«Политическая критика – это наркотик», – услышал я часть разговора двух посетительниц киевского книжного магазина «Є». Признаюсь, искушение дальше подслушивать их разговор было велико: всё-таки я, как и многие другие, прочно подсел на этот наркотик, и теперь не могу прожить без своей дозы политической критики и несколько дней. Ну и обсуждение политической критики в таком контексте привлекло меня так же, как, например, практически любого травокура привлекают заметки о марихуане – в комментариях к таким заметкам травокуров всегда полно. Однако я удержался от подслушивания.
И просто задумался о том, насколько же это удачное определение политической критики – наркотик. Восхитительное определение!
Чем сильнее зависимость человека от разного рода веществ, вызывающих страх и омерзение, тем необратимей игнорирование человеком всего в мире, кроме любимого вещества. Ну, или его отсутствия. Наше общество находится как раз в такой ситуации: замечает в мире только политическую критику, исключительно её составляющие, её воздействие, чистоту и количество. Всё, что находится за пределами политической критики, находится также и за пределами внимания людей, вообще не имеет шансов быть ими замеченным. Медиа – этот общественный разум, разум торчка – отфильтровывает из нашего существования любые намёки на наполненность жизни чем-то ещё, кроме политики.
В результате интерпретация общественных отношений в нашей стране всегда основывается на первичности политики, её изначальности для любого существенного процесса. Огромна убеждённость в том, что политика определяет будущее общества. Ну, это и естественно: ещё бы героиновый наркоман посчитал альфой и омегой своей вселенной что-нибудь кроме опийного мака. Как сказал герой фильма «На игле»: «Причины? Какие могут быть причины, когда есть героин?».
Тем не менее, вовсе не политика первична для общественных отношений, вовсе не она определяет их характер и будущее.
Наше общество видит политическую революцию даже там, где её нет и в помине, например, в нынешнем году в Египте, однако в упор не видит неполитическую революцию у себя дома. Вообще не замечает процессы, которые радикально меняют наше существование, оставаясь совершенно за пределами политики.
К счастью, в моей наркомании случился непостижимый перерыв, так что, есть возможность описать этот процесс. Речь идёт о революции чтения. О том, о чём важно подумать в связи с Всемирным днём книги и авторского права, который отмечается 23 апреля, и в нашей стране был практически проигнорирован. И в связи с 19 апреля, днём, когда первопечатник Иван Фёдоров начал работу над изданием «Апостола».
Третья революция чтения, которая происходит сейчас, – это фильм ужасов, постепенно ассимилирующийся с реальностью. Проблема в том, что первая и вторая революции чтения развивали чтение, а вот третья – чтение убивает. Фактически, это контрреволюция безграмотности, однако термин «третья революция чтения» устоялся, так что, не буду его подменять.
Краткий экскурс в историю. Вот по этой книге:
Первая революция чтения, произошедшая в Новое время, корнями уходит в процессы, которые в 12-13 веках изменили саму функцию написанного текста.
На смену монастырской модели, возлагавшей на записанные тексты функцию хранения и запоминания, мало связанную, собственно, с чтением, тогда пришла модель схоластическая, превратившая книгу в объект и инструмент интеллектуальной деятельности. Различие между умением читать про себя и чтением вслух здесь является основополагающим – как ни странно, но только в 12-13 веках закрепилась практика индивидуального чтения, чтения про себя. До этого читали вслух, да и то в основном по какому-нибудь особому поводу, а не просто так для собственного удовольствия и развития.
Ну, а революция в производстве книг, то есть изобретение книгопечатания, придала первой революции чтения необратимый характер. С появлением наборного шрифта и печатного станка рукописная копия перестала быть единственным средством, гарантирующим размножение и введение в читательский оборот письменных текстов. Книгопечатание увеличило количество имеющихся в обороте текстов до невозможного прежде уровня, снизило цену книги, сократило сроки её изготовления. И сделало возможным идентичное воспроизведение текстов в большом количестве экземпляров, что навсегда изменило условия передачи и восприятия текстов.
Вторая революция чтения, произошедшая также в Новое время, приучила к чтению огромное количество людей.
