Помимо экономического ответа на этот вопрос, существует и исторический, “зашитый” в матрице сознания большинства людей, ощущающихся себя жителями империи – а имперское сознание усилиями российских властей от Романовых до Путина должно отчетливо коррелироваться с русским национальным. Есть совершенно четкое представление о том, что империя без Украины не возможна – и так считает вовсе не Збигнев Бжезинский (а Збигнев Бжезинский считает так, потому что его, выходца из польской семьи, тоже зацепила краем эта “матрица”, одинаково – только с разными знаками – воспринимающаяся и русскими, и поляками). И поэтому любая российская власть должна Украину держать и не пущать.
Да, действительно, Россия как империя, по сути, началась с присоединения украинских земель. Но начало – это исток, а вовсе не продолжение. Более того, когда начало воспринимается как необходимое условие продолжения, оно нередко становится концом.
Парадокс состоит как раз в том, что империя без Украины возможна, но имперской нации не интересна. Еще в 1990 году я писал в эстонском журнале Vikerkaar/Радуга, что борющиеся за независимость балтийские страны получат свободу на следующий же день после провозглашения независимости Украины и их Народным фронтам следует серьезнее сотрудничать с Народным Рухом. Многие мои эстонские читатели восприняли этот текст с недоверием – но уже через несколько дней после принятия Верховной Радой Украины Акта о независимости Государственный Совет СССР признал восстановление государственности бывших «республик Советской Прибалтики». На московской повестке дня появился куда более важный вопрос.
С точки зрения нашего сегодняшнего мировосприятия Советский Союз был после августовского путча обречен – хотя бы из-за соперничества Михаила Горбачева и Бориса Ельцина, не говоря уже о центробежных тенденциях в республиках. Но в августе 1991 года ситуация обстояла совершенно иначе. Покинуть СССР помимо Украины собирались разве что Грузия и Молдова, возможно – Азербайджан. Страны Центральной Азии, в первую очередь Казахстан, воспринимали провозглашение независимости всего лишь как ступень к созданию нового союзного государства, а Нурсултан Назарбаев всерьез рассматривал возможность назначения премьер-министром этого государства. Но – опять-таки – парадокс состоит в том, что ни Горбачев, ни Ельцин не представляли себе возможность существования этого нового имперского государства без Украины и ожидали референдума 1 декабря – по их мнению, точку в сепаратистских устремлениях украинской элиты должны был поставить народ - для вовлечения Украины в строительство очередной Кремлевской башни. К счастью, моя беседа с тогдашней советницей президента России Галиной Старовойтовой о подходе Ельцина к украинскому вопросу оказалось записанной на видео благодаря авторам «Устного проекта украинской истории» - и я могу привести цитату:
"Борис Николаевич Ельцин не предвидел, каким будет это волеизъявление, что меня удивило, когда у нас был разговор. Дней за десять до референдума он вызвал меня как своего советника и спросил мой прогноз. Прогноз мой был таков, что не менее чем три четверти, не менее чем 75 процентов, граждан Украины проголосует за независимость. Он всплеснул руками и не мог поверить. Он просто кричал: “Да как? Не может быть! Да ведь это наша братская славянская республика! Да ведь там столько русского населения – процентов тридцать! Да там ведь еще Крым русский! Да там на левом берегу Днепра живет столько русского или ориентированного на Россию русскоязычного населения! Не может быть!” Я ему доказывала с цифрами в руках, опираясь на результаты опросов, на данные моих коллег-этнографов с Украины, что это будет так.
И, между прочим, я ошиблась, потому что проголосовало почти 90 процентов за независимость, а не 75-ть. Правда, за те десять дней, которые прошли между прогнозами и самим голосованием, Горбачев главным образом, а чуть-чуть и Ельцин, с экрана телевидения пригрозили фактически украинцам, что этого никто не допустит, что этого не допустит мировое общественное мнение, международные структуры, что Украина не выживет сама и так далее. Горбачев попытался припугнуть украинцев и надавить на них, что, безусловно, имело обратный эффект и только подняло активность голосующих за сецессию.
Когда я убедила его (на что ушло минут сорок, вероятно, разговора), что мой прогноз верен, тогда он сказал: “Ну, ладно. Если так, мы признаем. Мы признаем эту новую политическую реальность.” Приблизительно в таких словах он сказал. “Я сделаю тогда вот что: я подожду недельку. Пускай там все поутихнет, успокоится. И созову трех лидеров славянских государств. Созову их не здесь, в Москве – это для них империалистический центр, не в Киеве, где будет энтузиазм в это время и радость по поводу независимости, а в скромной белорусской столице, в Минске”. Это была идея Ельцина, кто бы ее впоследствии себе ни приписывал. Она была сформулирована приблизительно 21-22 ноября. Я могу потом по своим дневникам уточнить, когда у нас был этот разговор. Думаю, что дней за десять до референдума. Он планировал именно на 8 декабря сразу же. Таким образом, разговор происходил дней за 19-20 до встречи в Беловежской Пуще. Он ее сознательно спланировал".
