Евгений Павлович Велихов родился 2 февраля 1935 г. в г. Москве, в семье инженера. Детские годы прошли в г. Молотовск (ныне – Северодвинск) Архангельской области: его отец был командирован на завод № 402 (ныне – ОАО «ПО «Северное машиностроительное предприятие») для монтажа оборудования.
Свой первый осциллограф Женя собрал в 1948 году. Будущему академику было тогда тринадцать лет. В 1958г. Евгений Велихов окончил физический факультет Московского государственного университета имени М.В.Ломоносова.
В Институт атомной энергии им. И.В.Курчатова, пришел лаборантом в 1961 г.. В 1962-м стал заведующим отделом, позднее занимал должности заведующего лабораторией, заместителя директора института. Защитил диссертацию, стал профессором МГУ.
26 ноября 1968 г. был избран членом-корреспондентом, а через шесть лет – действительным членом (академиком) АН СССР. Высшего учёного звания Велихов был удостоен в 39 лет, став самым молодым, на тот момент, российским академиком. В 1973 г. Евгений Велихов стал научным руководителем советских исследований по термоядерному синтезу.
«- У нас в институте есть традиция. Когда Курчатов говорил, что он что-то сделал, то это подтверждалось испытанием бомбы или созданием атомного подводного флота. Когда о своих делах говорил Анатолий Петрович Александров, то за этим была атомная энергетика страны. Вот если бы нам удалось запустить термоядерный реактор, тогда и я мог бы сказать, да - сделал крупное дело. Но, увы, придется ждать 10-15 лет».
В 1978-1996 г.г. занимал пост вице-президента АН СССР и РАН. В 1988 г. стал директором Института атомной энергии, в 1992 г. – президентом его правопреемника – Федерального государственного учреждения Российского научного центра «Курчатовский институт».
Указом Президиума Верховного Совета СССР от 1 февраля 1985 г. Велихову Евгению Павловичу присвоено звание Героя Социалистического Труда с вручением ордена Ленина и золотой медали «Серп и Молот».
Евгений Велихов является автором более 150 научных публикаций, ряда изобретений и открытий. Его основные научные труды касаются области физики низкотемпературной плазмы, магнитной гидродинамики, проблем управляемого термоядерного синтеза. Был членом Верховного Совета РСФСР и депутатом Верховного Совета СССР. Членом ЦК КПСС.
«- Я люблю театр. У меня дядюшка был актёр. Но меня театр интересует не только как некое культурное заведение, куда приятно сходить вечером, посмотреть хорошую пьесу. На самом деле театр значительно больше, чем театр. Вся наша жизнь - в определённом смысле театральное действо, где каждый из нас и автор, и режиссёр, и актёр-исполнитель. И даже критик».
Кроме «Звезды Героя», награждён тремя орденами Ленина, орденом Трудового Красного Знамени, орденом «За заслуги перед Отечеством».
«- Читаю же я сейчас в основном книги, посвящённые вопросам массового развития творческой энергии, в том числе и, прежде всего, русского человека. Надо восстановить нашу роль. Мы сыграли огромную роль в развитии цивилизации. И в науке, и в искусстве, и так далее. Но может произойти и так, что вот сыграли своё - и всё. Исчезнем, как печенеги. А не хотелось бы исчезнуть…»
Лауреат Ленинской премии (1984), Государственной премии СССР (1977) и РФ (2003), премии имени М.Д.Миллионщикова АН СССР (1986), Международной премии «Глобальная энергия» (2006). Действительный член многих иностранных академий.
«- Лозунг у меня есть. В жизни он оформился. Не лозунг, а, девиз, как писал Пастернак: «...и надо жить без самозванства, / так жить, чтобы, в конце концов, / призвать к себе любовь пространства, / услышать будущего зов". Вот, не надо шуметь, и услышишь будущего зов».
Женат. Трое детей, четверо внуков. Москвич.