Во второй половине 18 века на смену «интенсивному» чтению пришло «экстенсивное» чтение. «Интенсивный» читатель имел дело с ограниченным количеством книг, которые читал, перечитывал всю жизнь, запоминал их содержание и пересказывал его, учил наизусть и передавал следующему поколению. Религиозные тексты были привилегированным объектом для этого вида чтения, которое носило глубоко сакральный характер. Германию во времена Гёте, а затем и всю центральную и западную Европу, охватила «читательская лихорадка», чтение стало «экстенсивным».
В этот период люди начали поглощать несметное количество разнообразных текстов-однодневок, читали быстро и жадно. Уважительное отношение к написанному слову, пронизанное почтением и послушанием и характерное для «интенсивного» чтения, тогда уступило место свободному, непринуждённому и дерзкому чтению.
Развитие книгоиздания, увеличившего к 1780 году количество издаваемой литературы в четыре раза по сравнению с началом века, стремительный рост числа газет, триумфальное шествие книг малого формата, снижение цены книг благодаря появлению контрафактной продукции, а также создание организаций, позволявших читать книги, не покупая их, – всё это сделало дерзкое чтение ещё более распространённым. Именно тогда началось то самое чтение, которое мы с вами хорошо знаем. Которое, по большому счёту, и является нами, сформировало нас.
И которое вот теперь гибнет.
Человеческая жизнь ускоряется. Каждый из нас за день «проглатывает» столько информации, сколько люди Нового времени получали за месяцы. С развитием кино и телевидения, средств коммуникации, в том числе интернета, на чтение остаётся всё меньше времени. Вдобавок: остаётся всё меньше сил для крупных текстов, поскольку за день большинство людей устаёт так, что максимум – это Дэн Браун, шансов нет не то что, например, у Жака Лакана, но даже у Славоя Жижека, который старается максимально упростить, прожевать для публики тексты Лакана.
И, конечно, нет шансов у современных физиков и математиков, чьи работа всё больше отчуждается от понимания публики. Отсюда, кстати, отмечаемый многими наблюдателями, так называемый, «глобальный тренд на архаизацию».
Мы идём к тому, что люди в основном откажутся от чтения книг и сосредоточатся на чтении образов: вижуал станет книгой.
Развитие электронной передачи текстов и диктуемого ею способа чтения сопровождают третью революцию чтения так же, как развитие книгопечатания сопровождало первую и вторую революции.
Однако читать с экрана – это не то же самое, что читать с бумаги, тут уже сама дигитализация текстов становится революционной силой большей, чем «визуализация мышления» читателей или ускорение человеческой жизни.
Электронный текст отменяет два прежде незыблемых правила: первое – ограничивающее возможность вмешательства читателя в текст, второе – устанавливающее границу между местом, где находится текст, и местом, где находится читатель.
Раньше всё в производстве и распространении текстов строилось на том, что читатель воспринимал текст так, как он был опубликован. А теперь читатель имеет возможность не только производить с текстом различные операции (копировать, перемещать, менять структуру текста и так далее), но, более того, он может стать соавтором. Различие между письмом и чтением, между автором и читателем, немедленно бросающееся в глаза в печатной книге, теперь стирается. Человек перед экраном, этот новый читатель, становится одним из действующих лиц написания текста – он имеет возможность создать новый текст из произвольно выбранных и вновь собранных фрагментов старого. И часто пользуется этой возможностью.
Блоггинг тут – очень хороший пример. Никогда раньше у читателей не было такого средства превзойти авторов текстов, переиначив тексты на свой лад, интерпретировав их как угодно, и при этом являясь одновременно производителем, издателем и распространителем текста, а также модератором аудитории этого текста, его читателей.
Такое же могущество доступно любому другому создателю контента в интернете: примерно то, что я сейчас делаю с книгой Гульельмо Кавалло и Роже Шартье об истории чтения, тысячи людей в то же самое время делают с прочими текстами. И следует отметить, что совесть далеко не всегда побуждает их указать первоисточник, начального ловца транслируемых мыслей.
Границу между местом, где находится текст, и местом, где находится читатель, устраняет интернет. Он осуществляет давнюю мечту людей о всемирной библиотеке – о некоем месте, в котором можно найти любой текст вне зависимости от того, когда и кем он был написан, а также того, хочет или не хочет его владелец вам его предоставить.
