Умный, образованный, искренний, весьма грузный и уже немолодой, с кустистыми бровями и носом картошкой он мне, как ни странно, напоминал Василия Макаровича Шукшина, с его своеобразным крестьянским говором и такой же многовековой крестьянской мудростью. Яковлев ведь тоже был мужик из села. Но после окончания Ярославского пединститута он отправился не во ВГИК, как Шукшин, а на стажировку в Колумбийский университет (США). И десять лет был послом Советского Союза в Канаде. Потом стал директором Института мировой экономики и международных отношений. Академиком. Членом Политбюро ЦК КПСС. С 1990-го – старший помощник президента СССР Михаила Горбачева. Они ведь с Яковлевым познакомились еще в 1983-м году, во время работы Александра Николаевича в Канаде. Трехчасовый откровенный разговор, который тогда состоялся между ними, изменил судьбу не только Александра Яковлева и Михаила Горбачева, но и миллиардов людей на нашей планете. Потому что всего через несколько лет Александр Николаевич Яковлев стал главным идеологом и «архитектором» знаменитой перестройки
А вот, интересно, Горбачев к вам сразу обращался на «ты»?
А он ко всем, со всеми на «ты».
Это такая привычка партийная?
Нет, ничего подобного.
Демократическая, нет?
Ничего подобного! Например… э-э-э… вот, допустим, Суслов, тот Брежнева – казалось бы, уже сто лет вместе – и то «товарищ Брежнев» называл. Так что, у кого как. Нет, это не самая лучшая черта у Михаила Сергеевича – называть всех на «ты». Я знаю, что многих моих друзей из интеллигенции это коробило очень – в первый раз встречаются и им говорят «ты». Это у него был вроде такой сигнал, что он хорошо к тебе относится. Но поскольку он всех на «ты» – что, значит, он ко всем хорошо относился?.. Нет! Это не важно. Да и, в конце концов, не в этом дело.
А вы к нему?
На «вы».
И до сих пор?
Да. Я не люблю людей называть на «ты» без серьезных на это оснований. Вот, я бы так сказал.
Давайте теперь перейдем к основному вопросу. Мировая держава – Советский Союз. С чего начался его окончательный распад?
С гласности. Я, вот, например, как только началась гласность, очень быстро увидел в этом… бубен или, там, колокол смерти.
Смерти?..
Похоронный звон Системе. Понимаете, поначалу мне это казалось обычным газетно-журнальным делом. Людей надо информировать. И доказывая другим членам Политбюро, что это надо делать, я ссылался на Ленина! А у Ленина прекрасно сказано, что человек должен знать все, и только тогда он будет судить сознательно. Ладно! Но когда, вот, газеты… Тут я, пожалуй, не буду как-то уж очень кокетничать и отрицать свою в этом отношении роль. Вот. Потому, что мне больше всего попадало за это дело – упрекали, что я «распустил печать». Да, были такие формулировки на Политбюро. А старые ортодоксы очень четко услышали там похоронный звон. Как только печать начала вскрывать проблемы – и люди сами стали смотреть на себя по-другому, – вот тут-то я понял, что все. Если так будет продолжаться, Системе конец.
Михаилу Сергеевичу вы сказали об этом?
Да, мы обсуждали это. Вы понимаете, он поначалу это активно поддерживал. Это хорошо служило ему, вот тем задачам перестройки. Потом он стал сердиться на некоторые выступления. Ну, во-первых, сам начал сердиться, когда про него писали что-то такое… не очень. А чаще всего, когда ему в уши жужжали: «Вот видите, опять это вот!» Пятое-десятое…
А когда вы впервые почувствовали, что ситуация в стране стала выходить из-под вашего контроля? Что вы не можете уже больше так свободно и легко управлять процессом, что он пошел уже вне зависимости от вашей воли?
Вы знаете, я даже над этим не задумывался. Я считал это само собой разумеющимся.
Что процесс пойдет без вас?
Он без нас во многих случаях и пошел. Хотя! (Поднимает палец) Хотя. Ведь я фактически от политической деятельности ушел после вильнюсских событий. В 1990 году. И тут сыграл свою роль и Крючков – доносами всякими. Я уже такого влияния на события не имел и я это чувствовал. Это меня обижало, конечно.
Обижало?