Евгений Павлович, вот советская атомная бомба: нам что, нужно было срочно отвечать на создание американской атомной бомбы, которая…
- Ну да, срочно. Лучше сказать - условно срочно. Потому, что наша разведка начала работать над этой проблемой по своей инициативе, кстати, за что ей надо сказать спасибо большое. Потому, что сначала ни Берия, ни Сталин особого внимания не придавали этому делу. Хотя, еще в начале войны, в 40-х годах, был создан соответствующий отдел. И ещё до испытаний бомбы в Америке, в России был уже создан институт, и Курчатов стал научным руководителем этой программы. Но до того момента, пока не взорвалась бомба в Хиросиме и Нагасаки, конечно, как говорится, тигр не проснулся.
- А вот говорят, что мы вывезли из Германии очень много документов, связанных с так называемым «оружием возмездия», и это позволило нам быстро создать свою атомную бомбу?
- Нет, самое главное… Конечно из Германии мы вывезли кое-какие знания серьезные, конкретные.
- Продвинутые уже?
- Нет. Понимаете, опять. Что значит «нет»: во многих технологиях металлургии урана – конечно. Вот этот дом был построен для немецких ученых – не для нас же со Сталиным! Это когда они уехали – нам отдали эти дома.
- Строили специально для немецких ученых, которых вывезли из Германии?
- Да, которых привезли. Но их знания не были для нас определяющими. Определяющими для нас, для советских ученых, были, во-первых, многочисленные разведывательные данные, такие детальные. Но, вообще-то говоря, наши ученые уже были готовы к этим разведывательным данным: академики Зельдович, Харитон, сам Курчатов, который этим и занимался, и многие другие.
А главное то, что Фукс, конечно, сделал очень много, потому что он рассматривал это не как шпионаж, а как моральный долг человека, ученого, религиозного человека. И он передал огромное количество основных материалов.
- Клаус Фукс. Он немец, по-моему?
- Физик-ядерщик. Немец, да. Но во время войны работал в Великобритании и США. Он сын пастора известного. И вот его вклад был, действительно, огромный. Так что, конструкция первой нашей атомной бомбы была, как говорится, «цельно тянутая». Но это было решение…
- У американцев «цельно тянутая»?..
- Да, это была их конструкция – полностью. Она полностью была передана сюда во всех деталях.
- Но американцы, в отличие от нас, всё-таки, использовать её рискнули.
- Мой хороший друг, Виктор Васьков, который был заместителем Ганса Гёте по теоретическому отделу в Лос-Аламосе, мне рассказывал, что когда он привез на своем джипе генерала Гровса на то место, где происходил первый взрыв бомбы, и они увидели эти триста метров песка, превратившегося в стекло, Гровс на него взглянул и сказал: «И это всё?!». А Васьков ему говорит: «Ты что, дурак, думал, что дыра будет до центра земли?». Но эта реплика генерала - «И это всё?», она, как считает Васьков, и предопределила решение Гровса добиваться, чтобы бомба была сброшена на жилые города. На население. И из-за этого погибли Хиросима и Нагасаки.
- Отношение к личности Сталина, у вас когда сложилось?
- У меня – в раннем детстве. И к Ленину тоже. Но это была традиция семьи.
- Какая традиция?
- В семье это, в общем, от меня не скрывалось. Ни Сталин, как преступник, ни Ленин.
- Как же вы с таким идеологическим шлейфом стали членом партии и членом ЦК КПСС?
- Ну, сначала я ещё должен был окончить школу и университет. Так что, я рано научился врать.
- Неужели у вас никогда не возникало проблем в связи с вашими представлениями о Ленине и о Сталине? Ну, о Сталине-то ладно – после ХХ съезда можно было себе позволить некоторую вольность. Но Ленин, который был всегда недосягаем, непогрешим…
- Так я уже тогда читал и письма Короленко Луначарскому, и «Историю гражданской войны» Милюкова. Всё это я знал. Нет, что значит проблема? Внутренняя проблема – раздвоение личности, так сказать, действительно была. Но не в смысле психологического раздвоения личности, а в смысле того, что вот та реальная жизнь вокруг – она для меня представлялась некой жизнью иррациональной. Потому, что я все-таки знал правду.
Кстати, не надо было так уж и много знать, чтобы открыть глаза. Потому, что, скажем, заключенные уже были, и вернувшиеся по Москве ходили, а остальные сидели и ждали, что придут и заберут, и всё время кого-то забирали. Поэтому, фактов было полно – нужно было только слушать и смотреть.
- Как же можно так жить – двойной жизнью?
- А вы что, не жили никогда, что ли?
