Во время президентской гонки, развернувшейся на фоне российской агрессии в Крыму и на Донбассе, вопросам безопасности, обороны и внешней политики уделялось повышенное внимание. Если не всеми кандидатами, то по крайней мере большинством из них. И это абсолютно естественно учитывая полномочия, которыми наделён глава украинского государства в соответствии с Конституцией Украины.
Объяснить народу, каким образом его собираются защищать от внешних угроз и представлять на международной арене, – своеобразный «must» избирательной кампании. Выполняя этот обязательный элемент программы, претенденты предлагали разное. Спектр предложений варьировался от нейтралитета и внеблоковости до «зонтика безопасности» НАТО, включая обсуждение разных форматов коллективной безопасности и урегулирования российско-украинского вооруженного конфликта.
Общим элементом дискуссий о безопасности и внешнеполитическом векторе развития Украины оставался Будапештский меморандум, подписанный 4 декабря 1994 года Украиной, США, Великобританией и Россией в связи с присоединением Украины к Договору о нераспространении ядерного оружия 1968 года (ДНЯО). Именно на основании этого документа Украина отдала третий по мощности в мире ядерный арсенал в обмен на «гарантии безопасности» от пяти постоянных членов Совета Безопасности ООН (в одностороннем порядке гарантии Украине были предоставлены также Китаем и Францией).
Осознавая, что, кто бы не занял кресло на Банковой, новоизбранному Президенту придется чётко определить своё отношение к меморандуму и предоставленным гарантиям, а, возможно, и объяснить, каким образом их задействовать, участники гонки в основном демонстрировали осторожность, приправленную сдержанным оптимизмом. Хотя были и случаи откровенного позиционирования этого документа как панацеи.
К сожалению, Будапештский меморандум – это не панацея, не лекарство и даже не пищевая добавка для украинской государственности. Будапештский меморандум – это болезнь, которой Украина давно и хронически страдает.
Основными симптомами «будапештского синдрома» являются глубокий кризис системы национальной безопасности и обороны при полной иллюзии защищенности, неадекватное восприятие российской вооруженной агрессии, попытки понять и оправдать агрессивные действия против Украины. Мазохистская привязанность жертвы к обидчику, характерная для стокгольмского синдрома, в нашем случае множится на сознание миллионов граждан Украины, зачастую изуродованное коммунистической идеологией и советским прошлым, и проектируется на общество и государственный механизм.
Травмированные волной экстремально жестокого и бессмысленного насилия в Крыму и на Донбассе, некоторые украинцы не только сочувствуют своим захватчикам и оправдывают их действия, но и отождествляют себя с ними, перенимая и ретранслируя их идеи. Как и стокгольмский аналог, будапештский синдром не включён ни в одну международную систему классификации психиатрических заболеваний, но от этого, он не становится менее реальным, а порожденные им последствия менее разрушительными для здоровья страны.
Международные кризисы неоднократно обостряли болезнь и мобилизовали организм на борьбу: неприкрытое российское вмешательство в противостояние Киева и Симферополя в 1993-1994 годах, тузлинский кризис 2003 года, газовые войны и «битва за маяки» 2005-2009 годов, российско-грузинская война 2008 года, нападение на украинский рыбаков в Азовском море в июле 2013 года… Однако, иллюзия безопасности оказалась настолько удобной и привлекательной, а привычка оправдывать российскую агрессию настолько сильной, что вопиющие факты и грубые нарушения просто игнорировались.
Рефлекторные попытки противодействия сводились на нет, как правило, двумя основными аргументами.
Во-первых, Россия якобы не может иначе, она ведь не со зла, просто она защищает свои жизненно важные интересы в ближнем зарубежье, она наводит порядок на своём «заднем дворе», а её не слышат и не понимают. Если мол Россию слышать, понимать и вести с ней диалог – а для России это означает беспрекословное выполнение всех её требований, то она будет снисходительной и не станет проявлять агрессию по отношению к Украине. Послушание и готовность Украины к компромиссам обязательно получат одобрение и заступничество РФ.
Во-вторых, Россия якобы является исключительно миролюбивым государством и применяет силу только там, где её спровоцировали: Молдова спровоцировала Россию в Приднестровье, Грузия – в Южной Осетии и Абхазии… В конце концов "Молдова и Грузия сами виноваты в том, что с ними произошло". Потребность в рациональном объяснении проявленной жестокости подсказывала, что, если Украина не будет провоцировать Россию, то она никогда и ни при каких обстоятельствах на неё не нападёт.
Революция Достоинства, военная оккупация Россией Крымского полуострова и попытка его аннексии, последующая российская агрессия на востоке Украины стали болезненным, но необходимым лекарством для украинского государства и общества от будапештского синдрома. Иллюзия защищенности развеялась: сегодня предельно понятно, что выполнение требований России не ведет к отказу от агрессии, а только разжигает её захватнические аппетиты, что любой другой выбор, кроме пророссийского, как раз и является той провокацией, которая приводит к вооруженному вторжению. Единственная вина соседей РФ состоит в геополитической ненасытности российского хищника.
