Живший много позже Лескова, в советские тревожные времена, другой российский писатель - Юрий Нагибин, оставил нам такие строки: «Скажу прямо, народ, к которому я принадлежу, мне не нравится. Не по душе мне тупой, непоколебимый в своей ненависти охотнорядец». И такое записал он, советский полукровка: «Трудно быть евреем в России. Но куда труднее быть русским. Я хочу назад в евреи. Там светлее и человечней».
Уверен, не думал тогда писатель Нагибин о евреях Троцком и Кагановиче. И, как и его предшественник Николай Лесков, обо всех без исключения русских. Трудно, немыслимо трудно быть логичным в остром переживании чувств. Вера, искренняя, горячая вера далеко не всегда нуждается в ритуале. Как и ритуал, соблюдаемый и тщательно исполняемый, далеко не всегда пронизан верой.
Церкви еще не поняли, что такое любовь. В 1966 году эти слова произнес контуженный личным участием в войне бывший солдат нацистского вермахта Генрих Бёлль. Он вторил Лескову, которого вряд ли читал: «До сих пор я мог найти величие только у маленьких людей».
Там же, во время Франкфуртских Чтений, он сказал и такое: «У нас в стране на просторе безнаказанно шныряет слишком много убийц, много таких, кого никогда не удастся уличить в убийстве. Вина, раскаяние, осмысление не стали ни общественными категориями, ни тем более политическими».
Актуальные и для нас сегодня слова. Мы не можем вытереть или запретить наше прошлое. Мы не можем в нашем прошлом точно сепарировать добро и зло. Как утверждал мой лагерный учитель Иван Алексеевич Свитлычный, наличие или отсутствие нравственного чувства не определяется тем, с какой стороны забора с колючей проволокой находится человек.
Так было всегда, циники в национальных одеждах, убирая старые названия улиц и городов, затирая прошлое, не могут его, прошлое, уничтожить. Мы переживаем трудное время. Худшие из нас активно и нелицеприятно стремятся к власти. К власти над нами. Многие – преследуя этим свою личную цель, избавиться от чувства вины. Конкретной, жесткой вины. Есть разные способы избавления от вины, и личный героизм – один из них. Героизм и вина – это такая пара, в которой одно обслуживает другое. Так вычурно поясняют нашу социальную ситуацию психоаналитики.
Думаю, выход в ином. Власть, как и всякий инстинкт, запретить невозможно. Но мы знаем: то, что нельзя запретить, необходимо возглавить. Инстинкт стремления к власти необходимо возглавить прививкой культуры. Иного не дано, окультуривание власти – единственный способ ее оптимизации как государственного института.
Всегда следует помнить: власть сама по себе чрезвычайно опасна. Неконтролируемая незрелым обществом власть, как и всевозможные незаконные милости, растлевает человека. Точно также как и неограниченные законом репрессии. Прежние, тоталитарные правители, овладев улицей, думали, что сумели овладеть миром.
Тем, кто живет в политике, трудно сохранить себя от притупления чувства истины и справедливости. Здесь, в постсоветской Украине, мы видим это особенно ярко. Становление и конец тоталитаризма одинаково бьют по профессионализму и поощряют дилетантизм: всем приходится делать то, чему они не учились.
Кто-то из немецких публицистов заметил: несчастен фетишист, который тоскует по туфельке, а получает целую женщину! Это полупсихиатрическое наблюдение остро характеризует нашу, украинскую ситуацию. К примеру, многие из нас, украинских диссидентов, достаточно твердо противостоявшие брежневским репрессиям, получив вожделенное, свободу слова и независимую страну, не сумели состояться в новой, неожиданной для себя профессии – построении эффективного европейского государства.
Интеллигенция есть часть народа. Она чувствует то же, что и народ в целом, но в силу лучшего образования ярче это осознаёт. И даёт этому выражение, так и должно быть. Но… иногда я думаю, что усилия советских тоталитарных правителей жестко оседлать интеллигенцию, сделать её управляемой, продолжила и эффективно выполнила новая украинская власть. Созерцание событий и лиц на телевизионном экране укрепляет меня в этом.