Фильм "Лица"
Интервью с Никоном Романченко
Марина Степанская: Я помню, ты не хотел показывать “Лица”. Почему?
Я устал от этого фильма. Тяжело вспоминать все, что с ним связано – и съемки, и его дальнейшую судьбу. Хотя я безумно рад этой лотерее, которая ему выпала, но я сейчас смотрю “Лица” и чуть-чуть смеюсь.
Я ведь его очень быстро сделал – это была рефлексия на время.
Может, такие фильмы так и надо делать, быстро реагируя на время?
В тот момент, казалось, что да, но сейчас мне его тяжело почему-то смотреть.
А есть фильм о Майдане, который тебе сейчас ОК смотреть, и нет ощущения неловкости?
Есть. Один, наверное, – “Майдан” Лозницы. Потому что я его только недавно посмотрел.
Дарья Бадьёр: В какой момент ты понял, что тебе нужно зафиксировать происходящие на Майдане события, и в какой-то момент пришло понимание, что все снятое не уйдет в никуда, а станет фильмом?
Изначально я снимал обычные ролики, просто для себя. Скажем, был сюжет о том, как расписывают каски, был сюжет о памятнике Ленину – эти видео я выкладывал на свой канал в Youtube. Потом мне пришло в голову снимать лица людей – интересно было зафиксировать их состояние, отпечаток какой-то на их лицах в то время.
М.С: Почему ты выбрал не фото, а кино?
Не знаю. Это хороший вопрос.
Вообще, когда я сегодня думал, как буду говорить об этом фильме, вспомнил, из чего он в принципе вырос. Во время учебы мы смотрели документальный фильм “Взгляните на лицо” – я помню, что он меня зацепил. Но он ведь интересен тем, что снят скрытой камерой, фиксирующей реакцию людей на “Мадонну Литту”, которая висит в Эрмитаже.
Изначально я хотел взять одного героя и вести его через Майдан. Но это сделала Настя Весна, с которой мы вместе снимали, и я бы просто не потянул еще одного героя. Потому что я помогал ей делать ее фильм, а она мне – мой.
Вообще если бы не Настя, может, “Лиц” и не было бы вовсе – я, может, и не снимал бы его, а она бросалась в пламя событий тогда и все фиксировала. Она сняла свой фильм с героем, его звали Максим, и ее материал вошел в “Чорний зошит Майдану”. Мне жаль, что ее работа не стала отдельным фильмом.
Мне же интересно было зафиксировать состояние людей. Поэтому я специально долго держал перед ними камеру: ведь как только ты включаешь камеру, на них сразу появлялись маски воинов, а если подольше постоять, то они расслаблялись и смотрели как-то искренне. Потом я просто выкроил эти моменты и вставил в фильм.
Д.Б: Одна из очевидных тем твоего фильма – как выглядят лица в начале Майдана и как они выглядят в последние дни. Но так вышло, что в начале ты показываешь и женщин, в том числе, – волонтерок, которые работали в столовых, например, в медпунктах. А в конце фильма им места уже не нашлось. Это случайно так получилось, или в этом есть какой-то дополнительный смысл?
Случайно. Я тогда просто пришел на Грушевского снимать, и там в основном были мужчины.
Мне интересно было увидеть изменения, произошедшие на лицах за 4 месяца Майдана, увидеть, как события отпечатываются на этих лицах, почерневших от копоти и в состоянии войны.
Еще один вопрос: у тебя в начале фильма идут лица, потом титр “Лица”, но после него первый кадр – это затылок. Почему так получилось?
Это было чисто монтажное решение, ничего особенного я туда не вкладывал.
Больше всего меня удивляет в этом фильме то, что он получился случайно. Мне просто захотелось соединить все снятые вещи, плюс мне надо было защититься в институте, и так совпало, что вышел фильм.
М.С: Но при этом нравится тебе концептуальное, продуманное до мелочей, совершенно не спонтанное кино. Лозница, например.
Да, не буду лукавить, нравится. Я вообще разное кино люблю.
Ты теперь в эту сторону копаешь, или нет?
Да. “Лица” – это документальный фильм, но я вообще игровое кино люблю. Случайным образом вышло, что я в силу событий сделал “Лица”. Но я все равно его считаю важным фильмом – для себя, и для близких мне людей. Но я хочу делать игровое кино и сейчас работаю над таким фильмом.
Расскажи о нем, пожалуйста, что можешь.
Много не буду рассказывать, он на стадии рождения сценария, но это будет фильм о женщине, которая работает на кондитеской фабрике. Она мать уже повзрослевшего ребенка, и в какой-то момент, когда ее сын уезжает, она остается одна. Фильм о том, как она справляется с повседневностью работы на конвейере.
Сама идея по поводу фабрики появилась давно, а то, что героиня будет матерью, стало понятно, когда я стал жить отдельно и наблюдать, как начала меняться моя мама.
