***
«Продал ролс-ройс, пошел в АТО» - отличный пиар.
Это был символический жест. В чем-то – призыв к другим людям бизнеса – пересмотреть, переоценить свои ценности. Отказаться от чего-то материального в пользу того, что сейчас важнее.
Вы ж не от единственного автомобиля, как я понимаю, отказались. Явно не пешком теперь ходите.
Сколько машин у меня? Езжу на «рэндж-ровере», плюс есть старый – «рабочий» – джип. А «ролс-ройс» купил пару лет тому.
Перефразируя Виктора Федоровича: было время для наслаждений.
Если бы я мог внятно объяснить зачем тогда его купил... Сегодня я считаю, что это была глупость.
Я на нем не ездил. Ездить на «Фантоме» в стране, где вокруг тебя – голодные люди, «удовольствие», мягко говоря, сомнительное. Вообще я всего пару раз на нем выезжал, автомобиль новый практически.
Ладно, слишком много внимания автомобилю. Лучше обозначьте свою точку бифуркации. Когда поняли, что прежняя жить окончена, наступает новая пора и действовать нужно соответствующе?
Я был на Майдане в 2004-м. Мы с братом помогали по мере сил, но особо это «не светили», пиар не делали. Тем более, не участвовали в каких-то политических проектах.
В 2005-м, выступили продюсерами фильма «Оранж лав». Хотелось, чтобы был украинский фильм, который можно повезти на Каннский фестиваль.
Потом еще идея была: хотели киностудию построить под Киевом. С точки зрения мирового масштаба, если в столице есть киностудия, это уже качественно иной уровень. Увы, складывавшаяся политическая ситуация помешала нам это сделать. Ведь для того, чтобы заходили сюда на съемку крупнобюджетные фильмы, нужны особые условия – стабильность, возможность полноценного страхования и т.д.
После того Майдана все закончилось мирно и можно было, в принципе, дальше спокойно жить своей жизнью. В 2014-м все сложилось по-другому. И по окончании активной фазы Майдана, буквально сразу стал вопрос о безопасности в городе. Милиции тогда, вы помните, фактически не было – она бездействовала. По Киеву перемещались группы вооруженных людей, штурмовавших офисы, дома, квартиры, занимавшиеся форменным мародерством. При этом большинство из них к Майдану никакого отношения не имели. Я это видел, это видели мои друзья и, в какой-то момент, мы просто самоорганизовались. Получилось что-то вроде группы быстрого реагирования. Я в «фейсбуке» написал телефон, на который можно звонить если какое-то нападение, несанкционированное проникновение и т.д. Вот так мы и действовали: выезжали на конкретный вызов. Были случаи, и немало, когда звонили из милиции и тоже просили приехать – подстраховать наряд.
Сколько вас было?
Изначально около тридцати человек, потом увеличили до 70. Мы закрыли наш с братом ресторан «Курени», сделали там базу. Как собственникам, нам не надо было ни у кого для этого разрешения спрашивать.
«Курени» - на Парковой дороге, очень удобно для выездов как в центр, так и на левый берег. Плюс есть элементарная инфраструктура: есть где зарядиться, где отдохнуть, есть кухня – можно приготовить покушать и т.д.
У нас были рации. Было зарегистрированное оружие – на случай чего…
Так мы действовали – давали отпор бандитам и мародерам.
Координировали ли вы с кем-то из милицейского начальства свои действия?
Патрулям мы оставляли свои визитки. Было дело: звонил Печерский райотдел. Несколько раз, когда выезжали на место, там присутствовал начальник РОВД города.
…Они знали, что мы можем оказать поддержку. Еще раз, вспомните: в то время милиция вообще боялась на улицах появляться. В буквальном смысле.
Покуда Аваков не придумал ГАИ выпускать с желто-голубыми флажками, как знак того, что это – «свои».
Да. Милиция была морально подавлена. Кто угодно в балаклаве мог сказать: «мы с Майдана» и этим их едва ли не парализовать.
Вы на добровольческих началах действовали?
Да, абсолютно. Жить в городе, в котором по соседству кого-то грабят, не очень комфортно, согласитесь. Поэтому мы решили не ждать, пока силовики наведут порядок, а сами в этом участвовали.
К середине весны правопорядок был восстановлен.
