Вы много печатались в журналах до того, как издали первую книгу. Насколько важным был подобный опыт первых публикаций? Есть ли разница в журнальной и книжной судьбах этих текстов?
В России это разные сферы приложения писательских сил. Толстожурнальная писательская история - это одно, книжная - другое, есть еще третья история, с экранизациями. Вот толстожурнальная история - это история для очень узкого круга книжных эстетов, которые живут классическими представлениями о литературе. Начало моего литературного успеха с этим связано напрямую, потому что меня прочитали критики. Помню, тогда еще выходили первые «Путеводители по русской литературе» Сергея Чупрынина. Был толстый том, со списком из 30 или 50 лучших современных российских писателей, и я с первого раза попал в этот список. Чупрынин писал, что «Прилепин заработал свой успех, но не у публики, а у критиков». И это было правдой, потому что критики сразу начали писать много хорошего, и это уже дало толчок. Издательства стали лучше покупать у меня книги, больше за них платить, и с какого-то момента я перестал свои романы публиковать в журналах. Сейчас я там публикуюсь для пиар-поддержки своей новой книги, даю туда новые главы. Охватывать нужно все сферы читательской аудитории, работать со всеми источниками. Я и в газетах публикуюсь, и в глянцевых журналах, потому что люди, читающие газеты, не читают толстые журналы. А читающие «Новый мир» или «Современник» не читают глянец и так далее. Я отношусь к писательству как к ремеслу. Если я занимаюсь писательством, значит, я должен делать себя знаменитым. Ничего дурного в этом я не вижу.
Но кроме активной публицистики вы еще решили издать сборник интервью с литераторами «Именины сердца». Это попытка составить собственный канон в литературе?
Первая идея, не буду кокетничать, связана с финансовой подоплекой вопроса. У меня сейчас хорошо продаются все книги, которые я издаю. Недавно издал книгу, на которой написано «Захар Прилепин. Война. War», а в ней Захара Прилепина нет. Это антология из 18 рассказов о войне. Мои друзья называют это издание «Прилепин и его литературные негры». Там есть Джек Лондон, Хемингуэй, Лев Толстой. Люди видят на обложке имя и покупают: мы сделали первый тираж, второй, сейчас будем делать третий. И я ничего против этого не имею, люди прочитают хорошие рассказы отличных писателей. То же с книжкой публицистики. Я интересуюсь литературой, политикой, искусством, я об этом много пишу. Когда мне говорят: «Слушай, ты написал столько текстов, давай издадим книгу за хорошие деньги», я соглашаюсь. Люди читают, пишут письма. Кстати, письма начали приходить не после журнальных публикаций, а после книг. Иногда приходит по 30-40 писем в день - бабушки, девушки, которых бросили или которые потеряли ребенка, бывшие офицеры, подростки. Я потихоньку начал убирать свой адрес из интернета, потому что не в состоянии всем ответить, но иногда пишут такие пронзительные письма, что душа разрывается.
Говорят, что талант Прилепина победил его убеждения. Так ли это?
Слава богу, что мои тексты - что-то большее, чем мои идеологические представления.
Как вы прокомментируете высказывание Валерии Новодворской: «Прилепин - очень хороший писатель, лучше, чем Лимонов. Но враг»?
Я рад, что я враг Новодворской. Ей не нравится российская власть, и мне не нравится, но она не нравится нам по-разному. Новодворская считает, что власть авторитарна и империалистична, а мне не нравится то, что она авторитарна, но недостаточно империалистична. (Под словом «империализм» я понимаю Россию с ее нынешней территорией. Нам бы с ней разобраться). Для меня российская власть - симулякр. Она имитирует свое имперское и государственническое начало. Поэтому мы с Новодворской находимся на разных полюсах. Я рад, что даже мои враги пишут, как в свое время писали ненавистники Алексея Николаевича Толстого, что он «талантлив брюхом». Мне нравится, что я отчасти повторяю эту историю. Что люди, которые терпеть не могут ни меня, ни мои политические убеждения, говорят: «Но писатель он хороший». Мне это льстит.
Фото: PhotoxpressUPG
В каком ряду вам приятнее находиться - Проханов-Лимонов-Прилепин или Улицкая-Пелевин-Прилепин?
