В 1969 г. поступил на философский факультет Уральского государственного университета, после окончания которого десять лет работал преподавателем диалектического материализма. Доцент, кандидат философских наук.
В 1989 г. избран народным депутатом СССР от г. Свердловска. Тогда же выходит из рядов КПСС.
Вскоре сблизился со своим земляком Б.Н. Ельциным и входит в его ближайшее окружение. На выборах Президента РСФСР возглавляет его избирательный штаб.
С 19 июля 1991 г. по 8 мая 1992 г. – Государственный секретарь России - Секретарь Государственного Совета при Президенте России. С 8 мая по 26 ноября 1992 г. - государственный секретарь при Президенте Российской Федерации.
С 6 ноября 1991 г. по 14 апреля 1992 г. – Первый заместитель Председателя Правительства РФ. На этой должности играл одну из ключевых ролей в выработке политики российского руководства, активно участвовал в развернувшейся в то время борьбе за власть с руководством СССР.
Был идеологом и одним из организаторов Беловежской встречи лидеров трёх советских республик. Его подпись стоит на базовом документе о денонсации Союзного договора. Преамбула документа констатировала, «что Союз ССР как субъект международного права и геополитическая реальность прекращает свое существование».
Как утверждал М.С. Горбачёв, на решение Б. Н. Ельцина о ликвидации СССР сильно повлияла аналитическая записка Г.Э. Бурбулиса, в которой тот обосновал невозможность реальных реформ до тех пор, пока существуют союзные структуры власти. Именно Бурбулис добился от Ельцина назначение на ключевые экономические посты молодых экономистов из «команды Е.Т. Гайдара». В период 1990—1992, по общему мнению, Бурбулис играл при Ельцине роль «серого кардинала», определяя принятие многих важнейших решений.
С 1993 г. Геннадий Бурбулис руководит гуманитарным и политическим Центром «Стратегия».
Любит Бердяева и Фрейда, преклоняется перед академиком Сахаровым.
Женат, имеет сына.
Геннадий Эдуардович, всего семь лет прошло, как распался Советский Союз, а вас, практически, уже нигде не видно и не слышно. В чём дело?
Видимо, мое политическое призвание не связано с тем, чтобы покорять сердца и вызывать массовую любовь. Ну, так оно есть. Я не отношусь к разряду политиков-актеров. И я это прекрасно понимаю. Хотя какие-то моменты симпатии и доброго отношения людей мне очень дороги. Мы должны понимать, что есть политики-актеры, предназначение которых соблазнять, нравиться, покорять, очаровывать. Есть политики-организаторы, которые весьма полезны в текущей организационной работе. Есть политики-менеджеры, способные устанавливать коммуникации, способные осуществлять непрерывный и полезный диалог с обществом, со средствами массовой информации, с национальным капиталом.
Но есть и политические стратеги, призвание которых не идти на поводу у большинства сегодня. И во многом вопреки тому, что нравится людям сейчас, отстаивать, выявлять, делать понятными и, в конечном счете, принятыми те идеи, без которых не решить ни одной долговременной проблемы для страны. Я себя давно уже формирую и воспитываю вот в этой роли политического стратега.
А если вам сейчас предложат опять вернуться во власть?
Такая угроза и перспектива существует постоянно.
Как ваша внутренняя готовность к этому – есть?
(Вздыхает). Я считаю, что у нас в стране такая ситуация, что надо помогать власти.
Геннадий Эдуардович, скажите честно, хочется порулить?
(Поднимает палец). Но!.. Бурбулис придет – не на любую должность (улыбается). И не с неопределенными полномочиями. То есть, я могу прийти только туда и только тогда, когда будет ясно, что я могу сделать и как я это смогу сделать. А так – затычкой на всякий случай – конечно, нет.
Неужели и к Ельцину пошли бы, если бы он вас снова пригласил?
