Бойцы 93-ей бригады Миша и Сергей сопровождают нас в нашей прогулке по селу. «Это «град», это тоже «град», а это мина», - показывает Сергей последствия обстрелов.
Пустые разрушенные дома — обычные и богатые, многоэтажные, с бассейном и площадкой для баскетбола. От некоторых зданий не осталось почти ничего. Повсюду разбросаны вещи, игрушки, книги. Ворота посечены осколками. Почти в каждом дворе на деревьях спелые фрукты: яблоки, сливы, груши. Земля усеяна ими, собирать некому.
Все это очень напоминает мне грузинский поселок Тквиави через год после бомбежки. Может быть, и сюда, как случилось с Тквиави, когда-нибудь вернутся люди и жизнь.
С солдатами местные держатся осторожно, да и солдаты с местными тоже.
«В последнее время диверсионные группы работают, и вы можете попасть на таких «местных», что не вы их, а они вас будут интервьюировать… в другом месте», - объяснил нам боец 93-ей бригады Игорь, с которым мы сидели в укрытии предыдущую ночь.
Жители стараются никуда не ходить, на улицах практически нет людей. В одном из огородов мужчина срезает бурьян. На просьбу пообщаться без особой инициативы предлагает с вопросами общаться к сестре, Наташе. И провожает нас в дом.
Наташа
Женщина с перевязанными руками, чтобы не пораниться, собирает урожай в малиннике. На гостей смотрит с подозрением. Предлагаем помощь в обмен на разговор.
Наташа очень громко разговаривает, практически кричит - последствие обстрелов. Женщина живет с мужем и братом. Брат – инвалид после менингита, перенесенного в детстве. Муж увлекается алкоголем. Во дворе сарай с кроликами.
- Мне только такое мясо можно, диетическое. У меня сахарный диабет, лекарства нужны, я их вечно достать не могу, - говорит Наталья.
Жалуется на бомбежки: кроли мрут от разрыва сердца.
- Несколько туш недавно приготовила, хотела заморозить, чтобы надолго хватило, так в тот же вечер снова свет исчез, проводку перебило снарядом. А чиним сами, никто же не приедет чинить. И солдаты помогают, и сами. Жара, пришлось половину мяса в банки закатать, как тушенку, остальное пропало. Свинью выращивали, я ее зарезала весной, вся туша пропала, я так мяса и не попробовала. Со свежего мяса вот на днях фарш смолола, идемте, я вас котлетами свежими угощу.
За кофе Наташа рассказывает, что ее семья переехала сюда из Киргизии. Мать не могла ее содержать и отдала Наташу в интернат, когда той было 12 лет. Всю свою жизнь женщина присматривает за больным братом.
- У меня был свой бизнес на базаре. Чай и кофе продавала. На эти деньги покупала стройматериалы и все остальное. Муж, когда не пил, строил, все делал, - рассказывает Наталья. - Теперь вожу в Селидово фрукты и овощи продавать, машина своя. Покупаю там кофе, что-то необходимое. До Селидово 35 км. Гривен 400 выторга максимум бывает, 200 гривен на бензин и 200 на жизнь. Вот, большую пачку кофе купила за 240 гривен, - в подтверждение своих слов Наталья вытаскивает из серванта большую пачку кофе.
На холодильнике лежат таблетки.
- Мне врач прописал какое-то успокоительное. Вообще не помогает. Видите, дерганая, кричу… Я знаю, что кричу, уже иначе не могу разговаривать, - говорит женщина.
В доме несколько изумительно чистых комнат, где нет ни одной лишней вещи. Фотографии на стенах.
- Это моего брата комната, а это мамы. Она умерла, здесь никто не живет. Моя? (смеется - Авт.) Я вам сейчас покажу, где я живу. Наталья ведет нас через дом и открывает двери, которые мы не заметили раньше. Попадаем в совершенно иной интерьер: евроремонт, шкаф-купе, зеркала, ванная с душевой кабинкой, как в отелях… Совершенно невозможно поверить, что все это находится в обычном сельском доме, и что каждую ночь в небе над этим домом летают снаряды.
