Первый кадр “Мы” напоминает начало, как ни странно, “Экстаза” Гаспара Ноэ. Он открывается кадром телевизора и полок, на которых стоят видеокассеты. Пока в этой сцене девочка по имени Аделаида смотрит по телевизору рекламу благотворительной акции Hands Across America, полки можно неторопливо рассмотреть: хоррор “C.H.U.D” про каннибалов из канализации, “Кошмар на улице Вязов”, детская классика Ричарда Доннера “Балбесы” и сатирический анти-эпик Филиппа Кауфмана “Парни что надо” про первые космические полёты в США. Ноэ таким образом демонстрировал нам ДНК своего будущего фильма. Пил задаёт поп-культурную ДНК героини и всей страны, чтобы затем в своей постмодернистской лаборатории ставить над ней эксперименты. После этой сцены Аделаида едет с семьёй в парк развлечений у берега моря, где уже не совсем трезвый папа выиграет для нее в одном из аттракционов майку с Майклом Джексоном и счастливо о ребенке забудет. Оставленная наедине с собой девочка забредёт в зеркальный лабиринт, где встретит такой ужас, что от шока временно потеряет дар речи. Она встретит своего двойника.
Спустя 30 лет Аделаида (Люпита Нионго), мать двоих детей и жена простоватого, но милого мужа (Уинстон Дьюк) едет в летний домик по соседству с городком на побережье, где когда-то и состоялась та жуткая встреча. После посещения пляжа (парк аттракционов все еще на месте) и представления соседей наших героев, белой семьи Тайлеров (Элизабет Мосс, Эван Хайдекер и близняшки Кали и Ноэль Шелдон в роли их дочерей), семья Аделаиды возвращается домой. Перед сном они замечают, что на подъезде к дому стоят четверо, взявшись за руки. Это двойники семьи Тайлер.
Фильмы про злых двойников, как правило, сходятся в одной достаточной узкой сюжетной линии – доппельгангеры стремятся занять место героя в реальном мире, убив или поглотив его. И тут надо отдать должное фильму Пила. Его двойники пусть и выглядят как демоническое отражение семьи Тайлер, с которыми всё не слава богу, они вообще не артикулируют никаких желаний. Скорее, они отражают то, что им предлагает сама семья, но их действия не скованы правилами или нормами. Они даже не говорят, а издают только нечленораздельные звуки (кроме Ред – двойника Аделаиды). Чего они хотят, станет понятно позже, а пока Пил начинает раскручивать довольно динамичный и местами смешной хоррор про вторжение в дом, обитатели которого как будто только что посмотрели “Забавные игры” Ханеке и сразу хватаются за бейсбольные биты при виде незнакомцев на пороге. Не найдя взаимопонимания со своими двойниками, Тайлеры, уже с травмами лёгкой и средней тяжести, навещают соседей, выяснив, что не они одни столкнулись с проблемой знакомых незнакомцев.
На вопрос Аделаиды “Кто вы?” при их первой встрече, её двойник Ред удивлённо отвечает (как полагается существу из зазеркалья, говоря на вдохе, а не на выдохе): “Мы американцы”. Так становится очевидно, что основы “Мы” лежат далеко от стандартной проблематики хоррора. И, чем дальше, тем больше, “Мы” ввергает в недоумение именно как жанровое кино. Он начинает напоминать хорроры 80-х, в которых связность повествования разрывалась конфликтом возможностей и стремлений. Например, в “Аллигаторе” Льюиса Тига 1980 года, экранизации городской легенды про аллигаторов в канализации, несомненно нужно было показать гигантского аллигатора. Проблема была в том, что гигантский аллигатор не пролезет в канализационный люк, чтобы выбраться и сожрать какого-нибудь эпизодического персонажа и навести ужас на всех в конце. Поэтому в фильме этот сложный и трудоёмкий для аллигатора процесс не показан вообще. Оставлен за скобками. Аллигаторы уже среди нас, имейте в виду.
Пил делает ровно так же. Действие фильма как будто подчиняется сразу нескольким правилам. Персонажи возникают там и делают то, что нужно с драматургической точки зрения, но не логистической. В общем, это трудно назвать недостатком. Эта логика целиком нормальна для художественного произведения. В конце концов, блуждания Дон Кихота по Испании тоже не имели ничего общего с реальной географией. В “Мы”, скорее, смущает, насколько он смотрится несовременным в эпоху, когда мультиплексное кино всё больше выжимает из фильмов фантазию и подменяет неким “реализмом”. Кроме того, первый фильм Пила был другим. Там заявления режиссёра не мешали логике повествования в рамках жанровой модели.