- У вас не было желания как-то обнародовать свои мысли?
- Слава Богу, нет – я понимал, чем это кончится.
- А ведь были серьёзные люди, и среди учёных, кстати, тоже, которые считали своим долгом объяснить тем, кто этого ещё не видит, что же на самом деле происходит в стране.
- Ну, я не «объяснитель»! Моя задача была такая же, как у моего отца и деда, задача была - строить, делать. В условиях, вы же видите, что творится в стране? То одно, то другое. А всё равно, жить-то надо!
- Евгений Павлович, а вы по работе были связанны с Андреем Дмитриевичем Сахаровым?
- Ну… Так сказать, не очень сильно. Когда я начал заниматься вопросом, связанным с лазерным оружием, с противоракетной обороной, то академик Харитон привозил Сахарова несколько раз. Но это были последние моменты, когда Сахаров был на излете – его уже выгоняли из Арзамаса.
- А как вы думаете, почему он решил… Я, разумеется, не собираюсь противопоставлять вашу позицию и его – думаю, что вы придерживались с ним приблизительно одинаковых политических взглядов. Но вы решили держать это при себе, а Сахаров решил свою позицию обнародовать. Как вы думаете, почему так произошло?
- Видите ли, я вам уже сказал, что для меня это всё было известно уже давно. Думаю, что, может быть, я вот читаю его воспоминания, для него это всё было открытием: Сталин, Ленин – всё это было шоком. Для меня оно таким не было, я это видел, я это знал. У меня всё это проходили и деды, и отцы. И нам нужно было жить в России, чтобы Россия, все-таки, как-то жила, двигалась. Поэтому, я относился к этому, как тяжелому природному несчастью. Ну, что делать?..
А он, видимо, он очень быстро вознесся на вершину веры, и ему, может быть, казалось, что он теперь может влиять на события. Когда, помните, он с Хрущевым пытался разговаривать. То есть, у него была какая-то иллюзия, что он может сильно влиять на события.
- Вы думаете, что это была иллюзия?
- Нет. Но он потом начал влиять – но уже совершенно с другой стороны. А тогда, конечно, это была некая иллюзия. Хотя трудно сказать: может, если бы он подождал… Но всё-таки он выбрал дорогу борьбы с Системой, правда? А я выбрал дорогу – работать, несмотря на эту Систему.
- Я слышал версию, причём от очень серьезных людей, что Сахарова в политику вовлекла его супруга – Елена Боннэр.
- Ну, это, знаете, уже такие тонкие вещи.
- Что это был не эволюционный путь самого Анатолия Дмитриевича. Что его супруга, в какой-то момент, туда его просто подтолкнула.
- Я думаю, что тут сложилось несколько факторов. Один из самых печальных факторов заключался в том, что так же, как Горбачев поступил с Ельциным, вытолкнув его из политики – он на самом деле вознес его на самый верх. То же самое произошло с Сахаровым, когда его вытолкнули из Системы.
Помните, когда у него впервые появились возражения – его сначала воспринимали довольно благожелательно. Ну, всё это известно из воспоминаний. А потом взяли и так жестоко вытолкнули из той жизни, в которой он жил, и тех людей, с которыми он общался. Я думаю, что, общаясь с этими людьми, он мог бы совершенно по-другому влиять на события, и мог бы быть другой результат - и в жизни, и в истории.
Осуществленная история – это всегда не есть вещь причинно-следственная и предопределенная. Поэтому я думаю, что тут, скорее всего, свою роль сыграли последствия – что у него оставалось совсем немного близких людей, и среди них Елена. Она, безусловно, сильно влияла.
- Вы с ней общались?
- Общался, но нельзя сказать, что я получал от этого большое удовольствие.
- Евгений Павлович, все-таки, если не возражаете, о Чернобыле.
- Да, пожалуйста.
- Я, конечно, понимаю, что не я первый, кто интересуется…
- Да, не первый.
- Вы ведь имели отношение к Чернобылю?
- Ну, до 2 мая 1986 года – никакого отношения не имел, очень косвенное, поскольку был сотрудником Институту атомной энергии. Я был научным руководителем института. Но у нас была очень строгая дисциплина, и вот нас, плазменщиков, не допускали в другие области. Хотя, мы иногда и пытались туда, как-то своим советом войти, но не допускались.