- Я 15 лет в этот дом вкладывала. У меня ничего не было, я каждую копеечку сама заработала. только лет каждую копеечку. Мне отсюда уйти? Пусть компенсируют, уйду. А от судьбы не убежишь все равно.
Вон, соседи наши, напротив, водку солдатам продавали. А вы знаете, что это такое? Это беда. Мы их просили: не продавайте. Их соседям в дом снаряд прилетел, рядом с ними. Несколько человек погибло. Они посмотрели, собрались и уехали в Донецк! Вместе с еще одной семьей. Сняли там жилье. И что? Прилетел снаряд прямо в их квартиру. Никто не выжил. Так-то.
Спит Наталья в своей кровати, в подвал при обстрелах не прячется.
- Где ж мне спать? Конечно, в кровати. Мужики в подвал идут, а я выхожу смотреть вечером на небо. Говорю же, что должно случиться, то и случится. Никуда я не уеду отсюда. Завтра на базар - торговать, правда, особо нечем, малины кот наплакал. Не знаю, зачем все это, что происходит. Еще когда был референдум, говорила всем: не идите на него, горе будет. И вот. Я телевизор не смотрю, а с теми, кто смотрит, не общаюсь. Потому что невозможно с ним общаться.
Днем в селе тихо, и у меня появляется идея. Договариваемся с бойцом, Мишей, чтобы сопроводил нас с Наташей к сливовому дереву, которое я приметила еще утром, по дороге в село.
Это даже не слива, это абрикосовое дерево с привитой хозяевами-мичуринцами веткой сливы. В доме, у которого стоит это дерево, побиты стекла, внутри все разрушено. Сливы – мед, никогда нигде не пробовала таких вкусных слив. Мы берем ведро и корзину, я лезу на дерево, а Миша поднимается на балкон дома, чтобы достать до ветки. Наташа кричит снизу: «Только не свалитесь там, смотрите!» Мне показалось, что она улыбалась. Не искаженной маской, с которой она нас встретила, а улыбкой. На секунду возникло чувство, что что война где-то далеко, а прошлая ночь – страшный сон. То же ощущение было дома у этой женщины с громким голосом, среди светлых убранных комнат и фотографий, свежего кофе и огромных розовых кустов.
Сливы мягкие, огромные, сами падают в руки. Втроем за 15 минут собрали ведро и огромную корзину. Надеюсь, завтра Наталья сможет продать это на базаре. Она уходит, благодарит нас, договаривается с Мишей о том, что завтра придет за грушами в другое место. Мы прощаемся. Близится вечер. Солдаты готовятся к ночи.
Узники «перемирия»
Ночь мы провели в Красноармейске — примерно в часе езды от Первомайского. В городе не слышно ни снарядов, ни канонад, на его улицах работают рестораны и кафе, женщина поет в караоке «Одолжила, одолжила», кавалеры в летних шортах кружат дам в помпезных вечерних платьях. Кафе заполнены людьми, по парку гуляют папы и мамы с колясками. Ничто не говорит о близости линии фронта. Там, в Песках, Первомайском, сейчас уже активная фаза боя, фактически – перебрасывания снарядами. Там солдаты, чьи-то сыновья, братья, отцы. Их родные молятся о них каждую ночь. Сережа, Миша, Игорь, девушка в укрытии - все они сейчас там.
Днем возвращаемся в Первомайское, на этот раз в центр села. Здесь дома целые, в палисадниках благоухают цветы. В маленьком медпункте бойцы с легкими ранеными или простуженные с осложнениями. Интерьер очень напоминает майдановские хроники – спрошная импровизация из того, что есть под рукой, занавески из одеял отгораживают «комнаты». Врач, мужчина средних лет, улыбается и приглашает заходить.
В «приемной» на столе – букет роз в обрезанной пластиковой бутылке.
- Это у нас тут девушка работает, а тот, кто принес ей букет - в Песках воюет, - объясняет врач. Рассказывает о своей работе: - Я что могу, делаю. Но тяжелых мы везем в Водяное, там врач с золотыми руками.
