Год назад вокруг фильма Романа Бровко “Стус” разразился скандал: один из актеров, не прошедший кастинг, написал о том, что в фильме не будет сцены с Виктором Медведчуком, который был адвокатом Стуса на суде. После бурных обсуждений в фейсбуке, высказываний тогдашних премьер-министра и главы Госкино создатели решили Медведчука в фильм все же вставить: сыграл его Роман Халаимов.
Готовый фильм, впрочем, продемонстрировал, что наличие в нем сцены с “защитником” Стуса в советском суде глобально ничего не изменило: в кадре, к примеру, не звучит его имя (при этом авторы не стесняются лобовых рифм “Запрещенного” с сегодняшним днем – ситуацией на Донбассе, заключением Сенцова и проч.). Сам “Запрещенный” настолько беспомощен с художественной точки зрения, что впору придумывать конспирологические теории о том, кому выгоден выход беззубого и заштампованного байопика о Василе Стусе, фигуре слишком важной для современной Украины, чтобы такой провал можно было проигнорировать.
“Запрещенный” разбит на несколько глав разной продожительности: первая рассказывает о жизни Стуса в Киеве, его влюбленности в будущую жену Валентину Попелюх, о том, как его выгоняют из аспирантуры, о встречах литературного клуба и даже о премьере “Теней забытых предков” в кинотеатре “Украина”. Затем – очень резко – другие части: суд, заключение и гибель в лагере (создатели фильма экранизировали одну из версий смерти Стуса).
Из-за нехватки ресурсов, очевидно, вместо того, чтобы воссоздать экстерьеры и атмосферу Киева 1960-х, первую половину фильма напичкали утомительной хроникой под навязчивую музыку. Хроникой перебивают плохо сколоченные сцены: Стус на прерванных литературных чтениях, Стус делает предложение Валентине на ступеньках возле памятника Шевченко, Стус рассказывает на кафедре, как надо бороться за Украину. Где, по мнению режиссера, зрителю может быть непонятно, какую эмоцию ощущать (а то вдруг вы вместо того, чтобы ощущать духоподъемный патриотизм, отвлечетесь на плохой парик актрисы Карины Шереверовой, играющей Аллу Горскую), ему снова включат надрывную музыку.
Во второй, лагерной, части от плохого грима – теперь уже исполнителя главной роли Дмитрия Ярошенко – отвлекают тем, что Стуса в принципе показывают очень мало. Заметно, что Роману Бровко и его коллегам намного интереснее снимать трэш про тюрьму, чем рассказывать про поэта, который страдает в застенках.
Видимо, чтобы оживить сюжет, в фильм ввели линии “злые геи пытают украинского пророка” и “подлая агентка КГБ а-ля “Родина-мать” безуспешно пытается сломать главного героя”. В какой-то момент эти линии пересекаются, и зрителю показывают удивительную по своей пошлости сцену в бане, которая становится квинтэссенцией безвкусицы, царящей в кадре.
Время от времени создатели “Запрещенного” отвлекаются на флэшбеки, чтобы охватить повестку дня и доказать, что фильм “важный и очень актуальный” (цитата из любого описания произведений искусства, чьи художественные достоинства, как правило, оставляют желать лучшего). Этому свидетельство – сцена в горловской столовой, где Стус заступился за коллегу-учителя перед шахтерами, которым не понравилось, что тот говорил по-украински. Сцена действительно имела место (в отличие от бесед поэта с агентом КГБ Верой Холод – женщиной из деревянного кино про Холодную войну), но поставлена она в лучших традициях новопатриотического лубка.
Создается впечатление, что именно лубок – тот жанр, в котором могут работать бесталанные режиссеры, жаждущие получить госфинансирование. Создателей таких фильмов не заботит эмоциональная достоверность происходящего на экране, мотивация персонажей, атмосфера, их окутывающая, – другими словами, таких лубкоделов не волнует жизнь.
Интересно, что в этом году в мировом кино появился, как минимум, один фильм, с которым “Запрещенный” мог бы срифмоваться, будь у его создателей хоть капля таланта. “Скрытая жизнь” Терренса Малика пересекается с фильмом Романа Бровко – особенно это заметно в сценах, когда мученик за идею томится в тюрьме, не желая подписывать документ, который засвидетельствует его пособничество диктаторскому режиму. У Малика тоже много закадрового текста – из писем Егерштеттера своей жене, – но в герое, сыгранном Аугустом Дилем, нет надрыва, а пафос, которым пропитан фильм, – естественен, как воздух в деревне, где семья будущего блаженного Католической церкви собирает урожай, воспитывает детей и общается с соседями. В то же время единственные убедительные моменты в “Запрещенном” – результаты чужого творчества: стихи Стуса, которые читаются за кадром и в кадре, и фрагмент из “Теней забытых предков” Параджанова.
Это доказывает простую, но почему-то все еще плохо проартикулированную в украинском кинематографическом дискурсе мысль: так называемое массовое кино по-настоящему удается только тогда, когда стоит на плечах экспериментов и поисков в кино авторском. Малик – автор, и хоть его “Скрытая жизнь” не является госзаказом, украинский киноистеблишмент может только мечтать о такой "пропаганде христианских ценностей".
Вторая мысль, которая кажется важной в этом контексте: за Маликом, как и за любым режиссером подобного масштаба, стоит школа, кинематография, индустрия – называйте как хотите: определенное количество людей, хорошо владеющих своим ремеслом и ни на секунду не прекращающих его совершенствовать. За “Скрытой жизнью” стоит Кино как вселенная, как система знаков, как язык и смысл жизни. “Запрещенный” производит впечатление вещи, сделанной случайно собравшимися людьми.
“Фильм хороший, ведь на него ходят зрители”, – скажут в ответ. На “Скрытую жизнь” в Украине придет от силы тысячу человек на каком-нибудь фестивальном показе (прокат этой картины у нас не запланирован), но он от этого не теряет в качестве. На “Запрещенного” пойдут из-за темы, из-за того, что людям хочется увидеть живого Стуса на экране, пережить его эмоции, узнать в нем себя, осознать масштаб личности. Увы, ничего этого со зрителем, скорее всего, не произойдет.
На финальных титрах покажут портрет Василя Стуса. И в этом статичном черно-белом изображении харизмы больше, чем в двух часах экранного времени “Запрещенного”.
В прокате с 5 сентября.