Более того, память услужливо вычеркивает из воспоминаний то, что было совсем недавно. А ведь смертник взрывался в метро и в 2004 году, тогда тоже было значительное количество человеческих жертв. Да, действительно: тогда был взрыв в вагоне, следовавшем в центр города по Замоскворецкой линии, погиб 41 человек. Это было практически шесть лет назад, а спустя несколько месяцев смертница попыталась пройти на станцию метро «Рижская», но испугалась милиционеров, развернулась и подорвалась в толпе людей у станции. Кстати, тогда были приняты меры по предотвращению будущих терактов. Была, например, создана централизованная система видеонаблюдения, ситуационный центр Московского метрополитена. Терактов это, однако, не предотвратило. Можно, конечно, сказать, что смертников ничто не остановит. Но важно понять, почему эти смертники появляются и почему российская власть – впрочем, как и российское общество – делает из террористических актов исключительно тактические, а не стратегические выводы.
Владимир Путин пообещал достать террористов "со дна канализации"
Фото: EPA/UPG
Террор вообще и террор смертников в частности – это не исключительно российское явление. У каждого государства, которое с ним сталкивается, свои методы борьбы – но в основном все стараются преодолеть условия, вызывающие терроризм, отгородиться от него. Именно поэтому бороться с терроризмом смертников в Израиле проще, чем, допустим, в Ираке. Конечно, не убережешься до конца. Но если построить стену, заключить перемирие с ХАМАС, усилить блокпосты на границах с сектором Газа и Западным берегом Иордана, проводить постоянную агентурную деятельность – то многое можно предотвратить. Главное в израильской борьбе с терроризмом – это то, что террорист не живет с тобой на одной улице: именно поэтому в стране с таким ужасом воспринимают экстремистские проявления со стороны арабов – граждан Израиля. А вот в Ираке террорист – это твой сосед, стеной от него не отгородишься…
Россия также отгородилась от республик Северного Кавказа противотанковым рвом, но от этого живущие в Чечне, Ингушетии и Дагестане не перестали быть российскими гражданами. Они – не соседи россиян, они – россияне. Россияне, пережившие ковровые бомбардировки, смерть и похищение родственников, войну… Россияне, нередко уверенные в том, что Россия – это главный враг их родины и их семей, стремящиеся к независимости – или к халифату. Конечно, и в этой среде можно вести агентурную деятельность, выяснять настроения населения, выявлять неблагонадежных… Но, с другой стороны, подобная работа накладывается на тотальную коррумпированность правоохранительных структур и специальных служб. То есть их сотрудники, по большей части, озабочены не столько выявлением потенциальных террористов, сколько попытками улучшить свое благосостояние – ведь снятие подозрений тоже стоит денег, и немалых. Есть еще один показатель эффективной работы: количественный. Как и в советские времена, спецслужбы пугают власть, а не пытаются реально предотвратить опасность. В результате бюджетные средства расходуются на создание новых управлений, призванных бороться с какими-нибудь псевдоопасностями типа «Несогласных» – а смертники взрываются в метро…
Кроме того, не представляется перспективным сам путь урегулирования кавказских проблем, избранный российским руководством в эпоху Владимира Путина. Новый президент, пообещавший «мочить террористов в сортире», решился на «чеченизацию» конфликта – и в результате власть в мятежной республике оказалась не в руках российских военных, а в руках клана Кадырова, который после смерти бывшего муфтия Чечни Ахмата Кадырова возглавил его сын Рамзан. С одной стороны, «чеченизация» удалась: новый чеченский президент установил полный контроль над республикой. С другой стороны – это внешний контроль.
Вооруженное сопротивление не подавлено, в стремлении установить абсолютную власть Кадыров рассорился с несколькими промосковскими кланами и увеличил потенциальную базу сопротивления. Причем сопротивления не Грозному, а Москве – для друзей и родственников тех, кто оказывается в руках «кадыровцев», источник их бед по-прежнему в Кремле, потому что власть свою Рамзан Кадыров получил из рук Владимира Путина. За прошедшие годы еще одной ареной нестабильности стала Ингушетия – если ее первому президенту Руслану Аушеву еще удавалось сохранять хотя бы какое-то спокойствие у чеченских границ, то его присланный из Москвы преемник Мурат Зязиков превратил республику в громокипящий котел внутренних страстей. И новому президенту, Юнус-беку Евкурову, появившемуся уже при Медведеве, немногое удается: главным образом потому, что Ингушетия скована каркасом влияния федеральных спецслужб. Тут читатель может уличить автора в непоследовательности: в Чечне – свои – и это плохо, в Ингушетии – федералы – опять не так. Но ведь вопрос в том, что именно делают федералы – и тут мы снова возвращаемся к уже высказанному тезису о тотальной коррумпированности, которая, увы, не завершается в Грозном или Назрани…
Чтобы не продолжать описывать северокавказскую ситуацию, не ограничивающуюся Чечней и Ингушетией с точки зрения нестабильности – и признанием этого стало создание нового федерального округа, – замечу только, что террор, с которым пообещал покончить Владимир Путин, не преодолен и не может быть преодолен. Не уничтожены социальные предпосылки террора – речь идет о нищих, разворованных республиках без будущего с увеличивающейся безработицей среди молодежи, этаком российском «секторе Газа». Не уничтожены политические предпосылки террора – в России нет политической жизни, а на Северном Кавказе ее нет и подавно, зато есть беспощадная борьба кланов, заменяющая общественную дискуссию и политическую конкуренцию. А правоохранительные органы – орудие в этой борьбе, а не оружие в борьбе с террором. Как можно в такой ситуации обеспечить безопасность – ума не приложу. То, что теракты происходят не так уж часто, – это уже достижение правоохранителей, уже показатель того, что люди, способные честно бороться с террором, и в этой системе еще остались. Но для системной работы нужны масштабные политические и исторические выводы, которые в современной России делать некому и незачем.