Тогда я впервые столкнулся с явлением, научное название которого узнал лишь недавно. Имя ему – "кабинная лихорадка". Когда на малой площади собирается чрезмерное количество людей, то это само по себе ведёт к психологическому дискомфорту, напряженности и конфликтам. Впервые лихорадка была зафиксирована и описана на примере моряков, но и на заключённых распространяются ровно те же факторы, да ещё и усугублённые самим осознанием неволи.
В нашей камере не было "смотрящих". К нам часто попадали новые люди со свободы, ещё не познавшие нюансы тюремного быта, кого-то вскоре переводили дальше. Большинство контингента до ареста не брезговало алкоголем. В тюрьме они так же не считали нужным отказываться от своей вредной привычки. Особенно помог всеобщей алкоголизации Антон - он придумал передавать дрожжи в моркови. Верх её срезался, середина выдалбливалась. Внутрь помещался продолговатый пакетик дрожжей, а верх возвращался на место с помощью суперклея. Место разреза маскировалось грязью.
Конечно, спустя некоторое время эта схема была рассекречена и контролёры на передаче стали варварски рубить все овощи и фрукты на части. Но до той поры наша камера и несколько соседних ушли в беспробудное пьянство. Из пластиковой канистры, кипятильника, водопроводной трубы и пакетов, по которым стекала проточная вода, был сооружён самогонный аппарат. Сначала брагу для него готовили в бутылках, позже перешли к 20-литровым тазикам.
Алкоголь стал катализатором насилия - обострял и без того непростые отношения между людьми и логично приводил к мордобою. Однажды утром Антон попросил зека, которого все звали Борода, сохранить "перепонки" (шелуху, делящую ядра) от грецких орехов, которые он позже намеревался добавить в самогон "для вкуса". Когда следующей ночью процесс перегонки браги в конечный продукт шёл вовсю, то он попросил их вернуть. Однако Борода сообщил, что потерял их, а возможно и выкинул. В ответ на это последовали два прямых удара в челюсть. Антон до ареста серьёзно занимался боксом и попал в тюрьму за то, что применял свои спортивные навыки для изъятия денег и ценностей у прохожих. Тело Бороды рухнуло в таз с брагой. Хорошо поставленные удары на некоторое время вывели его из строя. Он приходил в себя, сидя в тазике, а брага растекалась по полу зловонной пузырящейся жижей.
Внимание дежурной прапорщицы на продоле привлекла лужа с узнаваемым запахом, вытекающая из щели под дверью, а также сопровождающие это непотребство шум и крики. Когда она открыла глазок, то увидела продолжающееся избиение Бороды и нажала на красную кнопку. "Волна, двадцатый пост" раздалось из громкоговорителя, а уже спустя несколько минут двери нашей камеры открылись. Добычей нагрянувшей смены стал самогонный аппарат и остатки браги в тазике. Писать заявление о побоях Борода отказался. Второй таз с зельем, стоявший под столом, не нашли и зеки с горя тут же его употребили, без перегонки.
За годы в застенках зеки неоднократно звали меня разделить их досуг – будь то банальная попойка или употребление наркотиков. Мой принципиальный отказ удивлял их, ведь с их точки зрения моей позиции не было никакого объяснения.
От алкоголя хотя бы можно было отказаться, а вот от табачного дыма деться было некуда. Иногда я был единственным некурящим в камере и мне приходилось спорить и ругаться за право держать окно открытым с пятнадцатью "мерзляками". Порой, когда их возмущение было особенно активным, я просыпался среди ночи от удушливого кашля и открывал окна настежь. Утром многие были недовольны холодом, но отменить результат уже свершившейся "диверсии" не могли.