А почему героиня – женщина, если ты хочешь рассказать об отношениях между матерью и сыном? Ты хочешь рассказать о чем-то, что тебя беспокоит в твоем личном опыте, но при этом ты меняешь пол героини. Почему ты дистанциируешь от себя эту историю?
Я хочу это специально сделать – хочу войти в другой мир. Я вспомнил фотографии Линча, на которых изображены женщины и станки, и понял, что мне это интересно. И я хочу максимально изучить мир, в котором эти женщины существуют.
Мы ездили в Тернополь, это совсем другой мир, не тот, что я представлял. Я представлял "Бараку", масштабное что-то, а там маленькая фабрика, 178 человек, где работают прекрасные и светлые женщины
А документальную историю не думал сделать?
Думал, но это будет игровое кино в документальной среде.
Д.Б: А как ты готовишься к созданию фильма на такие темы? Если ты не являешься женщиной, которая боится быть одной, ты во всей полноте этой опыт не постигнешь. Что сделать для того, чтобы приблизиться к этому?
Я начинаю с того, как я разговариваю со своей мамой, и заканчиваю интервью с женщинами, которые работают на фабрике. Мы взяли интервью у пятнадцати женщин с абсолютно разными судьбами. Нам даже попалась женщина, у которой такая же история, как у меня в сценарии. Пожалуй, пока так я к фильму готовлюсь.
М.С: А исходя из своего документального опыта с “Лицами” и женщинами на фабрике, нет у тебя ощущения того, что когда ты приближаешься с камерой к человеку, он готов тебе отдать себя, но это все равно некий образ, а что-то настоящее, что в нем есть, он тебе никогда не отдаст, пока ты рядом с камерой?
Ага, “зона змеи”. Мне кажется, что чтобы достичь чего-то настоящего, требуется долгое наблюдение за героем. Нужно какое-то время пожить с ним.
Нужно пройти с ним какой-то путь вместе, стать его другом, чтобы извлечь что-то настоящее.
Но ты так не делал, когда снимал свой фильм?
Нет.
А как ты относишься к определению “герой” в кино? В документальном или в игровом – все равно.
Надо подумать. (после паузы) Герой может быть любой – это может быть своя комната, фонтан в Мариинском парке, человек, телевизор. Тут, скорее, важно твое внутреннее отношение к нему, твое видение, решение.
Как много тебя в твоих фильмах?
В двух фильмах точно я есть, и довольно много. Первый мой игровой фильм – диплом за 4-й курс, “Порятунок”, – самый приближенный ко мне, наверное. В “Лицах” тоже – хаотичность, сумасшествие, которое происходит вокруг, тоже очень близки с тем, что я тогда ощущал.
“Порятунок” – это личная история была. Я максимально открыто пытался ее рассказать, вспоминая свой опыт и состояние в 14 лет.
То есть, это фильм-терапия?
Да, в каком-то смысле. Фундамент, внутренний рисунок, нерв – это то, что чем управляет героем в фильме. Об этом и кино.
Как ты считаешь, пора начинать рассказывать истории интересные или продолжать исследовать себя?
Мне кажется, стоит найти в этом золотую середину – рассказать интересную историю, но при этом искренне и честно. Сейчас мне интересно исследовать себя.
Это все общие слова. Давай с примерами. Ты же идешь от фильма к фильму, что-то же меняется у тебя в осознании твоего режиссерского пути? Это же не просто “пришел в офис, поработал и ушел”.
Меняется, я могу даже сказать конкретно, что.
У меня был очень большой перерыв – полтора или два года, я ничего не снимал, кроме коммерческих заказов. И я понял, что мне надо хорошенько работать над историей и над драматургией. Потому что я очень часто импровизировал на съемках, меня может унести, и если я чувствую, что нашел что-то классное, мне сносит башню и я сразу снимаю. А сейчас я хочу твердо заложить все в истории, а потом уже думать о форме. Потому что в импровизации я могу уйти не туда.
Тебе важно говорить о социально значимом?
Да. Должна быть какая-то позиция, я считаю.
Ты сейчас так сказал расплывчато “должна быть какая-то позиция”.
(смеется) Хочется отражать время, в котором я живу.
Д.Б: Но это же не про позицию. Позиция – это когда ты снимешь про одинокую мать и влепишь туда свое отношение к дискриминации женщин на рабочем месте.
Я уже и так влепил туда свое отношение. Это выразится в месте, где она работает.
М.С: А что не так с местом, где она работает?
Для героини это некое колесо. Вся жизнь, которая происходит вокруг, проходит сквозь нее, мимо. Это лишь одна из составляющих.
Ну вот украинское кино часто обвиняют в том, что оно находится в розовом пузыре и не реагирует на болевые точки. И мне интересно, кому из нас интересно на них реагировать.
Д.Б: И что это за точки – тоже хороший вопрос. Одиночество – это тоже проблема, просто не социальная. А проблема низкой оплаты труда, например, – социальная.
М.С: Проблема женщин, которые не могут найти себе достойную работу после 40. Это ведь женщин касается, не мужчин. Это то, что мне было бы близко, например.
