Бульвар Сен-Жермен, Париж
Вигилия
Вода сплошным потоком заливает целлофановые стены веранды маленького кафе. Вечерние огни витрин, светофоров и транспорта на бульваре Сен-Жермен, отражаются в мокром асфальте, преломляются через эту прозрачную стену и пляшут, как гирлянда на новогодней елке. Ливни в канун Рождества – обычное дело в Париже. Прохожие в этой части бульвара, близко вокзала Орсе, редки, поэтому довольствуюсь впечатлениями, наблюдая за маневрами официантов и немногими посетителями на фоне гогеновского интерьера кафе.
На веранде доминирует огромная фигура рыжего американца, расположившегося за маленьким столиком спиной к стене. Длинный коричневый прорезиненный плащ, замшевая, коричневая же ковбойская шляпа и сапоги. Трапперу не хватает длинноствольного ружья да пары подстреленных лисиц на проволочном кольце.
Официант ставит на столик перед траппером большую порцию виски и литровый бокал пива. Американец, одобрительно крякнув, ловит мой взгляд и доброжелательно кивает мне: «Вот это дело!». Поддерживаю его ответным кивком и улыбкой, потом, из деликатности перевожу взгляд на улицу, в сторону Рю де Бак и мысленно переношусь туда, где случайно оказался несколькими часами раньше. В сквер Людовика XVI.
Место
Множество раз, проезжая от Монмартра к площади Сен-Мишель, я обращал внимание на грустное строение, стоящее за высокой кованной оградой в большом саду. То ли церковь, то ли склеп. Что-то величественное, но печальное, что сильно контрастировало с бурлеском пурпурной Пляс Пигаль и золотым барокко Оперы, аккурат между которыми странное место и находилось. Никогда мне не хотелось остановиться или вернуться, узнать, что за остров печали в океане вечного праздника. Будто сторонился я этой печали.
А сегодня вот оказался здесь. Пришел сам. По маршруту, который описал Радзинский в «Прогулках с палачом». Захлопнул книгу, вышел из дому и пошел вслед за Мастером. Сколько раз в сочинительском трансе автор прошел этот путь со своими героями! Вот путь: тюрьма Консьержери, через мост на правый берег Сены, дальше по улице Сен-Оноре Фубур к Графской площади, ныне Конкорд, где стояла гильотина, оттуда через рынок Мадлен к одноименному кладбищу. Именно кладбище Мадлен стало братской могилой для тысяч несчастных – вначале членов королевской семьи, дворян, затем их судей – вожаков революции, а дальше – простых жертв паранойи, доносов и маразма. Братская могила в центре Парижа? Несомненно, поддавшись гипнозу автора, проделал пеши весь маршрут. Уже на площади Мадлен заметил в одном из проулков темную листву сквера. Двинулся туда, понимая, что место это мне давно знакомо. В глубине сквера Людовика XVI (как значилось на табличке) стояло то самое здание, которое я видел много раз, проезжая по бульвару Осман. Поднимаюсь по ступенькам и, пройдя вестибюль и кассу, оказываюсь во дворе. Прохожу по тропинке между двух рядов лаконичных надгробий. Это могилы солдат. Швейцарских гвардейцев, принявших последний, неравный бой против озверевшей толпы. Личная охрана королевской семьи и сегодня в печальном строю. Они просто исполнили свой долг до конца, на чужой земле, в чужой войне.
Солдаты нужны правителям, отдающими жизни, палачи – забирающими.
Снова ступеньки ведут в часовню, похожую на римский Пантеон. Здесь, в блеске мрамора, скульптуры Людовика и Марии-Антуанетты. На постаментах высечены их последние письма. В них ничего о пирожных, которые, якобы, королева советовала кушать толпе, требующей хлеба. Возможно, это был такой революционный «демотиватор», как теперь говорят. Напротив – слова покаяния и прощения. Симметричные лестницы из часовни ведут вниз, на дно ямы, где нашли их тела. Помолившись, проделываю обратный путь и оказываюсь в живописном саду, похожем на лондонские парки. Стриженные газоны, кусты, высокие красивые деревья. На уютной лавочке целуются парень и девушка. Местные бомжи делят добычу в горячем споре, кукольные старички и старушки читают газеты. Элегантный, спокойный парижский сквер над громадной ямой, где пересыпанные известью, смешавшись с прахом своих жертв, лежат творцы новой эпохи, реформаторы и палачи – Робеспьер, Дантон, Камиль Демулен и другие. Возможно, будучи настоящими революционерами, они удовлетворились бы такой диалектичностью и эволюционностью, ведь над их прахом со вкусом отдыхают граждане Республики! Но мне, задавленному энергетикой этого страшного места, становится немного легче от осознания того, что несчастных монархов, все же похоронили по-христиански.
