Но смерть не разбирается в политике, и никогда не разрешит этого спора. Она забирает не правых и не левых, а просто живых людей, оставляя такие похожие друг на друга пустые тела, лежащие с обеих сторон баррикад, и в равной степени опустевшие семьи наедине с их трагедией. Тогда-то и к участникам конфликта возвращается зрение, и они вновь различают судьбы и читают имена.
Признаюсь, не могу найти в себе душевные силы принять, что жизни отдельно взятых палачей из "Беркута" имеют равную цену с жизнями других. Остались лица, которые стоят перед глазами. Не лица – морды зверей, чьи поступки при жизни, которым я был свидетелем, так далеко увели их от совести, чести, достоинства, что и смерть не приравняет их к людям.
Но в остальных случаях видеть под формой - лыжной ли экипировкой, или милицейским кителем - человека, личность, я снова в состоянии.
Ясность видимого и готовность утверждать, что потери с обеих сторон одинаково трагичны, а семьи погибших достойны одинакового сострадания и поддержки, стали результатом близкого знакомства с их историями.
Хотел я того, или нет, мне потребовалось их узнать, чтобы иметь собственное мнение на заседании совета благотворительного фонда «Развитие Украины», куда я был приглашен вместе с коллегами из других редакций, и получил право голоса. Как известно, указанный фонд распоряжается деньгами Рината Ахметова, и последний выделил 20 миллионов гривен для помощи семьям погибших на Майдане.
А особенность политики этого фонда в том, что в одном списке адресатов наряду с именами героев Небесной сотни стоят имена сотрудников милиции. Справедливо ли? На этот вопрос я должен был найти ответ, честный для себя самого, и с ним выйти к остальным.
Так я оказался в Обухове, в доме электрика Владимира Чаплинского. Владимир ездил за границу, работал на Кипре, и был твердо убежден, что трудолюбивые, талантливые украинцы вовсе не обязаны жить убого. Более того, чувствовал свою личную ответственность, и еще вначале революции заявил родным, что стоять на Майдане будет «за всех». Семья: жена Светлана, старший сын и младшая дочь, поддерживали его, и ездили с ним в Киев, пока это было безопасно. После начала боевых действий, Владимир остался на Майдане с другом – приехавшим из Краматорска музыкантом Иваном Пантелеевым.
К утру двадцатого февраля, находясь на баррикадах третьи сутки подряд, Владимир был очень уставшим, и когда Светлана просила его побыть возле сцены – в более-менее безопасной зоне, не стал спорить, а просто сказал: «Хорошо».
- В этом “хорошо” я услышала, что муж не отойдет от передовой ни на шаг, - вспоминает Светлана. – Мы поговорили в полдесятого, через два часа мне позвонили с номера Ивана Пантелеева, чтобы узнать, кем я Ивану прихожусь. Он уже был мертв, и я просила поискать мужа, ведь он должен был быть где-то рядом! Но звонившим было не до того.
Пятилетняя дочь в это время играла в одной комнате с мамой – строила кукольный домик. По словам Светланы, за двадцать лет работы в детском саду она ни разу не видела такой сильной эмоциональной связи девочки с отцом. До рождения дочери, у Владимира и Светланы при родах умерли близнецы, и к младшей он относился особенно трепетно.
После известия о гибели ближайшего друга мужа, Светлана все пыталась дозвониться Владимиру. Тогда девочка подошла к ней и тихо сказала:
- Выключи папин телефон. Он уже мертв.
Уронив щит с надписью «Паровоз анархия», больше похожий на крышку от кастрюли – единственное свое спецсредство, Владимир лежал в это время на Институтской. Пуля снайпера попала в голову, он умер мгновенно.
Из Обухова я направился в общежитие, где живет с двумя детьми вдова сотрудника ГАИ – прапорщика милиции Петра Савицкого, Оксана. С мужем она провела двенадцать лет «без единого скандала в доме»: теплая душевная женщина, аккуратная хозяйка.
Мы говорили о детях – единственной силе, которая теперь заставляет Оксану продолжать свой путь. Растерянно, с трудом, в слезах, но все же двигаться, идти дальше.
Девочка – инвалид детства. Она перенесла три тяжелые операции, после которых требуется особый уход. Сын больше нуждается в моральной поддержке – он старше, и пережил тяжелый стресс, ведь отец был ему еще и лучшим другом.
Петр занимался детьми все свободное время. Похоже, у него и хобби другого не было, кроме как с велосипедом и роликами, а зимой – санками, после работы до позднего вечера дурачиться с детьми во дворе. Но последние полгода времени на семью оставалось все меньше, работа становилась все невыносимей.
Вечером 18 февраля, собираясь на очередное дежурство, Петр уговорил жену не волноваться, ведь «скоро все закончится».
Оксана уложила детей и легла спать сама, а утром 19-го, не дозвонившись мужу, открыла новости. Сообщение о том, что на патруль ГАИ напали неизвестные, не содержало никаких подробностей, потому она стала перебирать блоги.
- Вот и радостная новость, – прочла Оксана, - ночью застрелили очередных ментов. Пора их всех валить!
«Их», - вот опять эта близорукость: не своих – чужих, не наших – врагов.
А имена? Как бы научиться вглядываться в каждого! Даже когда черный лед и огонь вокруг, даже когда стреляют! Взять бы за правило: судить лишь тех, кого лично расспросил о жизни. Останется ли тогда хоть кто-то «по ту сторону»? Несколько человек, возможно. Но точно не те, кто сейчас в земле. Несправедливо.
Думаю, так есть и так будет в зоне конфликтов, потому что все мы там становимся слепцами.
Кстати, Петра не застрелили, а скорее расстреляли. Неизвестные из «Паджеро» выволокли его за бушлат из машины, и казнили за то, что его экипаж дал им сигнал остановиться.
Владимир и Петр. Один боролся с властью, другой как будто представлял ее. Обоих убили ни за что; у обоих остались дети: подросшие сыновья, и маленькие дочки; виновные в смерти обоих до сих пор не понесли наказания.
Кто же из них плохой, а кто хороший? Кто наш, а кто не наш? Месяц назад у каждого были ответы: у одних одни, у других – прямо противоположные. Сейчас, уверен, их нет ни у кого. Да и сами вопросы кажутся неуместными.
Смерть в который раз напомнила, что ждет и будет ждать нас на линии раздела между «своим» и «чужим». Линии, которую мы сами же и чертим.