Тут разговор, пожалуй, о том, что стоит напоминать себе, в какое время мы сейчас живем. Что происходит в стране. Рабочее название этого фильма “Поза зоною”.
А как ты его для себя расшифровываешь?
Первое – фильм о том, что происходит вне зоны военных действий. Но не только об этом, конечно.
То есть, на тебя немного давит то, что ты сам находишься вне зоны боевых действий?
Нет. Я считаю, что моя профессия – это тоже оружие. Сейчас я хочу сделать фильм о военном времени, не говоря ни слова о войне. Это для меня интересная задача.
Будешь мучать артистов на съемках?
Буду их мучительно направлять, скажем, так.
Для себя мучительно или для них?
(смеется) Буду искать какой-то язык, на котором мы будем говорить, чтобы им было легко и мне. И чтобы мы поняли друг друга. И вышли на тот результат, который нужен.
Д.Б: Насколько я знаю, у тебя однажды был сложный опыт в этом плане с фильмом “Карусель”. Можешь рассказать о нем? Какие были проблемы и как ты будешь их решать в следующем фильме?
Это вообще был фильм-импровизация. Полностью. Там не было четкого сценария. Мы выезжали и что-то снимали. Я не жалею, что этот опыт был, он был очень полезным.
По поводу актеров – после этого фильма я понял, что мне нужно документальное существование в кадре. Поэтому для следующего фильма я буду брать не профессиональную актрису на главную роль, а женщину, которая там работает. Это сложно, но стоит попробовать.
Но тем не менее, тебе кажется, что так тебе, как режиссеру, будет проще достичь своей цели, чем с профессиональной актрисой?
Я думаю, да.
Почему?
Это интереснее. В таком процессе могут появиться смыслы, которые я изначально вообще не закладывал.
Но ты же хочешь все контролировать.
Да, но иногда бывает, что ты в жизни не придумаешь какой-то ход или эмоцию, но она родится на площадке, и ее надо оставить в фильме. Из-за этого мне интересен документальный метод.
М.С: Но тебе же хочется, чтобы актеры действовали по-твоему. Чтобы люди, которые в жизни никогда бы так не поступили, играли по сценарию.
Главная героиня – да.
Так в чем же тут документальность?
Я это понимаю так: начнем с простого физического действия, которое героиня будет выполнять, потом она привыкнет, а после будет идти от себя, и в этом написанном изначально действии будет проявляться что-то ее личное. Маску страдальческой Мадонны я на нее точно вешать не буду.
Почему этот фильм – все еще короткий метр?
Потому что надо сделать хотя бы один хороший короткий метр. Я считаю, что я не сделал короткометражный фильм, которым я был бы доволен. Я понимаю, что этого никогда не будет, и это нормально, но пока такая цель: сделать фильм, который можно спокойно смотреть.
Про судьбы родины снимал бы кино? На большую и важную тему?
Д.Б: Про битву под Крутами.
Нет. Мне это не интересно сейчас так, как должно бы быть. Вы имеете в виду историческое кино?
То, что называют “госзаказ”.
Нет. Мне больше интересны личные истории.
М.С: А строишь карьерные планы?
Строю, конечно. Но в том плане, что как и любому режиссеру, мне бы не хотелось, чтобы фильмы лежали на полке, а хочется, чтобы их смотрели. Но прям чтобы шерстить фестивали – куда подаваться, куда нет, – нет, этим должен продюсер заниматься, мне кажется.
А ты смотришь неизвестное кино, которое синефилы выкапывают где-то?
Ты знаешь, сейчас вообще я меньше стал смотреть кино. Я понимаю, что надо как-то подпитываться, но я не могу.
Д.Б: Почему?
Не хочется мне. Не знаю, почему.
М.С: Кино не хочется смотреть или вообще подпитываться?
Кино не хочется. Бывает такое состояние отчуждения от кино. Хочешь жить жизнь, а не фильмы смотреть. Больше хочется снимать.
Знакомо. А как ты живешь жизнь, когда ты не смотришь кино?
Играю на пианино иногда.
Нет, чтобы пойти плитку положить у соседа. “Я на пианино играю”.
(смеется) Нет, ну я люблю долго по улицам ходить. Мне нужна динамика для процесса: если я долго остаюсь дома, я начинаю лезть на стену.
А ты себя мыслишь как одиночку или как часть кинематографического движения?
Как одиночку, если честно.
Д.Б: Ты смотри, тебя за это еще из СУКа исключат.
М.С: Ну СУК – это есть объединение одиночек, по-моему, нет?
В этом есть определенная правда. Но мы все равно вместе, и это прекрасно.
У тебя есть друзья по вкусам?
Есть, из СУК как раз.
То есть, нет ощущения изолированности, что ты один занят каким-то процессом, какой тебе сложно разделить с кем-то в дискуссии?
Есть такое ощущение, и это нормально. У каждого человека есть какой-то алтарь, личное пространство, которое он не может ни с кем обсудить.
А этот алтарь ты бы сделал предметом своего искусства?
Да. Многие так делают, разве нет?