Ливень на бульваре Сен-Жермен продолжается. Американец обсох и согрелся под лампой-грелкой. Он умиротворенно потягивает свое пиво и созерцает игру огней на бульваре сквозь стену целлофана и воды. За соседним столиком парень француз и девушка-арабка. Они просматривают свои айфоны, иногда показывая их друг другу.
Ко мне присоединился мой друг, которого я ждал. Рядом возникает официант, и мы просим горячего шоколаду. Мой друг приехал из Украины. Он любит Париж. Я рассказываю ему о сквере Людовика XVI.
– Страшное место, – говорит друг. – Зачем ты туда ходил?
– Не знаю. Пытаюсь что-то понять.
– Это их история, не принимай близко к сердцу, – советует друг.
– Понимаешь, Радзинский хочет сказать, что палачи нужны всем – королям, революционерам, толпе. Солдаты – символ уверенности правителя в себе и в своем народе. Палачи, напротив – неуверенности в себе и страха перед своим народом.
– Ты ведь знаешь, я не военный, я в этом плохо понимаю, – отвечает друг.
– Знаю. И Слава Богу. Но когда солдаты гибнут, остаются палачи.
Мой друг внимательно рассматривает меня.
– Ты меняешься, – наконец говорит он. – Становишься похож на француза.
– Это из-за шарфа с узлом? – смеюсь я. – Так это парижское представление о зиме: можешь быть без пальто и шапки, а горло береги.
– Нет, что-то глубже, пофигизм какой-то, беззаботность. Не объяснить, – он продолжает всматриваться в меня.
– Ты прав, – говорю я. – Не хочу воевать. Ни с кем. Жить хочу. Каждый день. Как в детстве. Французы всю жизнь живут так, как мы жили в детстве.
Мы сидим еще долго. То молчим, то говорим. Общих тем мало. Он – о политике, я – о любви. Разузнаю о многих друзьях, знакомых, его детях.
Под конец осторожно спрашиваю:
– Как там теперь в Харькове?
– Плохо в Харькове, – с болью отвечает друг.
Мы расплачиваемся и выходим. На прощание машу рукой американцу. Он машет в ответ. Парижский эффект: прощаемся как добрые знакомые.
Ливень закончился. Потеплело. Еще несколько часов мы бродим по улицам, прилегающим к бульвару Сен-Жермен. Прощаемся возле его отеля на улице Сен-Сульпис. Обнимаемся.
– Понимаешь, я не могу как ты, – говорит друг. – Многое держит там.
– Понимаю, – говорю я. – Держись. И это тоже пройдет. Так Соломон говорил?
– Так. Надо пережить.
Еще некоторое время сижу в кафе на перекрестке Одеон, курю и думаю о моем друге. Ему кажется, мне легко. Хорош француз, у которого душа в полоску цвета неба! Для которого грусть – не грусть, и радость – не в радость, а прошлое все еще важнее настоящего. У французов, брат, все наоборот.
Любэ
Спустя сутки я забываю рождественский ливень в Париже. На автобане между Венецией и Триестом настоящая белая метель. Скорость 160 километров в час. В лобовое стекло летят из темноты космоса громадные белые хлопья. Лечу в метеоритном дожде. По радио идет рождественская месса. Детский хор из венского собора Св. Стефана дополняет чувства торжества бесконечности. Ангелы на земле и на небе славят рождение Сына Божьего.
Вглядываюсь в метель. Мне вдруг привиделась картина из прошлого: я еду по проселочной дороге в степи под Ростовом-на-Дону. Весна, яркое солнце. Перезвон колоколов станичных церквушек. Вдоль дороги идут женщины в платках, нарядные дети с корзинками. Они возвращаются с пасхальной литургии. Так мирно, так свято! Во мне звучит другая музыка – альбом Любэ «Полустаночки». Эти тексты и эта музыка всегда и всюду внутри меня. Это не мой дух, не мои эмоции, это моя кровь.
…Там кивают сирень и смородина,
Позови меня тихая Родина!
Позови меня на закате дня,
Позови меня, грусть-печаль моя,
Позови меня!
Рождественская месса заканчивается. Светает. Начинается чтение розария. Голос молодой монахини повторяет на итальянском: «Радуйся, Мария, благодати полна, Господь с тобою! Благословенна Ты между женами, Благословен плод лона Твоего, Иисус…»
Сбавляю скорость, останавливаюсь на обочине трассы. Яркое итальянское солнце быстро преображает все вокруг. Рождество новой жизни.
Боже, Спасителя дай! Смилуйся над нами грешными, даруй нам мир.
2011-2012 год, Париж-Падуя.
Солдатам и офицерам 22 ОБрСпН, павшим и живым посвящается.