Впервые имя Снежневского услышал 2 сентября 1964 года на кафедре психиатрии Винницкого медицинского института. Так случилось: я, первокурсник, оказался на заседании студенческого кружка, который вёл в тот вечер профессор Мизрухин. Позднее, уже в Киеве, студенческий кружок вели профессор Фрумкин и доцент Завилянский, также с искренним уважением упоминавшие имя несомненного интеллектуального лидера страны – Андрея Владимировича Снежневского. В октябре 1971 года я, начинающий свою самостоятельную практику врач, уже был автором «Заочно судебно-психиатрического исследования по делу генерала Григоренко». Тогда же, в октябре, мой близкий друг (несмотря на разницу в возрасте) Виктор Платонович Некрасов задал мне такой вопрос: «Слушай, неужели в этой огромной сраной стране нет ни одного известного психиатра, не замазанного политическими злоупотреблениями? Неужели все эти профессора – дерьмо… Вот я, лауреат Сталинской Премии, известный писатель, хочу написать письмо известному психиатру, порядочному человеку, и хочу спросить его обо всех этих грязных психиатрических репрессиях против здоровых людей. Некому писать, некого спросить…». «Вы не правы, Виктор Платонович, - ответил я. - Есть выдающийся психиатр и очень порядочный человек. Его фамилия – Снежневский…»
В зале сидел высокопоставленный чиновник нашей спецслужбы. Он подошёл к нам и подтвердил догадку о том, что «отцом» систематического использования психиатрии для расправы с инакомыслящими был Андропов. И рассказал о существовании в тогдашнем КГБ специальной инструкции об использовании психиатрии
— Семен Глузман
Дальнейшее известно. Некрасов послал Снежневскому очень искреннее письмо. И спустя две-три недели получил совсем не искренний ответ. Тогда мы уже знали: академик Снежневский - непосредственный участник психиатрических репрессий против инакомыслящих. Оба письма, Некрасова и Снежневского, давно опубликованы. Опубликованы и воспоминания жертв. Да и некоторые документы касательно психиатрии из «Особой папки» Политбюро КПСС увидели свет. У всех, кто хочет объективно понять наше прошлое, есть возможность это сделать. Были в той психиатрической войне и профессиональные палачи, исполнявшие волю партийно-гебешного начальства непосредственно, ежедневно. Первым в этом ряду несомненно был профессор-чекист Даниил Романович Лунц. За ним стояли его верные ученицы Печерникова и Тальце…
Плохие это были дела. Очень плохие. И, к сожалению, совсем не последнее место в этой грязной истории занимал Андрей Владимирович Снежневский. Был ли он всегда таким? Судьба свела меня с его давней знакомой, профессиональным историком Евгенией Эммануиловной Печуро. Я познакомился с ней в последние годы существования советской власти. Она принадлежала к кругу соратников академика Сахарова. Отдав советской родине десять лет, отмеренные мне судом, я приехал в Москву встретиться с Еленой Георгиевной Боннер, женой Сахарова. Сам академик уже отбывал свою ссылку в Горьком. Евгения Эммануиловна рассказала мне о молодом Снежневском. Во время войны он был начальником военного психиатрического госпиталя. Печуро была комиссаром (или политруком) в этом госпитале. Тогда, в войну Снежневский, обладавший смолоду жестким характером, неукоснительно, каждое утро совершал обход всех без исключения пациентов, в основном, раненных в голову и контуженных солдат. Опрашивая и осматривая пациентов, он обязательно интересовался их конфликтами с персоналом, в первую очередь, с санитарами. Если он узнавал, что кто-либо из санитаров ударил больного, отнял у него пищу или ещё как-то обидел его, Снежневский немедленно увольнял санитара. Естественно, автоматически направляемого военным командованием рядовым солдатом на передовую.
В странные и сладкие годы гласности и перестройки Москва, в отличие от Киева, чувствовала себя свободным городом. Я наведывался туда часто, жил подолгу у друзей, знакомился с интересными людьми. Как-то меня познакомили с пожилым профессором из Центра психического здоровья. Он долго работал со Снежневским, знал его близко и помнил многое. Он искренне и подробно рассказывал мне о покойном академике. Высоко оценивая его профессиональный интеллект и нереализованные интеллектуальные возможности, мой собеседник нарисовал словами портрет человека, в силу социально-политических обстоятельств ставшего чиновником-конформистом. С его слов, у Снежневского были свои яркие особенности, видимые всем окружающим. Жесткий администратор, умевший быть своим в партийно-чиновничьей среде, он, тем не менее, своим там не был. Умный, тонкий интеллектуал, он был не только блестящим психиатром и учителем, но и читал англоязычную профессиональную литературу (у него такая возможность была!), следил за книжными новинками, любил классическую музыку… И ещё, что важно для характеристики этого человека: он очень не любил дураков! Не любил их активно, избавлялся от них. Кстати, как мне рассказали позднее, именно по его, Снежневского, приказу из московской психиатрии был удалён в Украину наш своеобразный профессор Ч.
