Здесь, в политической зоне на Урале, он отбывал свой срок по статье 62 Уголовного Кодекса УССР «Антисоветская агитация и пропаганда». Первое моё впечатление о нём в 1973 году: молодой, злой зверёк, общающийся только с подобным ему старшим паханом, раскрутившимся к нам из уголовной зоны. Никогда не общаясь с нами, эти двое жили какой-то своей особенной жизнью.
Однажды в зоне случилось чрезвычайное происшествие: кто-то ограбил нашу убогую медсанчасть. Здесь, в лагере для политических заключенных, прежде такого не было! Местные оперативники быстро определили виновных: Педана и его старшего друга. Им хотелось кайфа, а поскольку в нашей зоне наркотиков никогда не было, решили оттянуться обыкновенными «колёсами», т.е. таблетками из медсанчасти. Оттянуться они успели, но заплатили штрафным изолятором, скудной жизнью в лагерном помещении камерного типа, печально известном нам ПКТ, а затем тремя годами камерной жизни в тюрьме города Владимира, где отбывали свои невесёлые годы так и не ставшие на путь исправления матёрые уголовники и горькие диссиденты. Сидели они там раздельно, согласно «масти», но удавалось общаться посредством специфической тюремной «почты».
Педан, награжденный политической статьёй УК, сидел с нашими, с диссидентами. Мир камеры требует самодисциплины и хоть какого-то внимания к соседям. В свободное от работы время наши читали, писали, о чём-то неинтересном, скучном для Педана разговаривали. Молодой, сильный зверь, вынужденный отбывать свои арестантские дни рядом с этими непонятными людьми, создавал серьёзные психологические проблемы. Сначала он был попросту опасен, пытался нападать на сокамерников. Вынужденный, тем не менее, общаться с ними, постепенно остыл, стал прислушиваться к их странным беседам, впервые в своей убогой жизни заинтересовался книгами.
Спустя три года его вернули к нам в ту же зону на Урале. Я не узнал его. Спокойный, много читающий, дружелюбный молодой человек резко отличался от прежнего Лёни Педана. Тюрьма, три года жизни в камерах с диссидентами превратили его в думающего, трезвого интеллигента.
Помню реакцию старого зэка, украинского солдата Васыля Пидгородецкого: «Це ж треба такому бути, до нас повернувся не кримінальник, а зовсім цивілізована людина..»
Постепенно, присмотревшись к новому Педану, мы приняли его в свой неформальный круг. Он, как мог, помогал нам в нашем лагерном сопротивлении, участвовал в хранении ксив, маленьких, герметично закрытых упаковок, готовых к отправке на волю. Содержавших важную информацию о нашей лагерной жизни. Однажды лагерный кагебист капитан Утыро вызвал на беседу Ивана Алексеевича Свитлычного. Среди прочего Иван заговорил о Педане, о его превращении в нормального, цивилизованного человека. На что капитан КГБ нервно ответил: «Лучше бы он продолжал воровать!»
Мы предложили Лёне написать о своих юных годах в советских уголовных зонах. О наркотиках и водке, которые приносили заключенным надзиратели, о своей жизни там. Лёня согласился. День за днем, вернувшись после работы в жилую зону, он писал. Делал это увлеченно, осваивая новое для себя ремесло – писать. Прочитав несколько страниц в его толстой тетради, я удивился качеству текста.
Нас обыскивали постоянно. Искали только одно – рукописи, которые могли заинтересовать КГБ. Необычное поведение бывшего уголовника привлекло внимание лагерных оперативников. Рукопись Педана изъяли для проверки. Офицеры Скальнинского отдела КГБ, обслуживавшие политические лагеря на Урале, всё поняли. Свидетельства о жизни в уголовных зонах, явно предназначенные для выноса на волю и публикации на Западе, им совершенно не понравились. Спустя несколько дней Лёню посадили в штрафной изолятор, а затем куда-то этапировали.
Иван Свитлычный очень переживал за будущее Лёни. Часто говорил о нём и его рукописи. Увы, Лёня исчез из нашей жизни навсегда. Спустя годы, вернувшись в Киев, я предпринял несколько попыток найти его в Никополе. Не нашёл. Никто из бывших политзаключенных не знал ничего о его судьбе.
Догадываюсь. «Крутили» не раз по различным статьям. А в зонах уголовники, сотрудничавшие с администрацией, били его нещадно. Если бы сумели сломать, в какой-нибудь советской газете появилась бы его статья о нас, грязных антисоветчиках и националистах. Такая тогда была практика у КГБ. Не сломали. Умер? Где? Когда? Я никогда не был в Никополе. Может и сегодня там живёт кто-то из его родственников…
Не уберегли мы тебя, друг наш Лёня. Прости нас.