Лондонский автобус прибывает в 6 – есть время сориентироваться в тёмных улицах и добраться к открытию ворот в местный некрополь, спроектированный по образу Пер Лашез. Встречали ли вы водиночку серый осенний рассвет на величественном кладбище, где примерно две сотни лет назад начали хоронить очень добродетельных, очень респектабельных, очень викторианцев? Если вдруг нет, это ужасно смешно. По мере пропитывания обуви мхами и туманами, раскручивания спирали монументальных надгробий, разворачивания вида на Глазго с кладбищенского холма и лицезрения пафоса, с которым викторианцы воспринимали себя в жизни и смерти, нарастает ответное умиление. Glasgow Necropolis: от pathos до pathetic за пол часа.
По всему городу установлены розовые ситилайты: People Make Glasgow. Во-первых, это чудовищно несправедливо: урчащие шотландцы с гортанным кувыркающимся говором, почти поголовно в кашемировых бини и с оголенными не по сезону конечностями, вряд ли имеют непосредственное отношение к происходящему вокруг экзистенциальному ужасу. Во-вторых, людей в Глазго нужно ещё поискать. Безусловно, на густо пересыпанной бутиками Sauchiehall Street вас будут сбивать с ног толпы счастливцев с брендированными картонными пакетами. Как только вы отходите от мест скопления Старбаксов и Топшопов, оказывается, что город пуст.
Рельеф делает Глазго. Улицы взмывают в небо и обрываются. Редкие прохожие доходят до вершины холма и проваливаются под землю. Асфальтированные змейки американских горок обнимают ортогональной сеткой пространство под, кроме шуток, свинцовым северным небом. Можно разбить лагерь посреди проезжей части: аттракцион, по-видимому, не пользовался популярностью и вагончики сняли пару десятилетий назад.
Если в городе есть река, она станет центром притяжения мыслей и, впоследствии, шагов. Даже если шагать придется под железнодорожным мостом, из последних сил не паникуя от пост-индустриального пейзажа, а в мыслях крепко обоснуются локации из Perfect Sense, не предвещающие, в общем-то, возникновения над рекой Клайд радуг и единорогов. Так и случается. Зеркальная стена музея транспорта Riverside умножает на два нордичное небо, которого, как сказала одна девочка, в этом городе и так слишком много.
Вообще-то я отправлялась в Глазго развивать знакомство с Чарльзом Рени Макинтошем – архитектором, дизайнером, модернистом и мульти-одаренной личностью трудной мужской судьбы. Архитектура Макинтоша, инсталированная под шотландскими грозовыми тучами, становится мгновенно интеллигибельной. Вот знаменитая Glasgow School of Arts с нарядным ар-нувошным фасадом: фам фаталь, ломаные линии, естественный декоративный эффект песчаника – всё по учебнику. А вот изнанка Glasgow School of Arts – ободранная, сырая, беспросветная. Преподаватели шутят: Макинтош вдохновлялся северными средневековыми замками и предполагал, что студенты будут отстреливать мастеров из бойниц. Преподаватели шутят, ученики обучаются, на мозаичном фасаде проступают пропалины и трупные пятна, Чарльз Рени Макинтош любуется освежеванным мясом ар-нувошного домика – и так уже вторую сотню лет.
В Глазго есть свежеотреставрированный и утопленный традиционном британском парке Kelvingrove Art Museum. В Глазго есть один из четырех старейших университетов англоговорящего мира – с прилагающимися средневековыми башнями и двориками, обметанными стежками стрельчатых арок. В Глазго есть заколдованный буржуазный Вест Энд с песочными террасами, ажурным кустарником и кованными решетками на окнах в стиле ар-деко. Но когда, накормив себя красивым, вы устало приземлитесь под головой стеклянного оленя в хипстерском пабе, вам включат, конечно же, Joy Division. Потому что не стоит забывать: это Север, детки, winter is coming.
