Август 1970 года. В Одессе – эпидемия холеры, всевозможные спецмероприятия, карантин. Но в СССР об этом не говорят. Государственная тайна! Пустынные коридоры и кабинеты украинского минздрава, я там почти каждый день – упрямо хожу туда, надеясь без взятки и «блата» совершить невероятное, добиться изменения в распределении, добиться направления в психиатрию. Куда угодно, хоть и в Большие Коровинцы. Каждое утро как герой Франца Кафки я иду просить. В моем портфеле – сборники научных публикаций с двумя моими студенческими статьями, рекомендации двух известных профессоров-психиатров. Но для чиновников Минздрава это не аргументы. И так – целый месяц. Родители с явным неодобрением наблюдают мою странную, упрямую борьбу, пытаются отговорить. Я их не слышу, потому что знаю: они и раньше не хотели видеть меня психиатром.
В Минздраве прежняя пустота. Большинство чиновников в Одессе, борются с холерой штамма Эль-Тор. Весь мир знает: в Украине холера. И здесь все знают, но говорят об этом шепотом. Важная государственная тайна. Очень ярко, отчетливо помню этот вечер. Перед сном я читал роман Юрия Трифонова. Ночью ко мне пришел его литературный герой, молодой человек, решивший посвятить свою жизнь борьбе с царским произволом. Он что-то мне рассказывал, утром я подробности не помню. А днем я опять в Минздраве, опять прошу, доказываю. Меня, как и прежде, не слышат.
И я решаюсь. Начинаю писать рассказ, где в конце текста будут совмещены две сюжетные линии. Одна – это я, ежедневно посещающий министерские кабинеты молодой врач, просящий о понимании и снисхождении. Другая, ночная – молодой врач в царской России, при свете свечи собирающий орудие убийства, бомбу. Две абсолютно не пересекающиеся сюжетные линии, две абсолютно не пересекающиеся судьбы. Я продолжаю писать каждый вечер, вернувшись из очередного напрасного дня в Минздраве.
И вот – бомба готова. Молодой врач готовится к акции. Последней и для высокого чиновника, и для себя самого. Здесь, наконец, две сюжетные линии, две судьбы смыкаются. Из ночной темноты, из квартиры со свечами (19 век!) герой выходит на дневную улицу. Он знает: в это время едет на работу первый секретарь ЦК КПУ.
Он ждет. В его руке обычная советская авоська, а в ней – бомба, завернутая в газету с опубликованным в ней очередным докладом человека, которого он ждет. Он, смертник, спокойно стоит на углу улиц Артема и Полтавской. Там крутой поворот, машина должна уменьшить скорость… Киев, я жил в доме по улице Артема 55.
Я написал это. Около двадцати страниц текста. Не мог не написать. А когда заканчивал – произошло чудо. Мое личное маленькое чудо. Однажды я попал на прием к заместителю министра Коваленко. По специальности она была детским психоневрологом. В те дни все остальные начальники были «на холере в Одессе». В принципе, моя проблема не была в зоне ее чиновничьей компетенции, но в те дни она была самой главной! Ей было приятно видеть такое горячее желание у молодого коллеги, и она написала резолюцию: «Направить для прохождения интернатуры по детской психиатрии в Житомирскую область».
В январе 1972 года в Украине начались аресты инакомыслящих. Тогда КГБ я был не интересен, меня не тронули. Там еще не знали, что я написал исследование по делу генерала Григоренко, дважды признанного психически больным. Я успел убрать из дома опасные документы, Самиздат и два своих текста – рассказ о террористе и исследование о Григоренко. Я готовился к возможному обыску.
В феврале 1972 года я отдал папку с обоими своими текстами близкому другу Виктора Платоновича Некрасова профессору химии Илье Гольденфельду. Он тогда сказал мне: «Не волнуйтесь, я все сохраню в гараже. Там для вашей папки будут прекрасные условия!». Вторую папку я отдал незабвенной Ольге Николаевне Корчак-Чепурковской, помню и ее слова: « Я все сделаю, я так спрячу, что никакое КГБ ничего не найдет!»
Спустя десять лет я вернулся в Киев. Там уже не было ни Виктора Платоновича, ни Ильи Гольденфельда. И где же тот гараж… А у Ольги Николаевны в мае 1972 года был обыск. Ничего не нашли. В 1982 году, когда я вернулся в Киев, Ольга Николаевна умирала. Тяжело, в беспамятстве. Догадываюсь, что отдала она мою папку на хранение любимой своей В.С.С. Что там было далее, не знаю. Уже в независимые украинские времена я неоднократно встречался с ней на конференциях. Хотел спросить: « Не у вас ли…». Не спросил, увидел напряженное её лицо, её глаза. Ни разу не спросил. Не так давно и она ушла в мир иной.
В одном уверен: моё счастье, что чекисты не имели моего рассказа о террористе. И никто из моих друзей не вспомнил о нём. Иначе – была бы у меня другая судьба. Страшная. С совершенно иной статьей уголовного кодекса и психиатрической больницей специального типа в системе МВД СССР.
Рукопись потерялась. Повезло.