Я хотел узнать, как будут реагировать на такую надпись наши шмональщики-контролеры. Отложат ли эту тетрадь в сторону, не читая содержимое. Или едва заметно улыбнутся моей наивности. Или заберут всю тетрадь для местного чекиста «на проверку». Увы, реакции не было. Никакой. Шмонали точно также, как и раньше. Внимательно, не спеша, вчитываясь в текст.
Сегодня, спустя десятилетия, все чаще думаю: ответственность за содеянное – не правовая категория. Иначе как объяснить, что пострадавшие от тоталитарного режима люди, искренне, нисколько не сомневаясь, пытались ввести в президентство человека, непосредственно занимавшегося расправой над инакомыслящими, сделавшего в КГБ головокружительную карьеру. Понимаю, в этом случае возникает такой, совсем не риторический вопрос: имеет ли право немецкое правосудие карать глубокого старика, уроженца Украины Ивана Демьянюка? Ведь именно они, немцы, создали страшную карательную машину, где пленный красноармеец Демьянюк был мельчайшим винтиком… Право на такие вопросы, на самом деле, не отвечает. Право не знает сомнений, исключений, особых ситуаций. Иначе оно не право.
Очень много лет тому назад знаменитый Чезаре Беккариа записал: «У большинства людей отсутствует мужество, одинаково необходимое как для великих преступлений, так и для великих подвигов». Деспот, тиран или тоталитарный правитель облегчают формирование такого специфического мужества жестокости у своих подданных, аргументируя это следующим: «Я, твой правитель, призываю тебя к этой жестокости, к этой несправедливости, к этой крови. Это необходимо. Ради нашей страны, ради лучшего будущего твоих детей!» И кто знает, не будь Гитлер столь плохо образованным поклонником мифов, не будь у него столь выраженного комплекса неполноценности, будь он умнее и трезвее и желая использовать этнических евреев в своих карательных акциях, не оказался бы в какой-либо расстрельной команде в качестве нацистского карателя военнопленный Исаак Рабинович, прежде работавший карателем в ВЧК, привычный к крови, крикам и смерти?
Понимаю, пишу страшное. О чем говорить и писать не принято. Но – необходимо. Я хорошо помню, как моя тетушка Лиза, родная сестра моей мамы, гостя у нас в Киеве, с гордостью рассказывала об удальстве и смелости своего нынешнего мужа Залмана Шайкевича, шашкой рубившего с лошади пеших украинских крестьян. Он служил у Буденного. Позже, много позже я узнал: рубили тогда не только украинских крестьян, жертвами красной конницы были и местные евреи, привычно страдавшие от любой власти.
Возвращаюсь к своему прошлому. Там, в зоне, у нас не было будущего. Не могло быть. Я понимал: советская власть воцарилась в этой огромной стране всерьез и надолго. Мы жили настоящим, писали, передавали написанное тайком на волю. Прекрасно понимая: изменится внешнеполитическая ситуация и каждому из нас добавят срок. Так случилось, увы, с моим лагерным другом Валерой Марченко… Я знаю фамилию человека, высокопоставленного работника украинского КГБ, придумавшего для Валеры смертельное, губительное внесудебное наказание: «ошибочный» этап в зону, которой уже не существовало. Для тяжело больного-почечника эта ошибка означала скорую смерть. Да, я знаю эту фамилию. Что же мне делать, кричать, требовать наказания? Я – молчу. И буду молчать. И не только потому, что не смогу доказать виновность N. Есть более серьезная причина, останавливающая меня. Она простая, очевидная. Нельзя называть палача, исполнившего несправедливо вынесенный приговор. Есть судья, основной виновник – он. Кстати, судья, вынесший Валере оказавшийся смертельным приговор, очень уютно чувствует себя и сегодня. Долго работал в руководстве независимого украинского правосудия, получал ордена. Сейчас – преподает, сеет доброе, разумное, вечное.
Так вот, я молчу, потому что понимаю: пенсионер КГБ N. был исполнителем, палачом. Правда, с творческими способностями… А судьей, настоящим судьей Валеры был не профессиональный судья, зачитавший приговор. КГБ в те достославные времена не был самостоятельным органом. Приговоры по нашим, диссидентским делам формировали в Центральном Комитете Коммунистической Партии Украины, в его идеологическом подразделении. Откуда вышел и наш первый президент. Мы все его, бывшего советского партийного работника выбрали. И я – в том числе.