Ну, а как же! Я считал, что мне бы еще годика два надо бы повлиять на события. Но ему внушили, что надо отделываться от меня и от Шеварднадзе. Я знаю один разговор в гостинице «Москва». Тринадцать «первачей» – первых секретарей, самых главных. Выпили они во время 28-го съезда. Выпили. «Вот, – говорят, – надо нам решить вопрос – отодвинуть от Горбачева Яковлева и Шеварднадзе, а с Мишкой мы сами справимся». Вот так вот. (Грустно.) Я ведь говорил Михаилу Сергеевичу, и о заговоре говорил, который готовится. Он только отмахивался: «Та!.. Слушай, Саш, ты преувеличиваешь их ум и храбрость». Я говорю: «Не преувеличиваю! Я же вам официально писал записки». Ну, вот, оказывается, я не преувеличивал – ни ум, ни храбрость. То есть ум-то я и не преувеличивал никогда. Такой мятеж, который был устроен, только с большого бодуна или вот с такой дурьей головой можно делать! Вывести танки в Москву, везде расставить, напротив Белого дома. О, господи!.. Это какой-то такой спектакль – очень мрачный. (Хмыкнул.) Я вот с Ельциным разговаривал уже 19-го. Я говорю: «Все, путч закончен». Он мне: «Почему?» Я говорю: «Утром две машины КГБ к моему дому приехали с обеих сторон». Потом он прислал мне охрану.
Ельцин?
Да. Его охрана приехала, две машины из КГБ уехали. Я говорю: «Уехали?» – «Уехали». Все. Значит, они о власти не сговорились. Не знают, кто лидер. Конечно, Крючков хотел.
А что, Михаил Сергеевич в «Форос» уехал действительно отдыхать?
Я думаю, уехал он в Форос, конечно, отдыхать. У меня не складывается впечатление, что… э-э-э… знал. У меня нет, по крайней мере, таких данных.
Другой разговор – для меня загадка, почему он 18-го вечером так себя повел? Я не знаю! Я вот ставлю себя на его место и думаю, как бы я поступил? Если бы ко мне приехали и сказали, что, мол, мы тут хотим свадьбу сыграть такую вот, поиграть немножко в игрушки, там, в танки, в пушки. В Москве поиграть во власть. Я бы не остался в Форосе.
Он разве мог выехать оттуда?
Да конечно мог!.. Я бы их посадил пообедать. Сказал бы им, что вы, ребята, молодцы – такое дело задумали в этой обстановке. Сидели бы обедали. Я сел бы в машину – самолет твой стоит, президента, – и в Москву. В Москве исключил бы их из партии, снял бы с работы, посадил бы в тюрьму. Все! Вечером этого же числа.
Значит, у него были причины этого не делать.
Не знаю! Вот этого я не знаю.
Вы никогда с Михаилом Сергеевичем не говорили по этому поводу?
На эту тему – нет. Неудобно мне было спрашивать его.
А почему он все-таки отказался от вас?
Ну-у, во-первых, ведь…
Или это в порядке вещей – грубо говоря, «сдавать» своих?
Это в порядке вещей в политике. Это в порядке вещей. Знаете, я сам часто размышлял на эту тему. Ну, во-первых, вот это постоянно давление – на пленумах, – меня убрать!.. Что ни пленум – то на него давление, мол, что я вредную роль играю. Ну, это они правы, конечно! С их точки зрения, конечно, вредную! Выдергивать коврик из-под властного стула – еще бы не вредную! Во-вторых, может быть, его на каком-то этапе испугал такой ну, что ли, относительный мой радикализм. В-третьих, у него в это время немножко начался сдвиг вправо. Ведь я-то считаю, что власть он потерял не в декабре 1991 года. Он потерял фактическую власть в октябре, то бишь осенью 1990 года, когда не настоял на программе «500 дней», какая бы она ни была.
И ему подсунули какую-то дурную коротенькую программу – «усилить, углУбить» – под аплодисменты этих недоумков. Он тут же согласился, распустил президентский совет – это был единственный противовес Политбюро. И все, пошло-поехало. Они с ним считаться перестали, он потускнел, а они охамели. Все! И пошло дело к перевороту. Они стали готовить уже практически мятеж. Вот и все.
Ну что ж, зато другим теперь будет наука.
Дай-то бог!
Вы были председателем Комиссии по реабилитации жертв политических репрессий при президенте Российской Федерации. Наверное, начитались и насмотрелись многих ужасов, связанных с этими всеми делами. Какой главный урок можно из всего этого извлечь?