Эта длинная цитата была необходима, чтобы читатель увидел: Ельцин и Горбачев вели себя в 1991 году также, как Путин сегодня – и главной идеей Ельцина было не устранение Горбачева, это был, так сказать, побочный результат – а именно сохранение Украины в новом квазиимперском образовании, которое должно было перерасти в следующее союзное государство. Это наш первый президент воспринимал СНГ как инструмент развода. Для Ельцина и его команды это был инструмент строительства. Ельцин выиграл у Горбачева именно потому, что согласился признать “новую политическую реальность” и попытался ее переформатировать под российский миф, а Горбачев, судя по воспоминаниям Старовойтовой, ее решительно не признавал в диалоге с ней : "Он говорил: “Это невозможно же! Они сумасшедшие! Что они делают там? Что они хотят сделать? А пенсии как же будут люди получать? А те, кто работал в Воркуте на шахтах, а теперь переедут в Украину? Кто будет им платить пенсии?” Ему казалось это совершенно непреодолимым препятствием. Или: “Вот, если муж русский, жена украинка? Как они могут жить дальше, эта семья? Как это, дети тут – родственники там? У меня на Черниговщине были родственники, я тоже имею украинские корни. Как это можно разделить?”
Однако за готовность отказаться от настоящего союзного государства в пользу эфемерного “инструмента для развода” России пришлось заплатить очень высокую цену. В первую очередь была уничтожена сама возможность настоящего переформатирования отношений Москвы с ее собственными автономиями, многие из которых к августу 1991 года ощущали себя такими же равноправными субъектами будущего государственного образования, как бывшие союзные республики. Один из советников Ельцина, с которым я тогда поделился своими опасениями, хвастливо сказал “ерунда! Им больше некуда будет выходить”.
“Им” действительно больше не было куда выходить. Россия пережила две кавказские войны, фактическое превращение республик Северного Кавказа и отчасти Поволжья в закрытые феоды, чья власть на самом деле связана с Кремлем не конституционными рамками, а личной унией, деньгами и силой. Российская Федерация ХХI века стала настоящей средневековой империей – с той только разницей, что в отличие от себя прошлой, она не может помешать передвижению населения, выражающемуся в постоянном сокращении русского населения в государствах Центральной Азии и российских республиках Северного Кавказа и все более активному переезду этого населения в регионы, считавшиеся зоной расселения этнических русских. Это – помимо экономической недоразвитости – главная проблема современной Российской Федерации, которую заметили даже в Кремле. Еще одна проблема – тупик интеграционных проектов. Ни Беларусь, ни Казахстан не хотят политической модификации Таможенного союза и пытаются добиться равноправия при принятии решений и в ТС, и в эфемерном Евразийском экономическом союзе. Россия этому противится уже потому, что такое равноправие сделает ее зависимой от дотируемых государств – членов союза. Но те-то идут в союз именно за дотациями (за исключением, разве что Казахстана, решающего членством в ТС этнографические проблемы прошлого и вопросы сохранения режима). Словом, тупик!
Что делает Путин? То же самое, что Ельцин. Борется за Украину. То, что Ельцин уже поборолся – и результат известен – Путина отрезвить не может. Все же Ельцин был простой царь, а он, Путин – без пяти минут император.
И вот, представим себе, Путин победил – гип-гип, ура! Украина не подписала соглашения об ассоциации. На деле это означает подкуп. Причем не лично Януковича, а целой страны, на поддержание деградирующей экономики которой у России просто нет денег. Но у меня нет ни малейших сомнений, что деньги найдутся и будут переброшены – в ущерб решению собственно российских проблем и поддержке Беларуси. Потому что белорусов не жалко, российских бюджетников не жалко, а без Украины империи не бывать, надо ее удержать во что бы то ни стало. То, что усилия Путина приводят не к удержанию Украины, а к разложению России и за них придется заплатить куда более высокую цену, чем в 1991 году поймут, когда уже будет поздно.
И то же самое, кстати, в случае подписания соглашения об ассоциации – то, что воспринимается как “уход Украины” неизбежно приведет к разочарованию в интеграционных проектах как таковых. Ну, в самом деле, зачем тратить деньги на Беларусь или на Киргизию, если Путин все равно не будет настоящим императором? Возможно, в этом случае появляется шанс для решения внутренних проблем самой Российской Федерации, но особой веры в здравомыслие элиты и общества этой страны у меня лично нет.
Да, Украина помогла Москве стать Российской империей. Но не случайно же на присоединенных землях родился великий Гоголь, создавший незабываемый образ Тараса Бульбы. Не “Днепр при тихой погоде”, не вареники с галушками и даже не украинские дивчины-красавицы должны являться в ночных снах русским шовинистам и российским империалистам, а он, Тарас, длинноусый, крепко сбитый, непреклонный, настоящий козак, закричавший в минуту гнева и отчаяния свое знаменитое “я тебя породил, я тебя и…”.