В “Мы” Пил, очевидно, руководствовался иными принципами цельности. Его кино в первую очередь – политический памфлет, чей автор следует логике остросоциального эссе. Тем более, как уже говорилось, долгие традиции кино, особенно жанрового, позволяют ему делать что угодно. Если говорить языком “Мы”, то это фильм, в котором Пил-публицист пришёл к Пилу-режиссёру и попытался его придушить. И почти в этом преуспел.
Заявление Ред о том, что двойники – “американцы”, естественно, переводит ситуацию в аллегорию сегодняшней политической, культурной и социальной повестки дня.
Понимать “Мы” как фильм про то, как к демократам приходят их двойники-консерваторы – чрезмерно грубо. Да и кто тогда приходит к консерваторам? Такая модель была бы слишком неудобна для такого кино, как “Мы”. И даже культурная концепция двойственности человека, получившая много воплощений в хорроре, начиная с истории Джекила и Хайда – это для Пила как-то мелко. Его фильм – о том, как мы (в любом понимании это слова) маркируем Других в самом широком смысле как пародии на нас. Мы не понимаем, что они говорят, они угрожают нашему образу жизни и являются носителями чуждых и странных для нас убеждений.
Этот фильм можно назвать хоррором только из-за того, что в нём есть двойники-“монстры” - существа опасные, отвратительные и невозможные в нашей картине мира. Традиционно хорроры всегда заканчивались финальной конфронтацией: монстр изгонялся прочь или уничтожался. В “Мы” есть конфронтациия, но она амбивалентная. Пользуясь терминологией одного из теоретиков хоррора Робина Вуда, “Мы” – фильм с “прогрессивными” монстрами. То есть, монстрами, оспаривающими тот факт, что протагонисты фильма якобы являются носителями культурных и даже физиологических норм, и, конце концов, даже ставящих в глазах зрителя под сомнение моральное право героя уничтожить их. Фильм Джордана Пила выглядит копией хорроров 80-х, но пародирующей их незамысловатую уверенность в видении мира. В эпоху правления Рейгана правил классический хоррор с его однозначным разделением на “добро” и “зло”. Каннибалы из подземелий – это, разумеется, не мы, как и обгоревший маньяк из подростковых снов, убивающий перчаткой с лезвиями. Пил говорит: сейчас вы не будете так в этом уверены.
Джордан Пил – наверное, самый яркий и талантливый сегодня автор политического кино в США, особой разновидности кино, появившейся сравнительно недавно. Это умные, выверенные фильмы, авторы которых чётко знают свою позицию и знают, что они хотят сказать. Проблема в том, что они почти только об этом и говорят, забывая, что находятся не на митинге. В прошлом году в США нашумел ещё один такой фильм – “Извините за беспокойство” Бутса Райли, социально-экономическая сатира в оболочке фантастики про альтернативную Америку. В меньшей степени, но подобным фильмом был “Оно” (It Follows) Дэвида Роберта Митчелла, оператор которого – Майк Гилуакис – снял и “Мы”. Пил, кажется, настолько любит этот фильм, что вместе с оператором в “Мы” переехал (хотя и с декоративным назначением) и самый знаменитый кадр из хоррора Митчелла – длинный эллиптический план в школьном холле, который создавал параноидальное ощущение, что сверхъестественное существо может подойти откуда угодно.
“Мы” – пожалуй, одна из лучших попыток фильмов-памфлетов, потому что Пил в финале сводит вместе жанровое и политическое в одно целое. Но оглушающей финальной коды всё равно не получается. Вопрос, почему, является, наверное, самым любопытным.
Если “мы” и “они” действительно не так уж и отличаются, как эффектно заявляет фильм, то какая тогда разница, кто победит в их войне? Ведь выиграем всегда “мы”. Но такой вывод, очевидно, не устроил бы самого Пила.
Естественно, “Мы” – кино неудобное, потому Пил обрезает золотыми ножницами ниточки, которые связывают зрителя и главную героиню – те самые, что позволяют нам испытывать эмпатию к ней. Но успех фильма вызван как раз не тем, что Пил заставил почувствовать всех действительно неуютно и зацепил какой-то нерв. Неудобство этого фильма – очень консьюмеристское и поп-культурное, а его сатирические бархатные стрелы попадают в эрогенные зоны зрителя, в которого они и направлены. Это метакино о том, как метаобщество метаубивает метасебя. И оно порадует нас в той степени, в какой мы являемся метазрителями. Насчёт Других сказать сложно.