Хотя и раньше публикации, репортажи могли оказать существенное влияние на карьерные перспективы того или иного чиновника, судьбу той или иной компании, лишь сейчас — по мере развития информационных технологий, лучше сказать, по мере усовершенствования технологии травли — деятельность журналистов способна полностью заменить репрессивную “работу” органов государственного принуждения.
Несколько недель травли одновременно по телевидению, в газетах, в интернете — и объект “нейтрализован”.
С одной стороны, так проявляется свобода слова: журналисты проводят расследования, либо просто отмечают некоторые факты, а затем делают соответствующие выводы и не дают теме угаснуть, доводят её до конца. Но с другой стороны — сколькие журналисты действительно проводят расследования, а не публикуют слив информации, и просто отмечают факты, а не подают избранные факты в избранном свете?
В этом смысле показательна история с нынешней травлей так называемого “мэра Москвы” Лужкова. (Так называемого — потому что существуют обоснованные опасения относительно честности выборов мэра). Главное в этой истории не то, что сообщают СМИ о Лужкове. И не то, почему сообщают сейчас. Главное — это роль, которую играют СМИ. Роль чего-то вроде НКВД.
Сотрудники СМИ не познают прошедшие события и все обстоятельства, надлежащие установлению в соответствии с тем, как они имели место в действительности, то есть не проводят расследований, хотя именно это и пытаются представить. Но “накидывают” вину по заказу.
Кто бы мог подумать, что НКВДшников заменят журналисты?
Что говорят о нынешней травле Лужкова?
Например, вот что: “Нету белых и пушистых, если на твоём канале, в твоей газете, на твоём радио или интернет-ресурсе выходит заказуха. Ты за это отвечаешь, если ты там работаешь, получаешь зарплату, носишь в кармане соответствующее удостоверение”. Елена Батурина, жена Лужкова, говорит вот что: “Получается забавно. Как сейчас всё, что происходит вокруг мэра Москвы. Появилась статья в защиту, говорят, она ангажирована, против — она независима. [...] Знаете, но так же не бывает — одно решение ангажировано, а второе не ангажировано”. Остальные реакции примерно в таком же духе.
То есть обсуждение остаётся в рамках старых мыслей о стандартах профессии журналиста.
Однако стоит выйти за рамки этих мыслей.
Проблема не в том, что журналисты выполняют репрессивную функцию. Проблема в том, что якобы ограничение свободы слова со стороны государства, отдельных чиновников или частных лиц часто есть попытка обезопасить себя от возможных репрессий. То есть от травли — вроде той, объектом которой ныне стали Лужков и Батурина.
Это ведь очень интересно: почему одни режимы ограничивают свободу слова вообще, а другие режимы — частично?
Разве, например, у властей в России нет возможности “зачистить” информационное пространство в целом — включая газеты и интернет? Такая возможность есть. Но нет потребности. А вот, например, в Туркменистане есть и такая возможность, и такая потребность. Поэтому там всё информационное пространство почти стерильно, а не одно лишь пространство телевидения. В чём здесь дело?
Дело в том, что власть имущим в Туркменистане действительно может угрожать свободное слово. А вот власть имущим в России свободное слово уже давно не только не угрожает, но часто только помогает: например, канализирует агрессию или помогает обществу выпустить пар.
Власть имущим в России угрожают лишь кампании по травле. То есть репрессии со стороны СМИ. Точно то же самое — на Украине.
Если вспомнить журналиста Гонгадзе и “плёнки Мельниченко”, можно обнаружить замечательный эпизод: “Волков обратился к Кучме, потому что на него Гонгадзе получил заказ и разместил в интернете около 10 статей. Говорят, Гонгадзе получил за это 50 тысяч долларов. Волков пошёл к Кучме и попросил защиты. Кучма позвал Кравченко и сказал вывезти Гонгадзе в Абхазию, а потом за него выкуп взять. А Кравченко ответил, что у них есть такие парни, которые всё сделают. Они и сейчас за Гонгадзе смотрят”. Допустим, так всё и было: от чего просил защиты Волков — от свободы слова или от репрессивной функции СМИ?
Ещё один вопрос: от репрессивной, потому что правда, или от репрессивной, потому что заказ?
Это в Туркменистане и других подобных государствах вопрос о свободе слова — это вопрос взаимоотношений сообщества журналистов и сообщества власть имущих. На Украине же и в других подобных странах вопрос о свободе слова — это вопрос отношений внутри сообщества журналистов. Ведь нельзя не понимать, что одно дело — получать и реализовывать заказы, участвовать в травле, пусть даже приятной журналисту ввиду его собственных политических или экономических убеждений; и совсем другое дело — пользоваться свободой слова. То есть нельзя не понимать, что журналистское сообщество, которое наживается на травле почти так же, как “правоохранители” наживаются на засуживании невиновных, — не может не стать в конце концов объектом каких-нибудь ограничений.
Конечно, такие ограничения выгодно называть цензурой. Но это — не цензура, не ограничение свободы слова. Это ограничение репрессивной функции средств массовой информации. Функции, всё возрастающую по мере развития информационных технологий силу которой лишь предстоит осознать.