Уроков-то много и каждый день, что прочитаешь – то урок. Каждый раз. Меня, во-первых, больше всего поразила та бессовестность, которая пронизывает всю нашу жизнь. И предательство. Ладно, предал правительство, весь строй, который против народа, объявил ему кровавую гражданскую войну после своего контрреволюционного переворота в 17-м году… Ну, такая система, это ее сущность. Но когда читаешь документы какого-то концлагеря и видишь (а там все строилось на доносах) – человек с 58-й статьей доносит на человека с 58-й статьей! Потому что он вымаливает у этого опера добавку к еде. Оговаривают самих себя. Пишут… Ведь половина людей доносила на одних, потом – эта половина на других. То есть главный урок: как это мы все позволили, чтобы кучка авантюристов взяла верх, схватила нас за задние лапы, как зайцев, – и об стенку, и об стенку?! Пока не подохли! Вот это меня больше всего удивляет. Как можно на основе какой-то паршивой идеи – неизвестной! химера! там, за горизонтом, беги за горизонт! – так искалечить людей… целые нации? Это я отказываюсь понимать! Потому что я сам был среди этих искалеченных. И сам себя не понимаю!.. Вот этот урок – это самый тяжелый. Можно снести лагеря, можно привлечь к ответственности вертухаев, следователей. А вот как души вернуть?.. Когда я на съезде предложил внести резолюцию о покаянии, начали выступать: «Александр Николаевич! А в чем мне-то каяться?» Я ему говорю: «Да мне тоже не в чем! Слава тебе, господи! Давно бы меня размазали по доске, если бы было, в чем вот так конкретно, если бы что-нибудь такое!.. Сейчас-то не об этом речь идет. Мы должны понять, что мы все виноваты! Все!..» Нет. Бессовестная жизнь!..
Вы считаете, что выхода нет?
Я считаю, что мы через сколько-то лет – я не знаю, не могу гадать – будем считать это время нашими «серебряными» годами – перехода от тоталитарного режима к свободе. От несвободы к свободе. А остальное по сравнению с этим, – вся эта толкотня, все эти компроматы, публичные доносы, это беганье, как на горящей сковороде тараканов, между Белым домом, Думой и Кремлем… Вот бегают, бегают, бегают, туда-сюда, туда-сюда!.. А сковорода горячая. Или делают вид, что горячая. Или нарочно подогревают, чтобы она была горячая. Все это пройдет. Никто об этом помнить не будет!
Об этом не будут. Но не слишком ли дорогая плата за очередное светлое будущее?
За свободу дорогой платы не бывает!
А как это объяснить тем людям, которые живут сейчас? Ведь очень многие из них живут просто ужасно. Как им объяснить, что придет другое время и их дети будут счастливы – а вы пока потерпите. Ведь это им уже много раз обещали!
Мне очень не хочется дразнить людей. «А вот мы знали, что он такой сукин сын!». А почему он плохо живет? Вот, у нас, в нашем дачном поселке, академическом, тоже есть работники. Пили они при Брежневе, при Андропове, при Горбачеве, при Хрущеве, пьют и сейчас. А работать – нет. Не хотят! А их больше 20-ти человек. Че ж работать-то не хотим?.. Мы ж обленились! Донельзя обленились! Кто-то придет, даст бесплатную путевочку, даст зарплату. Только приди, ради бога, на работу. И это замечено не нами. Тем же Гоголем. Работать надо. Работать!.. Ведь, видите, у нас сейчас на селе по безработице – на селе! – по безработице получают пособие. Ну, это же ведь… В какой стране это есть!.. И какая в селе безработица? Земля есть – работай. Чего же лень на земле-то поработать? Да хотя бы для себя все взрастить?..
Вот, цифры – у нас количество работающих не увеличивается, а уменьшается. А количество взяточников увеличивается. Мы ведь мастера взятки брать! Мастера мздоимствовать! Правительство у нас осталось тем же, тоталитарным, а общество, демократическое, то есть то самое гражданское общество, так и не сложилось. Вот вам и результат.
Вы думаете, в ХХІ веке что-то изменится?
Я вообще верю в идею самодостаточности человека. Я книжку написал по этому поводу. Все обвиняют меня, что я о буддизме книжку написал. Не о буддизме, а об общечеловеческих ценностях в буддийской философии. Там главный принцип один: человек должен верить сам в себя. У них так говорят, но вы понимаете, что это чистая образность: каждый человек может стать Буддой. То есть совершенным человеком. Но он сам. И отвечать сам за свою семью, за детей. В беду попал? Да, общество обязано прийти на помощь. Но отвечать за себя ты должен сам. Нет, я верю только в человека. А не в государство, там, в правительство – все это пыль. И прах. Вечен-то человек. Нет, у нас сейчас этого нет и далеко еще нет. А когда будет? Будет! В ХХІ веке – будет! А если не будет ХХІ век вот таким – временем веры людей в самих себя – человечество заслужит того, чтобы ему исчезнуть. И пусть цивилизацию строят… (указывает рукой куда-то вверх) где-то там, в других мирах.