Разумеется, увлеченность, искренняя увлеченность Андрея Владимировича Снежневского диагнозом вялотекущей шизофрении не была банальным советским марксистко-ленинским наукообразием. Да и были у него в этом предшественники, известные клиницисты в Германии, Франции, пытавшиеся понять и классифицировать узкую зону в континууме психических состояний, не являющихся серьёзной, выраженной патологией, но и далеких от условной «психической нормы». Как утверждают некоторые сотрудники Снежневского, было ему по-своему душно и одиноко в советской психиатрии, хотел он встать вровень с серьёзными психиатрическими авторитетами мира, войти в этот неформальный клуб достойным членом. Ведь мог, ведь соответствовал по интеллекту… Но жил в СССР, где его не критиковали, где с ним не спорили, где не было необходимости доказывать, коль есть возможность приказывать. Не мне судить, когда произошла эта ломка, то ли в период работы в институте им.Сербского, то ли раньше. Главное вот в чём: его, порядочного и умного человека, высококвалифицированного профессионала, тоталитарная система сделала палачом. Власть развращает, а он, Снежневский, был вершиной власти, ему подчинялась, на самом деле, вся советская психиатрическая система. Он, Снежневский совершил страшный грех: заставил всю (всю!) психиатрическую систему СССР и многих восточно-европейских сателлитов принять в качестве абсолютного знания диагноз «вялотекущая шизофрения». Разумеется, было и сопротивление, далеко не все мыслящие, образованные врачи были готовы принять такую однозначность. Против был Ленинград, здесь, в Киеве, долго сопротивлялся незабвенный Иосиф Адамович Полищук, не хотел принимать московский монополизм мудрый Фёдор Фёдорович Детенгоф в Душанбе… Но у Снежневского была власть. А, следовательно, и монополия на учебники, руководства, конференции и съезды.
Тяжелые переживания об оставленных семьях также усугублялись в больнице; как рассказывал нам один из бывших узников специальной психиатрической больницы в Днепропетровске: «Я завидовал и семье Стуса, и семье Сверстюка, они могли гордиться, пусть и сквозь слезы, но гордиться. А мои родственники не были семьей политзаключенного, мои были семьей сумасшедшего..
— Семен Глузман
И в самой Москве, рядом со Снежневским, его кабинетом, жила крамола. Тихо, очень тихо, без свидетелей, некоторые его сотрудники и ученики обсуждали слабую аргументированность теории вялотекущей шизофрении. Были и те, кто совсем тихо, боясь КГБ, рассказывали самым близким об использовании этого очень удобного диагноза для расправы над психически здоровыми диссидентами. Уехал, эмигрировал в США любимый ученик Борис Зубок, открыто полемизировавший со Снежневским на конфликтном конгрессе Всемирной Психиатрической Ассоциации в Гонолулу, выступивший в качестве переводчика во время психиатрического исследования генерала Петра Григоренко в США.
И такой пример циничной крамолы. Ведущие судебные психиатры СССР были приглашены для повышения квалификации в Москву в институт имени Сербского. Одну из лекций читал директор института Морозов. По завершении лекции была короткая дискуссия, мэтр отвечал на вопросы. Был и такой вопрос: «Скажите, существует ли какая-то короткая, внятная характеристика состояний, которые мы относим к вялотекущей шизофрении?» Мэтр заулыбался и ответил прямо: «Скажу просто. Вялотекущая шизофрения – это состояние, когда у больного нет ни бреда, ни галлюцинаций, а шизофрения есть!»
Андрей Владимирович Снежневский вошёл в историю так называемой репрессивной психиатрии. В десятках случаев он лично подписал комиссионное решение о невменяемости психически здоровых диссидентов. Многие из них живы, всё помнят. Владимир Буковский, Наталья Горбаневская, Леонид Плющ, Мыкола Плахотнюк… Понимал ли сам Снежневский, что делал? Понимал, разумеется. Не раз описан эпизод из его жизни, когда к нему в дом пришли член-корреспондент физик Юрий Орлов и Татьяна Житникова, жена Плюща. Всё понимал Снежневский… Всегда и всё понимал. Выполнял волю партии и её вооружённого отряда КГБ. Как свидетельствуют некоторые его сотрудники, однажды в избранной аудитории, обсуждая ситуацию в стране, поставил он заочно диагноз вялотекущей шизофрении и Андрею Владимировичу Сахарову, великому физику и великому гражданину.
Странные и страшные были времена. Со мною в лагере для особо опасных государственных преступников отбывали наказание двое тяжело больных психически людей, а в специальных психиатрических больницах системы МВД «лечили» психически здоровых диссидентов. «Лечили» шоками, нейролептиками, побоями, лишением корректоров (их употребляли с целью личной наркотизации уголовники-санитары), отсутствием возможного общения с нормальными людьми (двух диссидентов в одной камере никогда не размещали). И, самое страшное, отсутствием срока «лечения», всё зависело от КГБ. Один из выживших, наш коллега, врач-фтизиатр Мыкола Плахотнюк рассказал мне такое. Курировавший больницу московский профессор Шостакович, сотрудник института имени Сербского, однажды позволил себе ближе, неформально познакомиться с коллегой-пациентом. Выслушав долгий рассказ этого тихого, скромного, искреннего человека (таков доктор Плахотнюк и сегодня), он произнёс: «Всё понимаю. Вы – здоровы, коллега. Я постараюсь помочь вам, напишу, что вы – в ремиссии. Постараюсь сделать всё возможное. Но решающий голос не мой, решать будет ваш украинский КГБ». Действительно, решал КГБ, доктору Плахотнюку довелось «лечиться» в спецпсихбольницах долгих девять лет.
Знал ли всё это умный, интеллигентный и высокопрофессиональный Андрей Владимирович Снежневский? Знал. Всё знал в подробностях. Он всегда хотел быть первым, за это надо было платить. И он платил.