В годовщину Исламской революции в Иране практически никто не замечает приближающегося коллапса и знамений новой революции, причиной которых могут стать неудовлетворенность населения своим бедственным экономическим положением. Это отнюдь не очевидно для большинства наблюдателей, отслеживающих события в Иране. Кажется, что иранский государственный аппарат работает стабильно и проявляет компетентность в сфере безопасности. Но на самом деле существует множество сложнопреодолимых вызовов – как на внешнеполитической, так и на внутриполитической арене.
На внешнеполитическом уровне следует в первую очередь упомянуть сирийский кризис. Здесь Тегерану удалось добиться успеха, когда режим Асада избежал коллапса благодаря помощи России. Комментаторы с критическим отношением к Ирану считают, что это Левантийское государство уже превратилось в колонию иранских духовных лидеров, и в качестве аргументов приводят переход к шиизму, переселение иракских шиитов и развернувшуюся экономическую активность иранцев. При более пристальном рассмотрении данная ситуация уже не кажется настолько однозначной.
Так, сирийцы искусно используют Россию как противовес иранскому влиянию. Москва прилагает усилия для снятия напряжения в отношениях с Израилем. Более того, материальные ресурсы и людские резервы Тегерана для ведения войны в Сирии не бесконечны, но иранцы обязаны продолжать ее до самого конца ввиду отсутствия политической и стратегической альтернативы.
Стоит отметить, что Иран задействует в этой войне относительно малое количество собственных граждан, преимущественно сотрудников разведслужб и кадровых военных из собственной армии и Корпуса стражей Исламской революции, а также – на добровольной основе – резервистов из армии и Корпуса. Большая часть выставленных Ираном подразделений представляет собой шиитские военизированные формирования, которые состоят из иракских, пакистанских и афганских добровольцев – в случае с последними степень добровольности нередко становится предметом дискуссий.
Особый вызов представляют собой иракцы – сразу в нескольких отношениях. Из поставщика дешевой военной силы для стратегических интересов Тегерана они превратились в уверенного в себе и самодостаточного игрока, который, правда, еще долго не будет обладать тем политическим и стратегическим опытом, который есть у ливанской Хезболлы. Это проявилось на фоне недавних антиизраильских провокаций, организованных лидерами иракских военизированных формирований, которые близки к властным кругам в Иране.
К тому же постепенно начинает набирать обороты процесс консолидации внутри Ирака: Багдад принял законодательные меры, запрещающие членам военных подразделений, которые сформированы на основе народной мобилизации и в которые входят все шиитские военизированные формирования страны, принимать участие в операциях за границей. В любом случае иракская зависимость от Тегерана никогда не была такой всеохватывающей и огромной, как это склонны предполагать западные и иранские аналитики.
Это решение является важным, таким образом получится сделать еще один шаг в направлении военной профессионализации и политико-идеологического сдерживания иракских военизированных формирований. Действующее иракское правительство доказывает тут свою дееспособность. Но благодаря этому ограничивается самый важный источник людских ресурсов для борьбы, которую Иран ведет в Сирии, – в этом отношении западные государства достаточно хорошо осведомлены и потому держатся в стороне от этой сферы иракских реформ в секторе безопасности.
Но иранцам стоило бы добиваться реальных успехов не на поле боя, а на дипломатическом уровне. Так, Тегеран играет важную роль в переговорах по Сирии в формате Астаны и сумел нормализовать двусторонние отношения с Турцией по широкому спектру вопросов. Следует ожидать, что как в отношении фундаменталистского повстанческого оплота в Идлибе, так и в отношении территорий северной Сирии, находящихся под курдским или курдско-арабским контролем, роль Тегерана как заинтересованной стороны будет возрастать.
Нервозность иранцев проявляется прежде всего тогда, когда в поле зрения оказываются курды: если еще десять лет назад отряды народной самообороны (ОНС) Высшего курдского совета представляли собой лишь небольшую подгруппу сирийской Рабочей партии Курдистана, то теперь это боевая единица, которую США хорошо подготовили и оснастили и которая зарекомендовала себя в боях против ИГИЛ. А потому Тегеран, Анкара и, возможно, Москва будут стараться расширить контроль нынешнего сирийского государства – режима Асада – на всю территорию северной Сирии и, как следствие, с помощью Дамаска ограничить зону влияния сил ОНС. Утверждается, что тем самым получится воспрепятствовать оттоку кадров с боевым опытом в другие регионы – прежде всего в иранский и турецкий Курдистан.
Следует также учитывать, что нынешнее влияние Ирана в регионе ощутимо, но не достигает тех масштабов, которые ему склонно приписывать общественное мнение. Так, Тегеран дислоцирует в Йемене незначительную часть своих войск и обладает лишь скромным – по слухам, скорее даже «тающим» – влиянием на зейдитское движение хуситов.