Кажется, в Барнауле делали читательский опрос, где определяли лучших писателей России. Улицкая, Пелевин и я получили по 4% голосов, я оказался с ними в одном ряду. Правда, нас обогнали Донцова и Маринина, они набрали по 10%. С другой стороны, я нахожусь в ряду Проханова и Лимонова, я радуюсь этому, хотя и не достиг того уровня, чтобы стоять с ними через запятую. Они прожили огромную, честную, страшную жизнь, а я ее только начал. Недавно весь интернет обошел стих, где обыгрывается тема - какая у нас бездарная литература. И я там нахожусь в следующей тройке: Прилепин-Глуховский-Минаев. Меня поставили в ряд смазливых мальчиков. Поэтому видите, меня помещают в любой раствор.
Однажды вы писали, что некоторые романы Лимонова и Проханова провальные, потому что писатели поставили политические задачи выше литературных. Как вы отслеживаете меру политичности в себе, когда работаете над текстом?
Это происходит на уровне слуха, конечно. Публицистика, безусловно, враг литературы. Я стараюсь, чтобы никакой публицистики, однозначности высказываний у героев не было. Я вообще стараюсь в текст не пускать даже упоминаний «Ельцин, Горбачев, Путин», этого не будет никогда. Потому что для меня это какие-то вредоносные грибки, они разъедают любой художественный текст.
Ваше описание чеченских женщин - что им и война не страшна, они сытые, с усами и некрасивые - это исключительно литературное?
Это не публицистика и даже не литературное, это правда. Они стояли на рынках толстые, довольные, не было ощущения, что беженки. Это просто мое человеческое восприятие, ни капельки идеологии в это не вкладывалось. Это сейчас некоторые чеченцы богатые и даже сытые, но в 1996 году это была разрушенная страна. Это вовсе не означает, что «хорошо, что воевали». Ужасно, что делали с прекрасным городом. Грозный был такой же красивый, как и Киев, а превратили его в руины.
Я понимаю, почему вы поехали на войну в Чечню впервые, но что заставило быть там во второй раз? Как вы жили со словами «зачистка», «боевики»?
Это не слова, я эти самые зачистки организовывал. Я бы попал туда и в третий, и в пятый раз - если бы не уволился из ОМОНа, ездил бы. Вот сидит моя жена, она не даст соврать. Через месяц опять хотел поехать, но случился семейный скандал. Это была работа.
В романе «Санькя» я все ждала, что главный герой вот-вот произнесет монолог, где все объяснит. Но он всем вокруг предоставляет возможность говорить, а сам молчит. Почему?
Ничего в моих книжках случайного нет. Как говорит Алексей Иванов, «в моих книжках все не как получается, а как я хочу». Это же я могу отнести на свой счет, я пишу преднамеренно. Санькя молчит, потому что все нацболы мало говорят. Они не могут произносить длинных тирад. Это я сам могу разговаривать по 15 минут или Лимонов, а нацболы произносят 15-20 слов, потому что истина или не истина - для них это не важно. Их правда им ясна, и они не считают нужным ее озвучивать.
Вам очень хорошо даются сцены нежности и любви.
Многие говорят, что они написаны сентиментально, пошло и омерзительно.
Не думали написать обычную человеческую историю любви, где все конфликты будут в психологической плоскости?
У меня есть такие рассказы в книжке «Ботинки, полные горячей водки». Политика и война меня интересуют только в том смысле, что они обостряют обычные человеческие реакции. Для меня это фон, я не политизированный человек, не милитаризированный. Для меня человеческое - прежде всего, и я буду все больше об этом писать.
В романе «Патологии» собака Дэзи единственная из своры псов терзает кошку, попавшую в капкан. Главный герой ее за это начинает уважать и угощает колбасой. Это противно моей природе, но так написано, что начинаешь соглашаться. В этом и есть секрет Прилепина?
Вы верно сформулировали. Наверное, это так. Не только Новодворская, но и Архангельский, Каспаров, очень многие другие люди диаметрально противоположных взглядов соглашаются с этим. И девушки, которые ненавидят зверизм и мужской эгоизм, и мужчины, которые ненавидят сентиментальность, иногда нормально реагируют на мои тексты. Я пишу, как мне надо, но это не значит, что я разобрал будильник и собрал его заново. С точки зрения психологии результат мне будет непонятен. Это по большому счету не проповедь, а исповедь.
Вы любите простые вещи - собаку, жену, детей, Родину. Но сейчас же время синтетических субкультур, где все завязано на блестящих пространных поверхностях, креативе. Значит, все они неправы?