Да. И вот, почему. Я считаю, что у нас, к сожалению, долго еще будет такая ситуация, когда добиться от Бориса Николаевича осознания необходимости лично стимулировать приход к власти в стране нового поколения, принять на себя высочайшего уровня роль добровольного перехода в новое качество невозможно со стороны и с дистанции. То есть, надо Ельцину помогать понять, что его историческая миссия может быть в тысячу раз благороднее и величественнее, если он откажется от этой опасной своей зависимости – от должности Президента.
И, как бы не было удивительно для вас, я всегда отмечал и сейчас подтверждаю: декабрь 1991 года. Михаил Сергеевич Горбачев – историческая личность, сделавшая очень много для того, чтобы все, что сегодня произошло, было возможным. Но еще больше для того, чтобы помешать этому. Так вот, в декабре 1991 года Горбачев повёл себя крайне достойно. И, может быть, я ему прощаю всё то, что на самом деле препятствовало нормальному переходу от советской тоталитарной системы к чему-то демократическому. Только из-за того, что он очень достойно, без нагнетания новых осложнений, с мужеством невероятным для человека такого опыта властного, признал объективную историческую необходимость, и перестал ей возражать и сомневаться.
В этом отношении Горбачев преподал Борису Ельцину урок, к которому он даже близко ещё не приблизился! При всём своём сегодняшнем внешнем величии главы государства. Совместить понимание своей роли с глубоким внутренним достоинством, не обременять своим властным опытом и своей болезнью властной общество, людей, и те идеи, ради которых ты свою политическую судьбу реализовал – это могут немногие. Я считаю, что величие и достоинство настоящего лидера, прежде всего, определяется не тем, с каким триумфом и с каким блеском он приходит к власти. И даже не тем, что ему удается сделать в процессе своего властного полномочия, а тем, как он эту власть покидает.
Ельцину уже, действительно, сложно руководить страной.
Дело не только в этом. Я думаю, что Борис Николаевич так и не сумел перейти, к крайне важному для России, новому политическому стилю. От вождистско-лидерского, который мы в свое время сознательно поддержали, и сделали Ельцина президентом, во многом опираясь на традиции этого стиля, но который совершенно неприемлем для сегодняшних задач в стране. Стране нужен президент-партнер, а не президент-вождь. Стране нужен президент-порученец, способный согласованно, с той активной политической и социальной базой, которая его к власти приводит, решать и ставить задачи. А не как одиночка - демонстративно, как бы, капризно свои полномочия осуществлять. И во многом, то, что до сих пор в стране не сложилось ни одной перспективной партии, ни одной политической организации, что каждый раз, как только возникает малейший ресурс политической стабильности, мы очень быстро опять попадаем в очередной круговорот, не надо искать никаких других источников – все они находятся там, внутри Кремля.
Но это вы были руководителем его предвыборной кампании, когда Борис Николаевич впервые баллотировался на пост Президента Российской Федерации. То есть, фактически, это именно вы «со товарищи» своими руками и привели Бориса Николаевича на вершину пирамиды!
Мало того. Я был и одним из самых близких его соратников, сподвижником. Думаю, что без моего реального личного влияния на Ельцина, мы бы никогда не приступили к реформам, а было бы что-то совсем другое.
Вот, кстати, у меня есть стенограмма беседы Михаила Горбачева, Джорджа Буша-старшего, премьер-министра Испании Фелипе Гонсалеса и короля Испании Хуана Карлоса во время конференции по Ближнему Востоку 29 октября 1991 года, то есть всего за месяц до распада СССР. В какой-то момент речь зашла о Ельцине. Цитирую: «М. Горбачев: - Но он (Ельцин) - хотя и производит впечатление человека сильного, уверенного в себе - в действительности очень легко поддается влияниям, в частности, влиянию определенных сил, людей, которые говорят: России надо сбросить это бремя, республики только мешают, союз с ними невыгоден, и надо идти вперед самостоятельно. Отсюда идея о том, что Россия должна взять на себя правопреемство бывшего Союза.Дж. Буш-старший: - Но кто эти силы, о которых вы говорите, кто эти люди? М. Горбачев: - Ну, например, Бурбулис. Это человек, который имеет на Ельцина очень большое влияние».
Вот вы и привели его к власти. Сейчас не жалеете об этом?
