Незадолго до провозглашения Независимости, точнее – аккурат к декабрьскому референдуму 1991-го года – была выпущена специальная листовка. Текст агитки был приблизительно следующим: «дорогие соотечественники, у нас есть колбаса и есть ядерное оружие, мы вполне можем отделяться от других республик и жить самостоятельно». В декабре 1991-го за независимость молодого государства высказалось, как известно, 90% проголосовавших. Сколькие из них понимали, что наличие колбасы и ядерного оружия – это очень, конечно, хорошо, но ни то, ни другое не вечно, и то и другое нужно добывать самостоятельно, постоянно воспроизводить?
Очевидно, очень немногие. Равно как очень немногие могли внятно, подчеркиваю внятно (!) ответить на вопрос о том, зачем лично им независимость Украины.
За прошедшие двадцать с лишним лет ситуация, к сожалению, не улучшилась. Апрельские данные Института социологии НАН Украины свидетельствуют: если б аналогичный референдум состоялся сегодня, позитивные отметки в бюллетени проголосовали лишь 46.6% украинцев, против – 27.8%, затруднились с ответом – 12.5%, еще 11.5% - вообще безразлично.
Независимость досталась украинцам практически даром, без каких-либо сверхусилий. Поэтому и отношение к ней соответствующее.
Отсюда – воспаляющаяся, время от времени, язва сепаратизма: от крымской «мешковщины» начала 90-х до Северодонецкого съезда 2004-го. Отсюда – возможность политиков накануне каждой кампании спекулировать «языковым вопросом».
Украинцы привыкли выживать, привыкли заботиться о себе сами, не только не рассчитывая на помощь государства, но искренне желая, чтоб государство в их жизнь поменьше вмешивалось. Последнее вполне объяснимо. Но не только экономическая нестабильность, социальная незащищенность, хроническая коррупция тому причинами. Еще одна - украинцы попросту не чувствуют своей субъектности относительно государства под названием «Независимая Украина».
Диагностируется субъектность двумя простыми позициями:
- хотите ли вы платить здесь налоги?
- хотите ли вы, чтобы здесь жили ваши дети?
Пожалуй, наши граждане согласились бы отчислять 48%, а то и 52% своих доходов (что является нормой для западноевропейских государств) в казну, если б имели твердую уверенность в том, что эти средства пойдут на развитие инфраструктуры, на соцвыплаты, должное поддержание общественного порядка. Что деньги попадут в бюджет, а не в карман к очередным адептам персонального «покращення». Что механизм контроля за распределением общественных средств так же совершенен и безотказен, как механизм сбора налогов. Что инвестированное, таким образом, в страну, останется потомкам.
А потомки не просто смогут получать здесь достойное образование, но пользоваться системой безупречно работающих социальных лифтов. То есть, поступать на хорошую работу, подниматься по карьерной лестнице не потому, что обеспечены чьей-то протекцией, но благодаря собственным мозгам. Да, непотизм существовал везде и во все времена, но он не должен – как это часто случается в Украине – превращаться в практически абсолютную доминанту.
Тут кстати вспоминается показательная история от Виталия Портникова. О том, как на одном из телеэфиров, он спросил гостя – высокопоставленного чиновника, которому «по должности положено» двигать Украину вперед, к тому же – человека весьма не бедного:
- Скажите, что вы оставить своим детям?
- Свои фабрики, разумеется, - ответил тот, не задумываясь.
Речь, конечно, не о том, чтоб отказываться от индивидуального в пользу коллективного (что втолковывалось коммунизмом), но одно не исключает другого. И недаром «страна равных возможностей» остается идеальной формулой для многих миллионов.
Парадоксально, но как субъект Украина – все это время – нужна была, преимущественно, тем, кто ею управлял. Тем, кто растаскивал госимущество; грел руки на спекуляциях с нацвалютой (в том числе, в 2008-м); эксплуатировал недра, копейки отдавая казне за пользование ими. Они нуждались в Независимой Украине лишь для того, чтоб на ней зарабатывать. Заработанное – инвестировать в европейскую недвижимость, американское образование детей; складировать средства в оффшорных банках.
Даже не для того, чтоб часть полученной прибыли реинвестировать потом в эту же территорию, воспроизводя источники обогащения.
История, как известно, повторяется. Нечто подобное происходило в пору образования Папской республики. На заре ее становления монастыри даже не имели права владеть землей. Вскоре, однако, Папский Престол уже не просто контролировал весьма немалые территории (часто – даже не граничащие друг с другом), но и собирал с них налоги. Причем взимались два вида подати: на нужды республики и на нужды Престола. За приумножение подконтрольных территорий постоянно велись жестокие войны. Своенравные монархи, у которых с Папами случался конфликт интересов – территориальный, имущественный – попросту предавались анафеме.
Ключевой целью было получение абсолютной не только духовной, но и светской власти. Во многом потому, что оная сулила значительно большие материальные выгоды.
Не один десяток Пап посвятили себя этому занятию, не одна кровавая бойня из-за этого разразилась. Население же земель, входивших в состав Папской республики, наблюдало за происходившим с горькой отстраненностью, проживая отпущенный век по принципу «моя хата с краю». Это была не их война.
Папы же, как свидетельствует история, свою войну, в итоге, проиграли.
В современной Украине происходит нечто подобное.
Прежде доводилось писать: борьба за власть в Украине всегда была борьбой за управление коррупционной вертикалью. Сменяя друг друга на вершине Печерских холмов, кланы поочередно обогащались, вовсю «пользуя» коррупционную – от контейнеров Одесского порта до «кассы» Цюрипинского райотдела милиции – «пирамиду». Каждый получал свое. Извращенно, но система «сдержек и противовесов» все же действовала. И только нынешняя власть умудрилась коррупционную вертикаль монополизировать. Уничтожив конкуренцию даже в столь уродливом ее проявлении.
Но, как писал Евгений Евтушенко: «предел на свете есть всему». И даже рог изобилия не бездонен.
Невозможно получать, не отдавая ничего взамен. Мой вопрос прост: что будет со страной Украиной, с ее независимостью, когда она – как субъект – уже не будет интересна тем, кто сегодня на ней зарабатывает?