Возле медункта – несколько белых двухэтажных домов. В одном из них, как нам рассказали, живет экс-глава поселкового совета со своей семьей, Иван Павлович Дейнека, тот самый, которого год назад похитили и пытали боевики ДНР.
Стучимся в ворота.
Мужчина средних лет с широкой улыбкой появляется на пороге, за ним выходит его жена, Людмила. Хозяева приглашают в аккуратный двор за столик. Пока мы беседуем с Людмилой, ее муж старается организовать к столу свежие фрукты, торопится, тащит огромный арбуз, кофе, печенье, конфеты. На лавочке лениво растянулась кошка.
Бойцы через некоторое время уходят по делам, мы остаемся наедине с хозяевами.
- Село находится в зоне риска. Солдаты - огромная помощь, медицинская, любая. Нам поехать в Селидово – уже проблема. Если что – они сразу отправляют, лечат, в селе участие во всем принимают.
Во дворе в деревянном вольере большая овчарка мечется кругами.
- Это у нее иногда такое, после бомбежек — говорит Людмила. - Собака все время тревожно смотрит, следит, когда уходим, очень радуется, когда возвращаемся. Сильно переживает, понимает, что происходит. Животные очень сильно чувуствуют, когда будут бомбежки, особенно собаки. Курам хоть бы что. Гуси очень пугаются. Уехать – живность подохнет: куры, утки, собака.
- Вы здесь одни? Где ваши дети?
- Одна дочка в Донецке. Другая в Киеве. В Донецке зять, ее муж, сепаратист. Вот так вот. Если ей уехать, с ним надо разводиться. Ругаются каждый день. У нее свои «крючки», не все так просто. Мы уже к ним не хотим ездить. Хватит, в прошлом году муж поехал, держали 7 суток. А второй зять в АТО сейчас, служит. За один стол семья уже никогда не сядет.
Напротив нас – большой заросший розовый палисадник. Одинаково густо в нем растут розы и бурьян.
- Это дочкин. Когда она была тут, ухаживали. Сейчас как-то не могу. Не до этого. Не хочется особо ни есть, ни делать что-либо. Не вижу смысла ни в чем. У многих в домах все в узлах, люди живут на чемоданах. Мы все ценное из дома уже вывезли, оставили только необходимое. И все время чего-то ждем. Возвращается муж с чашками.
- Значит так. Не плакать (жене). Україна понад усе і перемога буде за нами (ко мне. - Авт.). Сказать по правде, у нас в селе наверное 50 на 50 просс.. советского! О. Вот это будет правильно. Советского типа люди. Им колбаса, и они больше ничего не видят. Народ, который борется за хлеб, а не за свободу, не получит ни хлеба, ни свободы, ни будущего, как говорил класик.
- Ваш зять, который сепаратист в Донецке, как-то объясняет свою позицию?
- Он раньше работал в пророссийской компании, бизнесе. Отец его работал в структурах с людьми Януковича. Истории не знают, думать не хотят.
- Телевизор мы не смотрим. Я вам сейчас покажу, что будет, если его включить.
Проходим к телевизору. На старом экране появляется изображение: новости, российский канал, еще один, третий - канал ДНР, потом снова российский.
- Понятно? А для того, чтобы смотреть украинское, надо за свой счет тарелку поставить. Иначе - только это.
Вы думаете, далеко от нас живут эти… участники референдума? Вон, на соседней улице, на лавочках вечером сидят. Раньше умничали, пока все это не началось. Теперь помалкивают. Никто их них не признается в том, что виновен в происходящем. Но они сами, думаю, понимают. Потому и помалкивают.
У Дейнеки солдаты рассказали нам о ферме, где "градом" неделю назад убило более десятка коров. Хозяйка фермы была одна. Утром солдаты и местные, как могли, помогали справиться с бедой. Местные, Дейнека в том числе, покупали у нее мясо, чтобы помочь. Общаться с прессой женщина не захотела. Как и многие другие, она побоялась мести боевиков за такое общение. Мол, «добьют то, что не добили».