- А 2 мая?..
- А 2 мая я… 30 апреля, наверное, получил я письмо от своего приятеля, с которым я давно работаю, замечательный такой есть учёный Френк фон Хиппель, американский физик из Принстона, с которым мы занимались всякими вот этими разоруженческими делами, он мне прислал телеграмму, где говорил: «Слушай, обязательно нужно добиться, чтобы все дети получили пилюли йодные – потому, что первый удар будет по щитовидной железе». Ну, известная эта цепочка: трава – корова – ребенок – щитовидная железа.
Ну, я позвонил сразу Силаеву, тогда зампредсовмина СССР, он говорит: приходи, будет заседание. И я сразу после первомайской демонстрации пошёл в Кремль – там был премьер Рыжков и комиссия. Я зачитал им телеграмму. Был заместитель министра здравоохранения и был начальник гражданской обороны. Они оба сказали, что никакой проблемы нет, что они прекрасно всё знают, и всё, что необходимо – делают. И всё будет нормально. К сожалению, это была неправда.
И как вы знаете сегодня, из последствий - это, совершенно точно, самое тяжелое, то, которое отражается как раз на детях и на щитовидной железе. К счастью, оно не всегда такое смертельное, но всё равно – тяжёлое. И после этого Рыжков сказал, что предыдущая команда уже получила в Чернобыле какую-то дозу, их нужно сюда позвать, послушать… А лучше, поезжайте туда и разбирайтесь там на месте. Ну, вот я приехал домой, оставил тут, на столе записку, что я поехал на три дня в Чернобыль, жена с детьми была на даче, и вернулся обратно через полтора месяца.
- Какое впечатление на вас произвёл разрушенный реактор? Как на специалиста и как на человека.
- Ну, во-первых, специалист я был относительный – там вообще не было специалистов, потому что реакторщики никогда не думали, что такое вообще может произойти, и не готовились к этому. Гражданская оборона и инженерные войска, которые тогда приехали, для них это всё вообще было удивительно, потому что, казалось, ну что там, станция!.. Мелочи!.. И для меня тоже было удивительно, потому что… В общем-то, когда вы летите туда, и подлетаете на вертолете к 4-му блоку – вы видите разрушения, которые за неделю, в принципе, можно убрать. Просто послать побольше бульдозеров, несколько кранов и разобрать всё. В чем проблема?.. И только когда вы попадаете туда, и понимаете, что там тысяча рентген в час, и что туда ни кран, ни бульдозер не зайдёт, тогда начинаете понимать, что это совсем другое.
Я помню, когда я прилетел вместе с начальником – очень симпатичный генерал был – начальник инженерных войск Советской армии, всё мы вместе с ним посмотрели, и после этого очень долго обсуждали. И, в конце концов, я ему говорю: «Ну, как же так, а как же вы тогда планировали, вообще, в атомной войне в таком случае воевать, если вы не можете такую простую вещь-то разобрать, что тут особо развалять-то?». А он: «Так я, вообще-то, думаю, планировали такие места объезжать»!..
- Но вы-то уже понимали, что в Чернобыле произошло?
- Нет, масштаб катастрофы я довольно быстро понял. Но меня больше волновал вопрос: где топливо?.. И сколько оттуда вылетело. Это был вопрос, который очень долго меня волновал. И у меня на этой почве были конфликты с коллегами.
И второй вопрос: что же делать, чтобы дальше не развивалась эта авария. Потому, что у нас, в общем, ещё тогда считали, что… не знали ведь, что реактора уже нет, что он еще в самом начале развалился. Это я понял только, где-то числа 5-го, когда из вертолета увидел дырку, и что там реактора нет. Там что-то горело, какой-то парашют или мешок. Но там был огонь, как костер. И в этом огне было видно, что там пусто под коркой. Это было довольно трудно заметить, но я понял.
А до этого мы все считали, что там реактор, и регулярно доносили Политбюро, и там очень серьезно обсуждали, какая же температура этого реактора, которого там уже не было!.. Но мы еще боялись, что он рухнет вниз, и когда-нибудь это произойдет, и что топливо провалится в бассейн-барбатер, где было много воды. И когда Горбачёв звонил и спрашивал, вот «если это произойдёт – Киев придётся эвакуировать?». И я ему сказал: «Да, придётся».
