пьесы, а не только над собственной ролью.
Степень проявления актерской креативности зависит и от режиссера. Есть режиссеры-диктаторы, которые не очень-то любят, если актер предъявляет свое собственное видение роли. Вы даете актерам пространство для свободы творчества и самовыражения?
Мне кажется, диктаторство – это тупиковый вариант, проявление прошлого. Сегодняшний театр очень изменился. Роль режиссера в том понимании, в котором она была лет тридцать назад, видоизменилась, а инициатива актера стала очень важна, потому что режиссер может не заметить тех оттенков роли, которые увидит актер. Поэтому отношение к режиссеру как к истине в последней инстанции осталось в прошлом. Режиссер тоже находится в поиске во время репетиций.
А чем бы вы могли объяснить меньшую инициативность наших актеров? Это может быть связано с базовой подготовкой в театральных вузах?
Безусловно, все связано со школой. Но тут еще и вопрос общекультурной проблематики. И это характерно не только для театральной среды, но и для Украины в целом. Наша страна в культурном плане очень изолирована, в ней по-прежнему сильна доминанта хуторянской психологии: я имею в виду не внешнюю эстетику – шаровары и тому подобное – а именно самоизоляцию, малый доступ ко внешней информации.
Участие в международных фестивалях, личностный опыт, нарабатываемый в совместных проектах с европейскими коллегами – все это развито слабо, а ведь именно это создает культурный базис, который очень важен для всех участников творческой сферы. Мы очень изолированы.
Но это, получается, сознательный выбор наших художников, ведь сегодня и любая информация, и возможности копродукции находятся в открытом доступе.
Думаю, и сознательный, и, в какой-то мере, подсознательный. Это наследие советской ментальности, когда наши люди привыкли жить в закрытом обществе. Ведь те же поляки не испытали на себе так сильно влияние «железного занавеса» в советские времена, они все равно были более интегрированы в международное сообщество – их тогдашнюю жизнь нельзя сравнивать с жизнью в Украине ни в каком смысле. Поэтому сегодня они, в большинстве своем, уже абсолютные европейцы.
Вы ставили спектакли в разных странах. В какой вам работалось наиболее комфортно?
Хороший вопрос. Если честно, не знаю. Год назад в Литве я поставил спектакль по пьесе Натальи Ворожбит «Саша, вынеси мусор» – вот тогда, наверное, было комфортнее всего, может, потому, что проект небольшой, в нем было занято всего три актера, и мы как-то сразу полюбили друг друга, возникла такая семейная атмосфера, мы хорошо понимали друг друга, работали быстро и слаженно, и спектакль вышел в рекордные сроки.
Над постановкой «Масары» работала международная команда: сценограф Владимир Ковальчук, работавший в российских театрах, в частности, с Любимовым, композитор Евгений Гальперин. Как вы ее формировали?
Владимир Ковальчук – украинец, родом из Луцка, гражданин Канады и России, но всегда позиционирует себя как украинского постановщика. Он работал с нами в театре Франка и уже тогда мы с ним решили продолжить совместную работу. С Женей Гальпериным мы познакомились в прошлом году на Одесском кинофестивале. Я поинтересовался, не хотел бы он попробовать себя в сотрудничестве с театром, ведь он никогда не писал музыку для спектаклей – и он согласился.
А чем лично вас зацепила эта пьеса?
Мне в свое время очень понравился текст Наташи Ворожбит «Саша, вынеси мусор». Ворожбит нашла очень интересный ход, чтобы показать трагедию войны. Но моим личным эмоциям там все-таки чего-то не доставало. А «Масара» поразил меня прежде всего эмоционально. Я подумал, что ни один текст за последнее время меня так не взбудоражил, я уже не думал, что меня вообще может что-то взбудоражить, особенно в современной драматургии. «Масара» касается многих проблем современной жизни, в частности, наших локальных ситуаций на Донбассе, и при этом содержит осмысление общих мировых тенденций.
Вы планируете поставить «Масару» в Украине? Ведь у нас много людей, которые знают о нашей войне столько же, сколько и европейцы.
Если не меньше. Мне приходится сталкиваться с подобными персонажами. Позапрошлым летом я был в зоне АТО, в районе Счастья и Новоайдара, меня три дня подряд возили на передовую и я получил столько впечатлений, что до сих пор хватает. Я разговаривал с молодым командиром одного спецподразделения, он рассказывал, как приезжал в отпуск домой, в Киев: «Приезжаю, два дня сижу дома, адаптируюсь. Потом выхожу, встречаюсь с друзьями, и обязательно в компании кто-то скажет «Ох, мы тут так устали от этой войны!». Когда это слышал, просто разворачивался и уходил, и снова сидел дома, думал о своих хлопцах».
Вот есть у нас такие, «уставшие от войны», сидящие в городе Киеве – сытом, самодовольном, отдыхающем по кабакам. Поэтому, конечно, у такой пьесы, как «Масара», для Европы свои задачи, а для Украины – свои. Здесь надо как-то встряхнуть этих «уставших от войны», чтобы они представляли, что происходит в их стране.
Но возможность постановки в Украине зависит от многих факторов. Старый театр располагает большими финансовыми ресурсами – у нас были дорогие декорации, в спектакле пять камер работало онлайн, на большой экран постоянно транслировалось изображение. Для нас, конечно, это неподъемные деньги, потому что один экран стоит 20 тысяч евро. Но можно сделать более скромный вариант. И дело даже не столько в деньгах, потому что можно найти спонсоров, а в том, на какой площадке делать постановку. Ни в один из государственных или муниципальных театров мне идти не хочется. Действие можно развернуть в современном пространстве вроде Мистецького Арсенала, хотя в пьесе прописано, что оно разворачивается в национальном театре, среди пышности и позолоы – и на этом контрапункте, на этом парадоксе все и происходит. Но этот контекст не обязателен, его можно видоизменять. Главный вопрос заключается в том, чтобы появился продюсер, который возьмется за этот проект.
Что значится в ваших ближайших планах?
Есть договоренность с одним телепродакшн сделать из спектакля театра Франко «Мандрівка Аліси до Швейцарії» фильм-спектакль. В июне в тбилисском театре русской драмы им. Грибоедова должен ставить «Вассу Железнову». У Горького в этой пьесе достаточно жесткий, некомплиментарный взгляд на Россию. Мне кажется, в ней содержится много ответов на вопросы о России сегодняшней.