Нет, не жалею. Я действительно переживаю за то, как получилась эта работа у всех нас, и каким стал Борис Ельцин сегодня. Я несу за это ответственность личную - и сегодня, и завтра, и послезавтра.
Ладно, тогда давайте вернёмся назад, в 91-й год, когда вы готовились к Беловежской встрече. У Горбачева была похожая ситуация в 1985-м. Когда он начинал одно, а в результате всё это через несколько лет пришло к совершенно другому. Ведь и нынешняя ситуация в России не совсем сходна с той, которую вы тогда, в 1991 году, мечтали увидеть здесь через 7 лет, в 1998-ом?
Нет. На самом деле, если стараться восстановить то, как мы думали и то, как мы действовали тогда… Понимаете, это была проблема не творчески-созидательная. Это проблема была, как бы «пожарная». И она требовала от нас не какой-то проницательности и системной эрудиции: а что делать дальше, после того, как? Она требовала только одного: не убежать от пожара, и на «авось» не положиться. Я в свое время назвал августовский путч – политическим Чернобылем советской коммунистической системы. Более того, я убежден, что августовский зАговор 1991 года – одной из причин имел заговОры Михаила Сергеевича Горбачева. То есть, он, человек, который в 1985 году вынужден был принять на себя эту историческую задачу, к 1989 году оказался словесным шаманом, неспособным ни на одну практическую меру! Он без конца пытался заговорить реальность в стране: социальную, политическую, экономическую. Он думал, что мы вот в Ново-Огарёво соберемся, наговорим друг другу, разъедемся и как бы послушается нас эта космическая сила и успокоится.
Заговаривал без конца процесс необходимости оценки сложившейся ситуации и принятия неотложных решений. Мы в декабре 1991 года сумели отойти от этой порочной практики. На «авось» надеяться возможности уже не было. Советского Союза, как единой государственной машины, не было. Жестокий идеологический обруч коммунистический был уже разрушен. Фундамент всего этого чудовищного сооружения в виде административно-милитаризованной экономики продырявлен. И нужно честным, добросовестным, умным политикам принимать решения. И мы это решение приняли!
Вы говорили о Горбачеве и о Ельцине. В этой связи нас, как граждан Украины, не может не интересовать ваш взгляд и на роль Леонида Макаровича Кравчука в Беловежских соглашениях?
Ну, на самом деле мы очень активно сотрудничали с Леонидом Макаровичем в 1991-1992 годах. Но есть одна и человеческая, и историческая правда. На самом деле, имея очень ясное представление о том, что происходит с нашим Советским Союзом, мы ехали в Беловежскую пущу с задачей номер один: убедить Кравчука найти форму, при которой мы сможем сохранить союз с Украиной, в какой-либо приемлемой перспективе. И половина времени обсуждения в Беловежье была посвящена этой проблеме.
Сохранению Украины?
Да. В любой форме. Предпосылки были такие: первого декабря у вас прошёл референдум, избранный президент, отделение, полный суверенитет – и мы больше ничего знать не хотим, и слышать не хотим. Мы выходим из Ново-Огаревского процесса и мы сами при себе. Вот (улыбается) – хочу, чтобы вы это знали и поверили мне. Первая задача, которая стояла перед Ельциным и российской делегацией – это было убедить любой ценой Украину и Кравчука, найти хоть какую-либо возможность такого решительного развода не совершать. И когда мы убедились, что никаких вариантов не существует – сохранить Украину – мы тогда начали отрабатывать вариант Содружества независимых государств.
А почему Леонид Макарович не хотел никаких более тесных форм участия Украины, может в рамках Союзной конфедерации или каких-нибудь других?
Нет. Он как раз не хотел конфедерации.
Да. А почему не хотел?