- Это главное, что его в тот момент волновало?
- Дело ведь заключалось вот в чём. Поначалу перед нами стояла задача – сделать так, чтобы катастрофа не развилась, чтобы не надо было Киев эвакуировать. Правильно? И в этот момент, в общем, мы все, и там и здесь считали, что любые в этом отношении…
- Жертвы...
- Ну, какие жертвы?.. Вы понимаете, что насчет жертв, к сожалению, это была полная неподготовленность. Пожарные не должны были тушить этот пожар – этого делать было не нужно. Чего они туда лезли?.. Их даже никто не подготовил! Понимаете, вот эта вот… Как в войну пошли неподготовленные, так и сюда все пошли неподготовленными.
- Ну, и что теперь с Чернобылем делать дальше?
-Это зависит, опять же, от решений украинских властей. Потому, что ничего хорошего ждать в четвертом блоке ведь нельзя. Хотя ничего катастрофического там тоже не должно быть. С другой стороны, понимаете, если не принимать своевременных решений по стабилизации, и не потратить какие-то деньги на это, то постепенно блок разрушится. А как он может разрушиться – это уже зависит от того, как будет падать старое здание.
Понимаете, там всё время были попытки достать миллиарды, большие деньги и большую помощь Запада. И в результате, всё время оттягивались практические решения. Самое главное там сейчас – застабилизировать всё так, чтобы даже в случае какого-то обрушения, пыль не выходила за пределы станции. Это всё можно сделать. Так что, стабилизацию, даже со скромными средствами, делать надо.
- А почему бы не залить всё это бетоном, полностью?
- А вы себе представляете 40-этажный куб бетона?
- Но все равно это дешевле…
- Что значит дешевле, если он просто провалится - какой фундамент его выдержит? И на него ещё труба упадет – с третьего блока. (Смеётся).
- Непростое, оказывается, это дело…
- Ну, простое, как говорил Анатолий Петрович – только детей делать. И то – до определенного возраста.
- Анатолий Петрович – это кто, Александров?..
- Да!
- Тогда Президент Академии наук СССР.
- Да, да!..
- Кстати, Евгений Павлович, вы думаете, виновных в этой истории наказали истинных?
- В отношении вины – это тут всё время был спор, кто виноват: неграмотная эксплуатация или неправильная конструкция.
Дело в том, что такого типа реакторы эксплуатировали долго – до сих пор мы их эксплуатируем в производстве оружейного плутония. Это же, в общем, ничего нового. Обычные графитовые реакторы с таким же охлаждением – хотя там были несколько другие условия работы. Аварии там, безусловно, тоже бывают, но не такие крупные. Но с реактором никогда ничего не было! И, кроме того, вы знаете, около 400 реакторов в подводных лодках. Там тоже была одна авария, совершенно идиотская, на Дальнем Востоке. Но, в общем, аварий крупных, такого типа, никогда не было на подводных лодках, хотя там 400 реакторов – на порядок больше, чем в энергетике.
Поэтому, Анатолий Петрович никак не мог понять, что нужно было нарушить? Ведь реактор настроен на то, что если не нарушать соответствующие инструкции, то с ним ничего не происходит. Конечно, было неправильно отдавать такой реактор в руки энергетиков.
- А кто должен был этим реактором заниматься? Военные?
- Нет, реактор нельзя было отдавать энергетикам. Если уж вы даете энергетикам, то нужно было отдавать другой реактор.
- С «защитой от дурака»? Да?
- Конечно! Надо было его сделать так, как он сейчас сделан. Вы понимаете, вот та модификация, которую тогда сделали, она сама доказывает, что конструкция, конечно, была неудовлетворительна. Сейчас делают необходимую модификацию.
- Вот, вы сказали о неудовлетворительной конструкции… Говорят, что реакция на эту аварию академика Легасова, который покончил жизнь самоубийством, и который тоже, в общем-то, принимал участие в этом всём деле, он же был первым замом Александрова, была более порядочной, чем…
- Я должен сказать, что я никогда не считал, что Легасов более порядочный, чем Анатолий Петрович.
- А я этого и не говорил!.. Но вот эта его реакция…
- А какая реакция?