…Однажды к нам в камеру завели двух цыган. За давностью лет я уже не помню их имён. Цыгане эти не были знакомы между собой, но по воле судьбы (и оперативников) оба попали именно к нам. Они были смуглыми, но на том их сходство заканчивалось. Первый был маленького роста и худощавый, второй - повыше и широкоплечий. Отличались он не только габаритами, но и и характерами. Худощавый сидел за кражу из сельского дома. Он был тих, спокоен, ни с кем не конфликтовал и когда у нас сгорел телевизор, то развлекал камеру пением цыганских песен. Широкоплечий же, наоборот, был весьма агрессивен. Он до ареста занимался тяжёлой атлетикой, а сидел за грабёж - бил людей на улицах, отбирал кошельки и телефоны. Видя, что в камере отсутствует какая-либо власть, он решил внести свою лепту в это царство хаоса.
Началось всё с Паломника. Он не был глубоко верующим, но до ареста жил в монастыре возле исторического музея в центре Харькова. Как сам он говорил, это было паломничество. Уроженец Донецкой области, он был полной противоположностью стереотипного выходца с Донбасса. Аморфный и слабохарактерный, он мечтал о духовном сане, ведь "попы на мерседесах ездят". Однако этому помешали его друзья - будучи ведомым, он по пьяни вмешался в чужую драку, в которой эти самые друзья забрали у потерпевших телефон.
Завязка их конфликта была настолько пустяковой, что я бы не посчитал её поводом даже для перебранки. Цыган в чём-то обвинил Паломника и тут же сильным ударом разбил ему губу. Потом последовало ещё несколько подобных инцидентов, в которых я увидел своеобразные попытки самоутверждения. Я сторонился камерной жизни, большую часть времени проводя в молчании, за чтением книг. Мне хватало своих проблем и лезть в чужие не было никакого желания.
Однако я просчитался. Проблемы сами пришли за мной. Длинный стол в углу камеры, именуемый «общаком», и лавка возле него, вмещали 4-5 человек. Все места были заняты, заключённые бодро поглощали обед. В это время за нашими спинами раздалось очередное неуместное замечание цыганского атлета. Оно не было адресовано ни к кому конкретному и все промолчали. А он на этот раз выбрал меня. Из-за моей крайней худобы и подчёркнуто культурной манеры общения я, видимо, показался ему идеальной жертвой.
Цыган ударил меня ладонью по затылку и разразился потоком брани, который можно было свести к вопросу "Ты почему не отвечаешь когда с тобой разговаривают?". Подзатыльник не был уж очень сильным. За время милицейского пресса мне доводилось испытать куда более мощные удары. Но в моей истерзанной психике за те первые полгода плена видимо перегорели все предохранители и я ответил тем, чего мой оппонент совершенно не ожидал.
…Очень странно сейчас вспоминать те события, в них я вижу себя как будто бы со стороны. На столе лежала заточка - простая полоска металла с самодельной ручкой из нитки-канатика, заточенная о бетонный угол. Я резко встал, молча взял заточку обратным хватом и нанёс удар сверху вниз. Ему очень повезло, что я после ранения и пыток был слабым и медленным. Он успел отскочить. Самодельное остриё порвало свитер с футболкой и оставило небольшую царапину на груди.
Я посмотрел в его чёрные глаза и шагнул вперёд. Мой оппонент был гораздо сильнее, но его переполнял страх. Я не знаю что он увидел в моих глазах, но он за мгновение перебежал всю камеру, запрыгнул на верхние нары и забился в угол прижавшись спиной к стене. Между нами тут же встали стеной остальные сокамерники и я остановился.
Больше в нашей камере этот цыган никого не бил. Своим поведением он пытался показать, что вышло недоразумение и набивался ко мне в друзья, но я свел к минимуму наше общение и любое взаимодействие. Дней через десять его забрали на другой корпус. Я тоже не задержался в 528. Во время новогоднего шмона 31 декабря мне подкинули два лезвия от бритвы и водворили в карцер. Когда я вернулся, процедуру почти сразу же повторили, но на этот раз без возврата.