Расскажите о том, как вы занялись перформативными практиками.
У меня культурологическое образование, что, конечно, повлияло на мое мышление. Учась в Харьковской академии культуры я писал картины, потом перешел на работу с материалом, затем начал заниматься перформативной практикой. Все началось с того, что мой друг Евгений Демещенко (сейчас он играет в группе «Шкло» и выступает со спектаклем «Homo Soveticus») ставил дипломный спектакль, и задействовал меня. Мы поставили в харьковском театре кукол спектакль «Иван Царевич и Серый Волк». Параллельно сделали перформанс «Живые вещи», который показали в Киеве на «Гогольфесте» и еще однажды в Харькове. Это был поворотный для меня момент: я понял, что мне нужно не рисовать, а производить действия в живом пространстве.
Помимо театра кукол, вторая важная для меня тема – это шаманизм. Начав размышлять о предметности как черте вещей, я понял, что есть разные виды предметов: объекты с четкими понятным
функциями, и объекты без них. Тогда я создал проект «Активная предметная среда», и начал
создавать эту предметную среду вокруг себя.
Что вы вкладываете в понятие «шаманизм»?
Я осознал принцип шаманизма, начав формировать вокруг себя активную предметную среду. Я понял, что действия с этими объектами настолько не похожи на обычные действия, что в процессе появляется прежде неизвестная мне энергия. Тогда я понял, что такое перформанс.
Как-то, путешествуя по Литве, я познакомился с Сандро Гарибашвили. Он учился в школе перформанса в Лондоне. Мы начали сотрудничать и сделали работу «Гза унда дзала» (что в переводе с грузинского – «Путь к силе»). Уже два года мы работаем вместе.
Меня, как культуролога, всегда интересовали магические корни искусства. Я считаю, что магия – это способность влиять на реальность (хотя бы на свою). Мне близка концепция художника как воина. Я стараюсь сделать то, что никак не называется.
Расскажите о вашем участии в проекте «Метамісто: Схід»? Какое впечатление на вас произвел Бахмут, где вы создали работу “Тень поэта”, и каким был опыт работы с городом?
Бахмут похож на Харьков моего детства. Там время словно застыло: мало вывесок и машин, продавщицы курят возле магазинов. Застревание в прошлом сильно влияет на реакции людей.
Есть разные взгляды на этот город, часто они оценочные. От негативных в ключе «тут никому ничего не надо» – до позитивных, но все равно оценочных в духе «люди стараются как могут, невзирая на сложные обстоятельства». Я стараюсь видеть ситуацию с разных сторон.
Но ведь может быть и другая оптика взгляда на эту ситуацию, менее предубежденная или более исследовательская.
Да, конечно. Но мне кажется, что, исследуя, мы ничего там не найдем.
Ничего особенного в прошлом искать не стоит. Город – это люди. Важно попытаться их услышать и осознавать, насколько они разные. Представители творческой элитой рассказывают об истории города, а обычные жители говорят, что ни в чем не заинтересованы.
Пообщавшись с бахмутцами, я сделал работу «Тень поэта» – ее особенность в том, что в один момент времени с ней может взаимодействовать только один человек. Я посвятил ее своему другу, уроженцу Бахмута Павлу Шаповаленко, с которым мы вместе учились. Он был единственным настоящим поэтом, которого я знал. К сожалению, его не стало, и этот объект – дань его памяти. Для меня «Тень поэта» – это работа о городе, способном рождать поэтов и художников, но не до конца осознающим это. Поэт видит под ногами небо, он способен видеть то, чего не видят другие в этой инертной мещанской среде.
Обсуждали ли вы идею работы с местными жителями до ее создания?
Я говорил и с жителями Бахмута, и с сотрудниками горадминистрации – они никак не могли понять моего замысла. Не хотели утверждать идею, тормозили процесс. Им казалось, что работа в городском пространстве вообще не нужна, а если что-то и делать – то каких-нибудь декоративных деревянных лебедей. Еще было предложение сделать скульптуру с Чебурашкой и крокодилом Геной.
Как горожане восприняли объект после его установки?
Нас сразу предупредили, что с объектом может что-то произойти. Когда наутро я пошел делать фотодокументацию работы, то обнаружил ее поцарапанной – по ней явно катались как по льду, съезжая от головы снизу вверх. Со временем «Тень поэта» помутнела от ног бахмутцев и совсем перестала блестеть. Конечно, я отдавал себе отчет, что объект в агрессивной городской среде – своего рода провокация. Искусство способно пробудить в людях как светлые, так и темные эмоции.
Окончательно я «закрыл» для себя эту историю, сделав для выставки «Uтопія: трансформація українського Сходу» еще одну работу, «Тень Бахмута». Она о темных силах, движущих людьми. Я много думал после случившегося, что пробудило эти темные силы в жителях Бахмута? Наверное, ощущение, что кто-то приехал с целью положить их на лабораторный стол и препарировать.
По-вашему, эти «темные силы» – это страхи?