- Что он покончил жизнь самоубийством…
- А из-за чего?
- Связывают это с Чернобылем.
- Вы связываете, а я не связываю.
- Нет, я ничего, ни с чем не связываю, и не могу связывать, я же не специалист! Я только говорю, что есть такое мнение.
- Во-первых, самоубийство – это особое психологическое состояние человека. Во-вторых, понимаете, тут есть некоторые противоречия. Потому, что перед этим, он всеми правдами и неправдами добивался, чтобы ему дали за чернобыльские дела Героя Советского Союза, точнее – Героя Социалистического Труда. Это порядочная реакция?..
- Это за строительство станции, ещё до аварии?
- Нет, после. Конечно! Причём, было принято решение, что никто в институте Курчатова не получит никаких орденов и медалей – просто не подали список на награждение по результатам ликвидации аварии. А Легасов добивался и почти добился Героя. И один из шоков – это то, что он не получил этого Героя. И то, что его не избрали в Ученый совет института. Вот были причины, которые привели к его самоубийству.
- Хорошо!.. Вернёмся к мирному атому. Вот вы говорите, что реакторы уже делают надёжные. Я вам, конечно, верю. Но они все под завязку забиты ядерным топливом, ураном. И желающих получить его себе, хоть немного, в мире предостаточно. Вы гарантируете, что…
- Нет, я ничего не гарантирую!.. Вы понимаете, сейчас проблема какая – сотни атомных электростанций во всем мире. И по всему миру разбросаны хранилища топлива. В основном оно хранится около атомных электростанций.
То, что я сейчас предлагаю – еду обсуждать с американцами, с японцами – это то, чтобы договориться, и поставить на международный контроль всё ядерное топливо, которое выгружается с реакторов и, тем самым, – весь плутоний. Не только оружейный, но и весь плутоний, вообще.
Кроме того, мы сейчас с американцами много сделали для того, чтобы создать систему контроля и защиты топлива, свежего топлива – это один из наиболее опасных источников обогащенного урана - это свежее топливо для подводных лодок. Потому, что там можно сделать еще и второй ядерный арсенал из этого урана – он же высокообогащённый!
- Хранится-то он надежно, я надеюсь?
- (Пауза). Понимаете, в России никогда не было, и в Советском Союзе тоже никогда не было, независимой оценки, независимого контроля, чтобы независимых экспертов вот так взяли и послали это проверить. Получается, либо это на уровне средств массовой информации, с их любовью к сенсациям, либо это всё верится на слово Министерству атомной энергетики или Министерству обороны. И, так сказать, подразумевая, что КГБ всё знает, или ФСБ.
Но, вот у меня нет гарантии, что они всё знают. И вот поэтому, и я не могу вам это гарантировать.
То, что сейчас официально говорится – что да, надежно. Но недостаточно надежно, поэтому мы с американцами и работаем сейчас для того, чтобы поставить достаточные средства, защитить. Во-первых, посчитать – у нас ведь была совсем другая система даже учета этих материалов.
- То есть, вы ещё даже точно не знаете, сколько у вас вообще есть ядерного топлива?
- В России, в целом?
- Да.
- Ну да. Нет еще совершенной, полной системы учета. Понимаете, на уровне тысячи тонн нужно учитывать сотни граммов.
- Евгений Павлович, вот я дилетант, и понимаю, конечно, что сейчас спрошу у вас глупость. Но просто очень хочется узнать!.. Вот если бы у вас был оружейный плутоний, вы бы бомбу смогли сделать?.. Лично вы?..
- Понимаете… Если бы у меня были деньги и небольшая мастерская, я бы это сделал.
- Один сделали бы?
- Один – нет.
- А сколько человек вам нужно?
- Я никогда не считал…
- Ну, хорошо, допустим, я бы вам помогал...
- Я думаю, что если у вас есть плутоний полностью, по описанию… Ну, вопрос заключается в том, где вы достанете ещё необходимую взрывчатку? И как там, допустим, получите доступ к станкам…
- Допустим, у вас всё это есть…
- А что тогда делать-то!.. (Заразительно смеётся).
Интервью Е. Велихова из книжки А. Борсюка «35 и один любопытный». «Дух і літера», 2010 г.