Я думаю, что тут трудно за Леонида Макаровича отвечать. Но, может быть, как исследователь, я выделю три возможных причины. Первая, это, безусловно, совершенно справедливый восторг, подъем и некий такой оправданный политический кураж по итогам прошедшего референдума и президентских выборов. Это состояние абсолютно неадекватное, когда кажется, что всё можно сделать, решить и, слава Богу, тюрьма распахнула свои двери, и сейчас свежий ветер и добрые дела польются рекой!.. Второе. Я думаю, что уже к тому моменту и Леонид Макарович, и его команда имели некоторые приветствия с Запада и из Европы. И были, может быть, по-человечески наивные, но совершенно искренние верования, что эти приветствия воплотятся во что-то конкретное. Ну и, наконец, третье. Знаете, настолько был откровенный, как бы, коллективный образ «Горбачев-Лукьянов и иже с ними», ни одному слову, ни одному действию которых нельзя было верить. Вот эта конкретность оппонентов. То есть, мы каждый раз, обсуждая ту или иную принципиальную тему, останавливались на мысли – а завтра с ними снова надо выяснять отношения, снова решать вопросы. Вот эта человеческая сторона подогревала очень. И даже когда были трудности, скажем, разногласия… Вот только-только вспоминали этот образ коллективного политбюро - и тут же единство возникало: «Да, вот, наверное, нам нужно быть вместе больше, чем это с утра хотелось».
А что же вас подтолкнуло к СНГ?
Последний ключевой момент был такой: мы уже все понимали, что никаких шансов нет: ни на конфедерацию, ни на какие промежуточные - на три-четыре месяца - формы Украина не пойдёт. Ельцин был тем, кто никак не мог с этим согласиться, смириться.Вот его то ли чутье, то ли какой-то человеческий опыт, то ли какая-то уже культура в нем – внутреннее воспитание, он просто разводил руками и говорил: «Я не могу представить, что завтра мы вернемся в страну, в Россию и людям скажем, что Украины больше нет!». Тогда мы снова вернулись мысленно в Кремль – в так называемый Союзный Центр, который неизвестно чем тогда уже управлял, но никак не хотел идти на наши идеи и предложения. А они были очень простые: признать реальную государственную самостоятельность республик в составе Союза; отказаться от сохранения централизованного государства и пойти на мягкую конфедерацию с поиском переходных форм управления. То есть не СНГ, где интеграционным оставались только намерения и пожелания, а какой-то реальный механизм. А Кравчук вёл себя очень последовательно: «Да я, вроде бы, не против. Но мне сказал народ, что он думает, 1 декабря. Да, может быть, вы это интересно предлагаете. Но у нас послезавтра Верховный Совет, на котором нужно закреплять итоги референдума», - и все остальное. И вот только после этого… Хотя у нас была такая идейная разработка и заготовка, по крайней мере, в концепции правопреемственности для нового Союза. И когда не приехал Назарбаев – это приняло еще большую юридическую чистоту. Республики, организаторы, создатели Союза ССР, фиксируют новую свою волю в новых исторических условиях. Вот тогда мы пошли на этот… вариант.
Теперь вас называют - "Человек, разваливший Советский Союз"!
На самом деле я один из создателей нового российского государства. И как человек, подписавший Беловежское соглашение за Россию вместе с президентом Ельциным, и как государственный секретарь Российской Федерации, первый заместитель председателя правительства реформ. И как общественный, политический деятель.Хотя, распад Советского Союза я называю трагедией – моей личной, человеческой бедой. Потому что, когда твоя Родина перестает существовать, – это беда, это трагедия. Но это оптимистическая трагедия, учитывая то, что нам удалось сделать в условиях катастрофического распада.
Это был крайний вариант?
Это был крайний вариант. И единственный возможный. (Неожиданно с улицы отчётливо доносится раскатистый удар грома).
Вы не верующий?
(Бурбулис загадочно улыбается).
Как вы расцениваете раскаты грома в этом месте вашего рассказа?
(Продолжая улыбаться). Я думаю, что время от времени в преисподней ставят задачу очиститься от скверны, от двусмысленности, от подозрительности. И самое главное – от желания судить и осуждать тех, кто берет на себя, наверное, самый трудный и ответственный долг – не уклоняться от действий и поступков, которые нельзя не совершить!..
Интервью Г. Бурбулиса из книжки А. Борсюка «35 и один любопытный», 2010 г.