К середине весны группы грабителей, уже многократно получавшие отпор, поняли, что «ловить» им здесь нечего и сами стали сворачиваться. Плюс восстановилась милиция – начали полноценно работать. И, да, необходимость в деятельность наших «групп быстрого реагирования» отпала.
Что дальше было?
Еще никто не понимал, что будет война. Но ребята наши сплотились и мы – как бы по инерции – продолжали общаться, вместе выезжали на тренировки, совершенствовали какие-то силовые навыки. То есть, коллектив сохранялся цельность. И вот – июнь. Сперва – какие-то отдельные инциденты, но очень быстро мы поняли, что это – полномасштабная война.
И решили ехать на восток?
Да.
Насколько я понимаю, вы были закреплены за батальоном «Киев- 1»?
Не совсем. У нас «группа быстрого реагирования», это – спецгруппа, которая может быть прикомандирована к любой части для выполнения спецзадания.
Кто спецзадания выписывал-то?
Об этом я открыто говорить не могу. По понятным, я думаю, причинам.
Когда был освобожден Славянск, основные задачи ставились для работы в этой зоне. И, да, мы были прикомандированы к «Киев-1», в том числе потому, что нам нужно было с кем-то взаимодействовать, нужна была какая-то база. Мы не могли быть сами по себе в чистом поле.
«Киев-1» - милицейский батальон, предназначенный не для работы на передовой, но для «зачистки» освобожденных территорий. Зачистки от остатков террористов и для восстановления на этих территориях законности.
Они удерживают территорию, зачищают ее, что очень важно. В то время Славянск был фактически линией фронта, и из этой точки мы могли двигаться в любую сторону.
В количестве 70-ти человек?
Нет, 70 – очень много, это уже целая колонна. Мы маленькими маневренными группами, по 15 человек максимум.
Какие конкретно боевые задачи вы выполняли?
Этого я сказать не могу.
Хорошо, спрошу иначе: кому вы подчинялись?
СБУ. Спецгруппа СБУ. Подчинялись зампреду СБУ Андрею Левусу.
Официально?
Конечно.
В свободное от выполнения боевых задач время мы помогали бойцам батальона «Киев-1». У них-то, в основном, добровольцы, молодые ребята, а у нас многие постарше, с боевым опытом. Вот, опытом-то и делились.
Тут какая штука. «Киев-1» патронирует министр Аваков, там даже служил его сын Александр. Командир батальона, Евгений Дейдей сейчас идет по списку «Фронта». То есть, логично предположить, что посредством связи с «Киев-1» случилась и ваша политическая история.
Нет, это – совпадение. Потому что крайний раз в АТО мы работали уже не с добровольцами, но с армейскими частями.
Поддержку на выборах мне предложил человек, который не имеет отношение к «Киев-1».
Николай Мартыненко его зовут?
Это давний мой друг.
Значит, Мартыненко предложил идти на округ?
Я говорил с ним и с Андреем Левусом. Выделить кого-то одного было бы неправильно.
То есть, это была не ваша идея изначально?
Нет, изначально – не моя. Более того я сам сперва скептически к ней отнесся. Однако, после того, как поговорил со своими ребятами-бойцами, мнение изменил. Сперва обсуждали это как шутку: вот, мол, я стану баллотироваться, ха-ха… Но потом подходы изменились. Ребята сами стали говорить: ты должен идти, должен попробовать по крайней мере.
Я знаю, о чем говорю. Поверьте, есть большая разница между теми, кто приезжает в зону АТО временно, категория «военные туристы», как мы их называем, и теми, кто находится там постоянно, кто действительно воюет.
С чего вы взяли, что вам место в парламенте?
С чего взял? Ну, я как бы не первый год наблюдаю за теми, кто в парламенте, и – скажу вам честно – у меня не возникает, по отношению к ним, к видимой части их жизней – какого-то комплекса неполноценности.
Где же вы их наблюдаете?
В ресторанах, в каких-то местах в Киеве.
В общем, мы пересекаемся. И, повторяю, никакого комплекса неполноценности не возникает. Кроме того… Вот, допустим, ты – бизнесмен. Это значит, ты обладаешь набором определенных качеств. И в зоне АТО, кстати, это хорошо проявляется. Потому что навыки менеджирования, организации, управлениями процессами, они универсальные, не зависят от обстоятельств. Они либо есть, либо нет. Был у меня один партнер, который говорил: все равно, что ты делаешь – спички или ракеты. Если понимать, как система работает, можно сделать и то, и то.
