Прошло всего только пять столетий, мир не изменился. Не изменилась и политика, состоящая из сокрытия реального смысла намерений, грубых интриг и стремления к удовлетворению личных амбиций. Во всяком случае, украинская политика такая. Как и пять веков назад, политики иногда посещают храмы, демонстрируя публике свою богобоязненность. И публика, никогда не читавшая Гельдерлина и не слушавшая Вагнера (в отечественных вариантах, разумеется), эту взрослую игру принимает и поддерживает. За исключением той её, публики, части, которая действительно озабочена спасением души.
Где-то в старой книге я прочёл горькую историю летчика, участвовавшего в первой мировой войне. Пролетая над готовящимися к сражению французскими солдатами, он увидел молившегося за их грядущую победу католического священника. Перелетев к немецким отрядам, он увидел такую же картину: их готовил к победе (или точнее, к смерти в бою) протестантский священник. И те, и другие солдаты были христианами. Летчик также был христианином. По-видимому, искренним… Это был его последний полёт, он сошёл с ума.
Знаю, пацифизм – привлекателен. Лично ты можешь категорически отказаться убивать себе подобных. Даже в том случае, когда государство тебя сурово наказывает. Тюрьмой, к примеру.
Но, увы, пацифизм невозможен. Неэффективен. Ты, отказываясь от оружия, облегчаешь задачу другому человеку, намеренному убить тебя и твою семью. Всевышний примет твою жертву. Но – вправе ли ты так жестоко распоряжаться жизнью своих близких?
Ни Гельдерлин, ни Вагнер людей не убивали. Несомненные гении, они стали утонченной духовной пищей для палачей, тонко чувствовавших гармонию поэзии и музыки, отдыхавших после тяжелой и грязной работы. Это так, убивать людей нелегко. Разумеется, если ты не садист или тупой, одержимый убийством маньяк. Похоже, что сталинские палачи в таком расслаблении не нуждались…
Очень давно, в 1973 году, меня, молодого врача, этапировали в зону к особо опасным государственным преступникам. Коим и я являлся в связи с решением киевского областного суда. Да, это так, в той стране политических заключенных не было. Там, в уральской зоне, я встретил людей, о которых я прежде ничего не слышал. Они, солдаты УПА, досиживали свои 25 лет заключения каждый. Рядом с ними отбывали свои 25 лет литовцы, эстонцы и латыши, так называемые «лесные братья». Тогда я понял, что почти ничего не знаю об истории моей страны, СССР. Живя и работая рядом с ними, нашими лагерными «стариками» (так называли мы их ласково), я должен был понять: принимаю ли я их в свой мир? Я знал: они убивали. Также, как убивали их. Они проиграли свою войну, но они остались верны своему прошлому, своей родине. Уже покоренной, уже научившейся жить по-советски.
Однажды я сказал себе: они убивали чужих. На своей земле они были вынуждены обстоятельствами сопротивляться. Чужие пришли к ним. И не так уж важно, что часть этих чужих были украинцами. Чужими украинцами. И я, русскоговорящий молодой еврей, с наслаждением читавший Томаса Манна и Германа Гессе, встал рядом с ними. И они, старые советские каторжане, приняли меня в свой мир. Где я – и сегодня. Уже без них, они – мертвы.
Гиркин пришёл на землю Украины. Покорять и убивать. В такой ситуации трудно быть пацифистом.