Иллюзия развеялась, а документ остался. Со времени подписания его ценность как консенсуса всех ключевых геополитических игроков относительно безопасности Украины практически утратилась. Будапештский меморандум так и не стал краеугольным камнем внешнеполитической стратегии и стратегии безопасности Украины как нейтрального, внеблокового государства – роль, которую ему настойчиво отводили отцы-создатели. Он не превратился в систему коллективной безопасности, которая эффективно защитила бы Украину от внешней агрессии. Он не может служить основанием для обращения в международные судебные или арбитражные органы.
Меморандум не смог выполнить даже самую простую функцию – обеспечить проведение консультаций государств-гарантов в связи с нападением на Украину. Как оказалось, в этом документе отсутствуют положения, определяющие процедуру созыва и проведения таких консультаций, порядок принятия и выполнения решений, не говоря уже о применении санкций за его нарушение. В китайском заявлении и французской декларации вообще институт обязательных консультаций не предусмотрен. Гарантии безопасности без механизма реализации. Отсутствие России оказалось достаточным, чтобы полностью заблокировать бумажные меч и щит, которые украинскому государству «выдали» вместо ядерных.
Сегодня Будапештский меморандум лёг мёртвым грузом на плечи украинского государства: Украина не может его эффективно задействовать для защиты своей независимости, суверенитета и территориальной целостности, однако и отказаться от него тоже не в состоянии. Выход из меморандума, денонсация ДНЯО и возобновление ядерного статуса могут не просто стоить Украине международной помощи, но и привести к её полной изоляции на международной арене и даже применению к ней санкций аналогичных северокорейским или иранским. Риск утратить поддержку Запада в борьбе с Россией за украинскую государственность несопоставим с той выгодой, которую Украина может получить от производства собственного ядерного оружия.
Кроме того, никто не гарантирует, что Россия сложа руки будет наблюдать за становлением нового ядерного государства на своих западных границах.
В таком свете дискуссия о природе Будапештского меморандума, которая ведется в официальных и научных кругах с той минуты, когда на подписях под ним высохли чернила, и до сегодняшнего дня, теряет всяческий смысл. Зачем обосновывать юридическую обязательность меморандума, если подписантам элементарно недостаёт политической воли обеспечить его исполнение?! США и Великобритания соблюдают свои обязательства независимо от того, является этот документ международным договором или политической договорённостью. Россия же его грубо нарушила и продолжает систематически нарушать несмотря на степень обязательности. Напав на Украину, Россия нарушила принципы и нормы международного права намного более высокого порядка, чем туманные положения Будапештского меморандума, например, запрет на применение силы или угрозы силой, закрепленный в Уставе ООН. Её не остановила не безупречная юридическая природа Устава, ни его универсальный характер.
Какие бы оды экспертное сообщество не воспевало нереализованному потенциалу Будапештского меморандума, геополитическая реальность сводит практическую ценность этого документа к условному нулю. Конечно же, он ещё может сыграть определённую роль в подготовке консолидированной претензии Украины к государству-агрессору или послужить рычагом морально-этического давления на государства-гаранты, но его воспринимают скорее как декорацию, на фоне которой разворачивается драма российско-украинского конфликта, чем как ружьё на стене, которое может в нужный момент выстрелить. Такой себе памятник развеянным иллюзиям.
Ради справедливости следует отметить, что последним шансом выдавить хоть какую-то каплю пользы из меморандума является идея создания «будапештского переговорного формата», который может включать, кроме государств-гарантов, Германию, Верховного представителя ЕС по иностранным делам и политике безопасности, должностных лиц ОБСЕ. При этом не приходится тешить себя надеждой, что её реализация будет лёгкой и беспрепятственной: политику «пустого кресла» никто не отменял, и нет оснований считать, что Россия согласится на «Будапешт плюс», «Женеву плюс» или «Вену плюс». Однако, некоторые очевидные вещи заставляют задуматься над такой возможностью. В конце концов все войны и конфликты заканчиваются за столом переговоров, и от того, каким окажется этот стол, много чего зависит.
Пока что Нормандский и Минский «столы» не принесли ожидаемых результатов. Их существенный недостаток – отсутствие на повестке дня Крыма и Севастополя. Если Нормандия ещё имеет официальный статус – встречи проводятся на уровне глав государств, министров иностранных дел, политических директоров МИД, то Минск вообще приобрел призрачные черты – о мире на востоке Украины говорят бывшие чиновники, которые никого не представляют. Логика понятна: если посланцы не являются официальными лицами, то нет угрозы «признания» эмиссаров т.н. «ЛНР»/«ДНР» полноценными субъектами переговорного процесса. В то же время возникает вопрос, как те, кого нет в официальной реальности, могут достичь реальных договоренностей и воплощать их в жизнь?! Результаты Минска столь же химерные, как и сам переговорный формат.
