Выдающийся деятель современного искусства Сергей Братков любит рассказывать, что впервые осознал себя художником ещё в школе, любуясь плевком одноклассника на своём лице. Но на самом деле становление художника, считает сам Братков, приходит с пониманием пространства. И это понимание пришло к нему позже, уже после института, в столовой, во время обеденного перерыва. Как это случилось и что было после, узнала Екатерина Сергацкова, которая отправилась гулять с Братковым по харьковской барахолке, «Благбазе».
Ветер гонит мусор по пасмурной набережной Харькова.
- Когда-то здесь случился ураган, и с колокольни церкви сорвало колокол, - весело и одновременно мрачно говорит Братков, растягивая слова и показывая рукой куда-то в небо. Я еле успеваю за его быстрым широким шагом. - Колокол упал в реку, и его оттуда водолазы доставали руками.
- Подождите, но ведь речка в Харькове мелкая, как он мог утонуть? — недоумеваю я.
- Такое было! Был порыв ветра, он понёс колокол по воздуху, и тот звенел… — смеётся художник.
Мы встречаемся с Братковым в пространстве бывшей фабрики, превратившейся несколько месяцев назад в модный ресторан и концерт-холл Fabrika. Место находится в старом районе города, где каждое второе здание либо разрушено временем, либо уничтожено пожаром. В окнах без стёкол зияет пустота. Атмосфера здесь — питательная почва для размышлений о бренности жизни и постсоветской бытовой реальности. В общем, подходящее место для встречи с Сергеем Братковым, визуализатором детских страшилок, исследователем мистики повседневности.
Братков — классик фотографии и один из самых известных русско-украинских художников в мире. Он представлял Украину на Венецианской биеннале в 2007 году, а в 2010-м за видеоинсталляцию «Балаклавский кураж» получил главный приз крупнейшей российской премии в области современного искусства «Инновация». Его работы находятся в галереях и музеях Бельгии, США, Швейцарии, Испании, Франции и Германии.
Сегодня он преподаёт молодым художникам в Московской школе Родченко, снимает концептуальные видео, экспериментирует с материалами из смежной среды (например, неоном) и продолжает оставаться острым критиком современности.
Браткова легко узнать издалека: правое плечо чуть возвышается над левым, сутулый силуэт искривляет камера, которая неизменно висит у него на животе под курткой, а из-под козырька модной кепки выступает острый любознательный нос.
Браткову откровенно нравится вся эта мрачность, которая нас окружает. Он с удовольствием позирует на фоне обшарпанных фасадов и выцветших вывесок, кривляется и корчит рожи. Мы проходим мимо мозаик, затянутых рекламными баннерами, мимо бабушек, продающих с картонки мужские носки, мимо распластавшихся на тротуарах бездомных и пьяниц, мимо старенького односкоростного велосипеда, оставленного возле магазина нерасторопным покупателем, мимо огромного рынка, от количества вывесок на котором рябит в глазах, мимо сбивающей с ног толпы продавцов и покупателей.
Браткова этот мрачный харьковский повседневно-бытовой карнавал искренне веселит. Он всё время крутит носом по сторонам в поисках чего-то странного, смешного, дикого, кошмарного, как будто собирает этим носом детали живой картины в корзину, как в советском тетрисе. И без конца рассказывает невероятные истории, смешные и страшные одновременно.
- Однажды мама попала в больницу, — говорит Братков, когда мы проходим мимо зоомагазина, — и когда я пришёл её проведать, она рассказала, что этажом выше лечится одна героиня, которую укусил бегемот, и теперь на неё все ходят смотреть. Я тоже пошёл с видеокамерой брать у неё интервью. Она мне в гипсе его давала. Рассказывает: пошла с другом в зоопарк, они пили пиво, потом друг кинул бегемоту булку, она полетела не туда, женщина полезла в пасть к бегемоту, чтобы положить булку, тот схватил её руку, бойфренд начал колотить пустой бутылкой бегемоту по голове, и тот руку женщине сломал. И вот, представляешь, — смеётся Братков, — они сделали вывод, что это нормально — бегемота кормить булкой, а укусил он её просто потому, что у неё в тот день были месячные. Так я снял про это фильм.
В арсенале Браткова много подобного абсурда: люди, которые совершили что-нибудь глупое или пошлое, или животные, которые порой ведут себя умнее человека, или интимные подробности маленьких личных историй. Собственно, это и есть острие его творчества — человеческое несовершенство во всём его пугающем могуществе.
Сам художник говорит, что таким его сделало бедное советское детство.
- Детство моё было ужасным, — говорит Братков. — Мы с родителями и братом жили в коммунальной квартире, и мама постоянно отдавала меня бабушке и дедушке, которые жили в далёком от центра частном секторе. Дедушка со стороны папы постоянно рассказывал мне небылицы про послевоенный город, населённый пиратами и бандитами, о своём брате, которого задушил кот, и о втором брате, который поехал отдыхать в Гагру, захотел искупаться, пока ждал автобус, прыгнул с пирса в Чёрное море и утонул. Меня всё время окружали кошмары. Поэтому я, наверное, немножко мрачный. А ещё в моем детстве, в 60-е, появилось много фильмов про Франкенштейна. Это было странное время. Вокруг было много мистики.
Квартиры в Харькове у Браткова уже давно нет, продал, и теперь единственное место, где он останавливается, когда приезжает на родину, - это дача брата в городе Южном на подъездах к городу.
Это место — а я там проводил много времени в детстве — тоже отчасти меня сформировало, — говорит художник. — Помню, когда начиналась гроза, бабушка пугалась и пряталась под кровать. По вечерам мы запирали все окна, а бабушка с дедушкой постоянно говорили про убийства на улице. Мы жили в не сильно обеспеченной семье, и вот такие люди окружают ребёнка какими-то своими страхами. А опыт, как магнитная лента, накапливает подобные истории.
Продолжение читайте по ссылке.