И когда есть вещи, которые меня не устраивают или на которые я объективно не могу повлиять…. Ты сидишь у костра с бойцами, а они спрашивают: «почему это не так», «то не этак» и т.д., а ты не знаешь, что ответить… Хотя ты и по возрасту – в большинстве случаев – старше, и опыта у тебя больше житейского, а все равно нет ответа. Я надеюсь, что в парламенте – если получится с депутатством – у меня будет больше шансов получить ответы на эти вопросы, и – как следствие – повлиять на правильное их разрешение.
Это любопытство что ли?
Нет, не любопытство. Это – нежелание мириться. Нежелание мириться с нынешним положением вещей.
Я знаю, как чувствует себя человек, живущий от зарплаты до зарплаты, не имеющий уверенности в том, что ему в конце месяца хватит заплатить за квартиру. Как это, когда вокруг тебя шикарные машины, витрины дорогих магазинов, люди у которых одна пара туфель стоит больше твоей годовой зарплаты. Когда ты понимаешь, что у тебя практически нет шансов выбраться из нищеты, начать бизнес, увидеть мир. Когда осознаешь, что твои дети не будут учиться в лучших школах и если заболеют серьезно, ты не сможешь оплатить необходимое лечение. Когда твоих родителей ожидает унылая и нищая старость и у тебя не будет возможности отправить их в путешествие. Так чувствуют себя большинство избирателей и депутат должен понимать их жизнь, когда принимает решения.
Простите, а вы политиком хотите стать или народным депутатом?
Ну, как сказать. Я в этих определениях еще не слишком силен…
Поясню. Функция нардепа: писать закопроекты, проводить их и превращать в законы. Тогда как у политика сфера деятельности шире. Главная его задача – вести за собой людей, создавать образ некого общего светлого будущего.
Судя по тому, что вы описываете, мне политика конечно ближе, да.
Эк вы замахнулись. Взрослая такая амбиция.
Возьмем, для примера, армию. Многие годы в нашей стране эти люди были недооценены. Парадокс: они воевали, не боялись идти под пули, но вот в обычной жизни часто бывает так, что их «тормозят» какие-то элементарные вещи – например: сложности с получением справки в ЖЕКе. Или, скажем, им выдвигают какие-то претензии – явно нарушая их права - в ГАИ, а они не знают, как реагировать и т.д.
Хочется повлиять на то, чтобы этих несправедливостей больше не было. А в каком статусе – политика ли или народного депутата, это уже вторично, как по мне.
Сперва нужно стать хорошим депутатом. Вы полагаете, что обладаете достаточным объемом знаний, чтобы продуцировать законы?
Я точно обладаю большим объемом знаний, чем многие из тех, кто работал там, в Верховной Раде, на протяжении длительного времени. Что, спрашивается, большинство из них создали в реальном секторе, в обычной жизни?
Верховная Рада сегодня напоминает мне клуб людей, которые проводят тренинги на тему «как заработать миллион», хотя сами в жизни ни копейки не заработали.
Вы идете в парламент от одной из двух партий власти. И становитесь – со всеми этими вашими желаниями найти ответы на вопросы – заложником обстоятельств, каких-то политических нюансов, которые вам – вне стен ВР – и не видны, и не очевидны.
Советы были разные. Кто-то говорил: «иди, попробуй себя», кто-то категорически отговаривал. Но что мне точно понравилось (со стороны соратников по «Фронту», - С.К.), что у меня никто не просил денег.
На кампанию?
Да.
Вы свои выборы сами финансируете, а в «общак» не отчисляете?
Именно. То есть, меня не привлекали как спонсора кампании в целом. Более того, от меня не требовали каких-то клятв верности. Просто дали возможность попробовать свои силы. Вот – участок, хочешь – пробуй.
Никто не говорил, что если ты изберешься, то должен будешь послушно поднимать руки, голосовать за то-то и то-то, занимать определенную позицию.
О, это у вас еще впереди. Если изберетесь, конечно.
Посмотрим. Во всяком случае сейчас речь об этом не идет и я могу точно сказать, что не обманываю людей и не совершаю поступков, за которые, в последствие, мне будет стыдно.