Будапештский синдром оказался настолько тяжёлым заболеванием, что моментально от него излечиться, даже ценой жизней своих граждан, Украина не в силах. Поборов один из симптомов – иллюзию безопасности, государство и общество продолжают неадекватно воспринимать российскую вооруженную агрессию. Почти четыре года нам понадобилось, чтобы превратить АТО в операцию Объединённых сил и на законодательном уровне закрепить, что отдельные районы Донецкой и Луганской областей оккупированы Российской Федерацией. Не просто под контролем сепаратистов, незаконных вооруженных формирований или борцов за свободу, а именно под военной оккупацией россиян. При этом мало кто осознаёт и понимает, что военная оккупация – это по определению состояние международного вооружённого конфликта с Россией, то есть, иными словами, «война».
И в условиях этой войны стороны могут вести военные действия, предпринимать меры, необходимые для достижения военной победы, включая применение оружия против личного состава вооружённых сил и других комбатантов противника, уничтожение или захват военных объектов, использование сухопутной или морской блокады. Именно так вооруженные силы РФ и поступают. Мы упрямо утверждаем, что Россия с нами воюет, однако, когда она в процессе этой войны убивает наших военных, обстреливает наши города, захватывает наши военные корабли или разворачивает морскую блокаду наших портов, мы искренне удивляемся и возмущаемся этому факту.
С точки зрения норм международного права, которые регулируют ведение военных действий, выводить из строя личный состав и военную технику противника является правомерным, переправлять людей, технику, топливно-смазочные материалы на оккупированные территории для снабжения оккупационного контингента является нормальным, устанавливать морскую блокаду позволительно, а уничтожать вражеские военные корабли, которые по определению являются законными военными целями, можно без предупреждения. Мы должны это понимать и учитывать.
Напротив, война не очень гармонично выглядит на фоне дипломатических отношений с государством-агрессором, она не совместима с торговлей и экономическим сотрудничеством как с оккупантом, так и с оккупированными территориями, не согласуется с культурно-образовательными, научными и молодёжными обменами. У нас вызывает шок, когда Россия убивает украинского солдата во время войны, а торговля с Россией или учёба нашей молодёжи в Москве во время войны нас не шокируют… В этом и состоит неадекватность восприятия. Не оправдывая агрессию России и её неправомерное проведение по отношению к нашему государству, нам следует осознать, что состояние международного вооружённого конфликта с Россией диктует свои правила, устанавливает рамки и очерчивает «красные линии». Курс лечения от будапештского синдрома требует учёта этих ограничений во время принятия важных государственных решений, прежде всего, военно-политического характера.
Самым болезненным симптомом, тем не менее, остаётся стремление наших сограждан понять, простить и оправдать агрессора. Особенно остро он проявляется в разгаре электорального процесса, когда часть политсил берёт на вооружение пророссийскую риторику аморального, кощунственного или иногда даже откровенно ревизионистского толка. На радио и телевидении звучат тезисы о «государственном перевороте в Киеве», «разгуле национализма», «угрозе уничтожения русскоязычного населения в Крыму», «объединении Крыма с Россией-матушкой», «гражданской войне на Донбассе» и «украинских карателях». Закрываешь глаза и такое ощущение, будто оказываешься в прямом эфире одного из российских телешоу. Но такие заявления не самые опасные. Как правило, достаточно выглянуть на улицу, чтобы убедиться в их необоснованности.
Намного более иезуитскими являются ядовитые утверждения о том, что Москва не нарушала положений Будапештского меморандума, поскольку единственным обязательством России было неприменение против Украины ядерного оружия или угроз его использования, или же, каким образом Россия может гарантировать безопасность Украины, если Украина стремиться стать членом военного бока НАТО, который Россия воспринимает как угрозу собственной безопасности?
На первый взгляд они кажутся убедительными и правдоподобными, но только на первый взгляд. Анализ этих тезисов демонстрирует их откровенно манипулятивный характер. Проблема в том, что провести этот анализ и прийти к правильным выводам могут уже только специалисты. Развенчание манипуляций в информационном пространстве требует времени и ресурсов. Действенной мерой против этого проявления будапештского синдрома могло бы стать признание противоправным публичного отрицания или оправдания вооружённой агрессии РФ против Украины.
Мнимые болезни неизлечимы. Однако, "будапештский синдром" не из их числа. Он присутствует во всех сферах общественно-политической жизни страны. Им пропитана насквозь украинская реальность. Он отравляет изнутри государство, общество, гражданина. Игнорирование этого факта – прямая дорога на кладбище, переполненное failed states и погасшими цивилизациями, признание и желание излечиться – шаг к выздоровлению. Нам крайне необходимо признать, что мы больны будапештским синдромом и начать лечение.
Абсолютно очевидно, что для этого следует не только окончательно и бесповоротно отказаться от иллюзии безопасности, порожденной Будапештским меморандумом, но и поставить сам этот документ на полку с табличкой «Дипломатическая история». Вместо этого необходимо сосредоточиться на осознании настоящих, глубинных, жизненно важных интересов Украины, идентификации актуальных вызовов и угроз, а также на создании качественно новой системы национальной безопасности и обороны на основе их адекватного восприятия.
Взгляды, высказанные в данной статье, отображают исключительно точку зрения автора и не могут рассматриваться или быть истолкованы как официальная позиция Министерства иностранных дел Украины.