Текущие изменения внутри страны ставят перед Тегераном более значимые проблемы. Здесь в первую очередь следует отметить современные культурные и политические перемены в рядах иранских суннитов, которые преимущественно, но не исключительно являются членами этнических меньшинств. В последние десятилетия в страну попадало немало радикальных суннитских движений из соседних Афганистана и Ирака. На протяжении всех этих лет отдельные небольшие, но эффективные радикальные группировки осуществляли теракты в Белуджистане, Хузестане и Курдистане.
Два года назад в самом Тегеране было совершено нападение на парламент и мавзолей Хомейни. Правда, это не поставило иранское государство на колени. Однако в долгосрочной перспективе террористические акты такого рода дискредитируют иранские власти в глазах местного населения, которое до сего момента без особых возражений мирилось с мощным аппаратом по обеспечению национальной безопасности в данной исламской республике – в свете нынешнего хаотического положения дел в соседних странах.
Но самые большие вызовы поступают из таких сфер, как экономика и экология и, как следствие, из сферы демократической политики. Было бы ошибкой возлагать ответственность на иранское правительство за бедственное положение с экологией, прежде всего за нехватку воды. Однако иранским исламистским элитам очень даже можно поставить на вид дефицит политических концепций и мер по преодолению этого бедственного положения.
Эти элиты даже в действиях своих местных активистов-экологов усматривают риск для национальной безопасности, о чем свидетельствуют последние процессы против защитников окружающей среды. Тем самым – как и в случае с группами по защите прав человека – игнорируется и криминализируется один из важнейших сегментов общества, который представляет дело национального значения.
Не позднее президентской каденции Мохаммада Хатами (1996-2005) дефицит активности и участия населения в политическом процессе проявился в форме реформаторского движения. Нынешний президент Хасан Роухани с момента своего первого вступления в должность в 2013 году пытается посредством хартии о гражданских правах заложить более позитивную основу в отношение иранок и иранцев к своему государству.
В этой хартии поднимается ряд проблем, которые отчасти имели место еще до Исламской революции – такие, как, например, отношение к существующим в стране языковым группам и меньшинствам или усиление полномочий местных властей в отношениях с центральной властью в Тегеране. Но в случае с правительством Роухани речь в первую очередь идет о правовых гарантиях для всех граждан.
Правовые гарантии и прозрачность были бы выгодны в том числе иностранным инвесторам, при помощи которых правительство хотело модернизировать и рационализировать иранскую экономику. Замысел был в том, чтобы привлечь необходимые для этого финансовые средства за счет интеграции Ирана в мировую экономику, то есть за счет снятия с него санкций. Как известно, осуществлению этих планов воспрепятствовал выход США из ядерного соглашения СВПД. В результате важная энергетическая отрасль осталась под санкциями – даже в условиях, когда европейцы пытаются поддерживать по большей мере робкие экономические отношения с Ираном в формате INSTEX.
Этот шаг оказался выгодным в первую очередь для тех радикальных групп, которые с самого начала находились в оппозиции к Роухани. В их распоряжении имеются огромные, хранящиеся в так называемых благочестивых фондах и необлагаемые налогом финансовые средства, которыми они деформируют свободный рынок. Законность и прозрачность резко сузили бы сферу их бизнес-активности. Одновременно с этим они также отвечают за финансовые потоки для иракских и афганских военизированных формирований в Сирии. Таким образом, любое ограничение их экономических возможностей со стороны иранского правительства способствовало бы снятию напряженности на региональном уровне. Теперь это больше невозможно.
С другой стороны, более жесткие и прежде всего длительные санкции ведут к усилению власти фондов и постепенной деградации государственных институций. От этой тенденции больше всего страдают образованные представители среднего класса, которые уже сейчас массово покидают страну. Оставшаяся часть населения попадает во все большую экономическую зависимость от контролируемых экстремистами фондов. Проистекающая из этого политическая апатия охватывает в первую очередь тех иранских граждан, которым близка идея упомянутого выше реформаторского движения. Тем самым становится все более вероятной победа радикального кандидата на следующих президентских выборах.
Автор - Уолтер Пош (Walter Posch) – ученый Института укрепления мира и управления конфликтами Академии национальной обороны (BLMVS) в Вене. До этого работал в Фонде «Наука и политика» в Берлине и Институте Европейского союза по исследованиям в сфере безопасности в Париже. Он изучал исламоведение, тюркологию и иранистику в Вене, Стамбуле и Бамберге и защитил диссертацию по иранистике в Бамберге.
Эта статья опубликована в рамках сотрудничества LB.ua c онлайн платформой "IPG–Международная политика и общество" и публикуется с разрешения правообладателя.