Если предположить, что все существующие тексты когда-нибудь будут оцифрованы, то станет возможным и доступ ко всей полноте письменного наследия человечества. Ни один учёный прошлого не имел такого счастья, какое, по-видимому, в самом скором времени получат и малые дети.
Но тут конфликт: с одной стороны, люди всё меньше читают и читают всё более короткие тексты, а с другой стороны – получен бесконтрольный доступ к невиданному ранее объёму текстов и бесконтрольная возможность манипулирования этими текстами так, что ни одному проходимцу прошлого и не снилось. Причём следует понимать, что это конфликт на глобальной почве, – например, современный подросток в Украине, его чаяния, выбор и бытовое поведение, существенно не отличается от подростка в Англии или Китае, в Бразилии или Канаде.
В культуре, с которой отождествляются современные подростки, практически нет ничего, что позволило бы им выделиться как частицам систем, к которым мы привыкли в 19-20 веках. То есть неодинаковых, противостоящих друг другу систем, каждая из которых претендует на воплощение на практике своей идеальной картины существования. Поколение нынешних подростков – это единая, глобальная система производства-потребления вижуалов (нечто вроде пространства-времени), у которой нет альтернатив; это общество будущего, в котором впервые глобальные культурные коды очевидным образом вытеснят национальные культурные коды.
И какие есть средства у старших поколений, чтобы остановить эту экспансию глобальной культуры? А никаких. В ходе третьей революции чтения люди лишились этих средств.
Если раньше книга и – шире – контроль производства, распространения и чтения текстов могли обеспечить устойчивость, сохранность национальных культурных кодов, то теперь для их сохранения необходима фантастическая по масштабу для отдельной нации инфраструктура производства и распространения визуальной культуры.
Это не под силу никому в мире, в том числе американцам и китайцам. Тут глобализм не имеет конкурентов.
Так вот, украинское министерство образования может пропагандировать какие угодно учебники – но у детей в действительности теперь лишь один учебник: интернет. И суть его в том, что он должен оставаться бесконтрольным, анархичным, если, конечно, у правительства есть потребность в прогрессе, а не в мумификации живого общества, какую можно наблюдать в Северной Корее.
Украинские писатели могут производить какие угодно тексты – но теперь они конкурируют не только с бесчисленным множеством амбициозных читателей-авторов перед экранами, но и с писателями прошлых эпох, писателями из других стран, чьи тексты находятся сейчас от читателей на расстоянии всего в несколько кликов.
И, наконец, наиболее важное: третья революция чтения ставит вопрос о языковой революции в Украине. Знание английского языка – это уже не только вопрос квалифицированности, это вопрос удовлетворительной потребительской культуры, удовлетворительной политической культуры и удовлетворительной культуры мышления. Только удовлетворительной! Хорошо – это плюс ещё какой-то иностранный язык. Отлично – это плюс ещё несколько иностранных языков.
Собственно, если бы наше общество не было наркоманом, если бы большинство из нас не «подсело» на политическую критику, Украина заметила бы в современном мире не только политические революции в Северной Африке, не только тихую буржуазную революцию на Кубе и не только предпосылки для националистической революции в Западной Европе. Украина заметила бы и культурную революцию, результаты которой для живущих и ещё не родившихся украинцев будут несравнимо значительнее.
Да, революция чтения аполитична по своей природе. Но стоит понять, что вся наша нынешняя идентичность (а значит, и государственность, и социальность) основана исключительно на текстах. На тех текстах и на тех правилах обращения с текстами, которые были установлены в результате революций чтения Нового времени и вот сейчас – изменяются.
Кто осознаёт, как дальше будет развиваться общество в условиях перехода большинства от традиционного чтения к чтению вижуалов?
Кто думает о грядущем отставании нашего общества от других обществ, которое будет обусловлено тем, что у нас вместо решения задачи англификации общества до сих пор решается задача украинизации? То есть та задача, актуальность которой основывается лишь на материале опыта жизни в первой трети 20 века. А ведь это отставание – вдобавок к технологическому отставанию, которое очевидно в Украине уже сейчас.
Да, политическая критика даёт хороший «приход», и от неё лёгкий «отходняк», так что, это привлекательный вид эскапизма. Ну, и быстрое наслаждение. Но с ним пора кончать.
Стоит попробовать превратить в наркотик критику культуры. Возможно, это единственный способ увлечь общество работой с грядущим.