Я вообще про них ничего не знаю, какая культура у хипстеров, например. Любой человек рано или поздно будет стремиться к простоте, к последним истинам. Все мы в юности переходили через такие периоды, я всю юность общался с музыкантами, это был нонконформизм и пренебрежение к людям, которые не знают этой музыки. Как Козлов когда-то говорил: «Всех, кто не любил джаз, мы воспринимали как полных уродов». Но потом начинаешь понимать, что некоторые вещи действительно самые главные. Это земля твоя и дети, почва, это судьба твоя - то, что не разрушить.
Как вы восприняли телевизионную картинку «Путин и Медведев на отдыхе играют в теннис»?
Я не слежу за их жизнедеятельностью, поэтому не реагирую. Меня воспринимают как политически ангажированного, а я не слежу за политикой. Я не читаю блог Медведева. Это какое-то мелкое, вялое копошение, которое мы наделяем паразитарными смыслами. Мы думаем, что там следует искать смыслы. Проханов в этом гений. Он считает, что Путин и Медведев наделены мифическим значением, нейро-пиар-технологиями. Черт знает что, связанное с сионистским заговором, и с масонским, и с философией. А там ничего нету, они просто пришли и поцеловали мальчика, поиграли в бадминтон. И ничего за десять лет не изменилось.
Вас интересует судьба книг, изданных за рубежом? Я имею в виду не только продажи, но и мнение читателей.
Я не собираю рецензии, не перевожу их, мне все равно, как там отреагируют на книгу. Чтобы этим интересоваться, нужно жить во Франции, в Польше или Китае, чтобы понимать, чего люди ждут, что им не нравится. Я должен понимать физиологию этих людей. А я ее не понимаю. Зарубежная история моих книг интересует меня с точки зрения продаж. Я не смогу ориентироваться на этого читателя. И потом, я сейчас много езжу по зарубежам, и у каждой страны свое восприятие России.
Во Франции любимое блюдо - плохие новости из России. Я должен говорить там, что мы все несчастные, поломанные, у меня чеченский синдром, Россия - тоталитаризм, это для французов хорошо, они оживляются. Если я говорю: «Я себя прекрасно чувствую, русские любят воевать, Россия встанет с колен и всем устроит свистопляску», французы начинают напряженно кусать ногти.
В Польше совсем другое, там понимают, что такое Россия. Это огромный зверь рядом, который всегда может протянуть свою лапу и случайно сломать какую-нибудь конечность полякам. В Америке вообще не знают, что такое Россия, и можно рассказывать сказки, в Китае - запрос на героику. Там очень популярна «А зори здесь тихие» Васильева, «Как закалялась сталь» ского. Правда, за счет китайцев я так и не разбогател, заплатили какие-то копейки. Они очень бережно относятся к своей валюте.
В какой же стране, кроме России, вам комфортно?
Мне хорошо в Америке. Это самая удобная для жизни страна. Как говорил Бродский, «земля везде тверда, рекомендую США». Отличная страна, мне хорошо жилось на Юге в маленьких городках, с бензоколонками, злыми американскими бабушками и добрыми полицейскими, дико нравилось. Мне очень нравилось в Париже. Но однажды я гулял ночью и вдруг увидел собор Парижской Богоматери. Он ночью показался таким, каким должен быть - со страшными горгульями, уходящий ввысь, пугающий. Мне это пришлось дико не по душе. Но потом я прошелся дальше по Парижу и встретил группу уличных музыкантов. Я их попросил, пьяный: «Гив ми гитар». И начал орать песню «Она не вышла замуж за хромого араба». Потом поднял свои пьяные глаза и увидел, что вокруг меня одни арабы, человек 15. Они спрашивают: «Вот зыс сонг ебаут?» Я говорю - про русскую девушку. «Не-е-ет, про арабов», - догадались они. Этот город всегда влюбляет в себя русских, и каждый из них говорит: «Это мой Париж», но Париж никогда не скажет: «Это мой русский». Париж равнодушный. Я, конечно, самозабвенно ходил по Парижу в кафе, где сидел мой любимый писатель Гайто Газданов. К местам, где жил Лимонов, где сидел Хемингуэй, ходил Генри Миллер.
Если будут продолжаться преследования, срывы встреч и митингов несогласных, вы будете продолжать биться лбом по всей России или покинете страну?
Мы каждый день бьемся лбом. Я-то человек мало страдающий, а вот Лимонов - человек многострадающий, но он тоже не поедет никуда. И большинство нацболов никуда не поедет. Никто никуда не поедет. Будем жить в нашей стране, пока что-то не случится либо с ней, либо с нами.