И страхи, и стереотипы, и комплексы. Заложенные исторически, они есть повсюду в нашей стране, не только на Донбассе. Пока реальность привычна – все в порядке. Все новое, напротив, ужасает. Людям одновременно и страшно, и обидно, и хочется, чтобы что-то в их жизни изменилось, но чтобы это произошло на их условиях. Поскольку перемены, с которыми столкнулись жители Донбасса, начались в результате разрушений, то для них ветер перемен – это ветер разрушений.
Но ведь разрушения там происходят с 90-х и до сегодняшнего дня, а вот перемен к лучшему не видно.
Это так. Поэтому люди там уверены, что перемены – всегда к худшему.
Есть говорить о цели проекта – поиске и исследовании культурной идентичности малых городов Донбасса – то чем стал для вас этот опыт?
Художник должен делать то, что считает необходимым. Если образ рождается – нужно его реализовывать. Возможно, в данном случае художник способен почувствовать больше, чем может понять исследователь. Например, художник приехал в город, почувствовал ситуацию, создал на основе этой рефлексии работу, а город со своей стороны это принял либо нет. Каждый подобный вклад что-то меняет. Работая с городами как художник, я ощущаю ответственность за эти перемены.
Участие в проекте «Метамісто: Схід» – не первый ваш опыт «перевода» на язык визуальных образов. Например, в прошлом году вы проиллюстрировали сборник рассказов Виктора Ерофеева «Тело». Однажды
вы сказали, что рассматриваете символ как носитель заложенной в него энергии. Рождение художественного образа для вас – процесс скорее мистический или осознанный?
Мне кажется, тут работает и интеллект, и душа, вопрос в процентном соотношении. В иллюстрациях к книге Ерофеева больше интеллекта, поскольку это был «перевод перевода» – я трансформировал в образы уже переведенный текст.
Я думаю, мы создаем не образы, а связи между явлениями. Есть разные «языки»: литература, визуальное искусство и т.д. Создание книжной иллюстрации – это вид связи, перевод с одного «языка» на
другой.
Но есть более мощные вещи – символы. Это образы, пришедшие к нам из древности. И среди иллюстраций к Ерофееву их достаточно. Это знаки, в которые на протяжении тысячелетий была заложена энергия.
Симметричные композиции из стоящих определенным образом людей – все это наполнено шаманским смыслом. Это некий опыт, который люди передавали друг другу в виде визуальной инструкции, а современный
человек воспринимает чисто эстетически. Древнее искусство нравится мне не из-за уважения к истории, а потому, что там закодирована какая-то важная информация.
Я бы также хотела коснуться темы мультимедийности. Снова вас процитирую: «Современный художник должен быть полифоничен и пользоваться разными языками: скульптурой, видео, фото,
инсталляцией». «Полифоничность» для вас - это универсальность на уровне медиумов или что-то большее?
Я думаю, что художник должен делать искусство, а не «рисовать картины». Формы же могут быть самые разнообразные. Понятие полифоничности для меня о том, что художник не должен себя ограничивать. Очень важно оставаться по-настоящему свободным.
Вы называете свои объекты «скорее антиобъектами», и утверждаете, что никакой прикладной функции они не несут. А каковы, по-вашему, функции вашего искусства и искусства в целом?
Обычно я рассматриваю этот вопрос в течение двухчасовой лекции, и каждый раз нахожу для себя новые ответы. Мне кажется, что главная функция искусства – показывать пример свободы. В этом смысле
искусство работает как фраза: «А что, так можно было?». А что, можно мыслить как художник? Можно действовать свободно? Искусство показывает этот пример.
А когда художник существует в пределах какой-то системы правил, относит себя к какой-то группировке, говорит «я – актуальный художник, и реагирую на политические или социальные проблемы», то он на
самом деле не решает ничего, кроме собственных финансовых проблем.
Вы сейчас описываете украинскую арт-сцену, я правильно понимаю?
Я сейчас обобщенно говорю.
И все же вы достаточно критично высказываетесь насчет актуального художественного процесса в Украине и глубины некоторых высказываний.
Я думаю, что художники должны быть разные. Есть хорошие художники, а есть те, кто и не художники вовсе. Такие пути, как путь искусства, всегда рождают много паразитов. Человек, не способный создать что-то хорошее, может оправдывать это своим «видением». У художника должен быть выход в неизвестное, в таинственное. Если нет ощущения тайны, то нет искусства. Мышление в категориях «актуальный – неактуальный», «правый – левый» мне кажется даже каким-то обидным для художника. Ведь «поэзия», «свобода», «любовь» – понятия не оценочные.
Сфера украинского современного искусства еще очень молода, и она слишком быстро начала вести себя излишне коммерчески. Может быть, стоило какое-то время побыть искренними и сумасшедшими. Не стоит пытаться «попасть» в контекст, с которым хочешь работать, лучше работать в своем. Думаю, что предсказуемость – это синоним смерти. Если она появляется в молодом возрасте, или в молодом искусстве – это очень печально.