…Еще момент. Сегодня нужна консолидация. Очень непростая ситуация сейчас в нашей стране. Не время противостоять друг другу. То есть, конечно, могут возникать каике-то мелкие споры, расхождения, но они не должны пересекать определенные рамки. Так, когда решение принять, его надо исполнять, даже если кому-то оно не нравится.
В бизнесе у меня такой же принцип. На этапе принятия решения могут спорить все и обо всем. Но, когда оно уже принято, будьте добры, исполняйте.
Вы – представитель довольно крупного бизнеса. Более того – мира гламура. Как, спрашивается, вы собираетесь жить на депутатскую зарплату в шесть тысяч? Причем шесть - это без вычета налогов.
Скажу так: представителем крупного бизнеса я был до 2007-го года. Потом случился кризис 2008-го. Откуда недобросовестные журналисты взяли какие-то цифры…
Позвольте, это вы коллектив «Форбс», определивший вас на 44-е место в перечне ста самых богатых украинцев, называете «недобросовестными журналистами»?
Я не считаю эти оценки корректными.
Во сколько вы сами оцениваете свое состояние?
Сложно сказать. Вот, к примеру, есть у вас участок земли, но продать вы его не можете. Как его оценить?
Повторяю вопрос: во сколько вы оцениваете свое состояние?
Я не готов так сказать. У меня просто нет ответа.
Если бы у меня было достаточное количество наличных денег, которые я в любую минуту могу достать и потратить, я бы не продавал какие-то материальные ценности.
Да, раньше у нас с братом была публичная компания - KDD, ее акции котировались на лондонской бирже, все было прозрачно и предельно понятно. Но мы ее продали, уже года три как.
Сейчас ваш основной актив – ресторанный бизнес, так?
Да, у нас с братом есть несколько ресторанов, но не все рестораны, которые нам приписывают, действительно наши. Дело в том, что у нас - управляющая компания, которая управляет сетью ресторанов «Карт-бланш» («Марокана», «Ва Бене», «Курени», «Touch-café», «Арена-интертеймент» и т.д.). Где-то мы – собственники, где-то просто выступаем управляющими. Но поскольку все заведения объединены в сеть, в сети единая скидочная система, многие думают, что все эти рестораны – наши. На самом деле это не так.
Ресторанный бизнес – единственное, чем вы занимаетесь?
Да.
Поговорим о вашем прошлом, в котором…
Много спорных моментов?
Верно. Думаю, для вас не секрет, что вам приписывают связь с господином Могилевичем, с Дмитрием Фирташем.
Если одним словом, то это – бред. Фирташа я видел несколько раз на каких-то общественных мероприятиях, где, кроме нас, было еще много людей. Лично мы не знакомы. С Могилевичем связи тоже нет. В конце 80-х в Киеве все друг-друга знали, все друг с другом здоровались, но это не значит, что людей что-то объединяло, просто жили в одном городе. Кроме того, тридцать лет тому назад те, чьи фамилии сегодня звучат, еще были простыми, никому неизвестными людьми.
А 90-е в Киеве вообще были веселым временем, верно? Не мне вам рассказывать.
Мы с братом вернулись в Киев году в 1997-м только.
Из Штатов?
Да. У нас был довольно простой бизнес: в Америке машины покупали, тут – продавали. Мотались туда-сюда. В какой-то момент, приняли решение, что возвращаемся домой, в Киев.
Полноценно заниматься бизнесом на две страны было все-таки довольно сложно. Плюс тут открывались широкие возможности, рынок бурно развивался. Можно было, например, купить квартиру за две тысячи долларов, через полгода перепродать уже дороже.
Я повторюсь: 90-е в Киеве были лихим временем, верно? Пусть даже вторая их половина.
Что касается 90-х в Киеве, наш с братом принцип простой: нам чужого не надо, но свое мы не отдадим. Поэтому нас не трогали. Все понимали, что нас лучше не трогать.
Знакомая фраза. Многие из тех, кто прошел 90-е, ее любят.
Может, эта фраза говорит и о том, почему я пошел на фронт. Потому что если бы за деньги, допустим, воевать или там что-то захватывать, я бы не поехал никогда. А свое защищать, свою землю – да, поехал.
Ясно. Напоследок: почему «Карамазовы»?
Когда нам с братом было по 12 лет, в спортивном лагере на построении, тренер проводил перекличку и для того, чтобы не выговаривать наши длинные фамилии, да еще и две подряд, стал нас называть «братья Карамазовы». Так и закрепилось.