***
Мы снова на окраине Первомайского. Издали виден мост.
Хлипкая калитка, маленькая девочка лет четырех смотрит исподлобья на непрошенных гостей. Просим позвать родителей. Навстречу выходит девочка постарше, как нам показалось, лет 16-ти. По двору мимо нас прошел и поздоровался мужчина средних лет. Вскоре во дворе появляется женщина на инвалидной коляске. Ее тоже зовут Людмила, как и одну из наших недавних собеседниц. Ее дочери, которая нам показалась подростком, Кате - 22, а малышка – внучка Людмилы.
Внутри дома на постели лежит старушка. Одноэтажный хлипкий дом напоминает дачный, одежда лежит как попало, вперемешку с кастрюлями и детскими грушками.
- Это моя мама, - объясняет Людмила – Она уже давно почти не встает. Болеет. Я тоже, как видите. Старушка всматривается в нас, пытаясь понять, кто мы. - Ой, не обращайте внимания, она уже не очень понимает…
Старушка просит подойти ближе, спрашивает, как меня звать, и цепко держит за руку:
- Машенька... Слышишь?... Я ни в чем не виновата… ни в чем не виновата… Ты меня слышишь? - говорит она мне шепотом прямо в ухо.
- Не обращайте внимания, она уже мало что понимает. Пожилой человек, болеет…
Мы выходим во двор.
- У нас нет подвала, но у соседей есть. Они на ночь подвал открывают, если начинается, и дети туда прячутся. Мать остается, она не может... Да, приходили к нам, предлагали уезжать. Но мы не можем переехать. Почему? Ну, не могу я это все бросить, - Людмила обводит взглядом свое хозяйство.
Почему не вывезли хотя бы детей? Женщина не отвечает. Их семья — не единственная с детьми в поселке.
- В Донецк я не могу поехать, там пропуска нужны разные, я не могу их сделать. Понимаете, в чем дело… Я болеею. Вы видите. Давно. Специальную терапию 8 месяцев не получаю. Прикреплена к району, который сейчас захвачен боевиками, и должна там получать лекарства. На нашей територии я не могу получать лекарства, потому что просят документы. А документы забрать, чтобы переоформиться, не могу, потому что не могу туда попасть физически.
Говорит, что помогают ей солдаты и волонтеры — привозят продукты и разные предметы первой необходимости.
Мы зашли к продавщице и купили разных сладостей, напитков, мороженого. Когда вернулись назад, ребенок узрел в прозрачном кульке мороженное, молча подбежал, вытащил себе и скрылся в доме. Все мы молчали. Говорить о политике было бы просто не к месту. Этим людям не очень важно, кто виноват в войне. И они по какой-то причине не могут «бросить все это» для того, чтобы маленькая девочка не пряталась в чужой подвал по ночам.
Стрелка часов снова близится к 18. Все подозрительно замирает, тишина становится угнетающей. Солнечный горизонт с деревьями и полями не вызывает ничего, кроме тревоги. Как заставка, как обман, как голограмма.
***
Вечером у Дейнеки для нас накрыли стол («Мне мама и девушка не поверят, что я на войне был», - жаловался мне мой коллега из Польши, фотограф, который думал, что вернется домой с войны исхудавшим). К ужину пригласили соседку. Пока мы сидели во дворе, под открытым небом, начался вечерний бой. Все помрачнели и изменились в лицах. Пришлось бегом переносить ужин в дом.
Ночью в доме звенели окна, но удары были ощутимо дальше. Хозяин долго не ложился спать, мыл посуду. После очередного взрыва я спустилась к нему на кухню.
- Что, боишься?
- Нет, - соврала я.
- Интересно, далеко ли это, по вашим меркам?
- Да, это далеко. А еще ответки идут наши. Это правильно. У нас подвал во дворе. Я дам знать, если что. Пока бояться нечего. Да, и тебе спокойной ночи.
***
После Первомайского мы отправились в Опытное и Водяное. Об этом — в следующем тексте.