ГлавнаяОбществоЖиття

Коса смерти и украинский камень

Любое обоснованное напоминание о собственной смерти в современной европейско-американской культуре (раньше говорили "иудео-христианской”, что антропологически более точно) побуждает всех книжных поклонников харакири и певцов Вальгаллы (и наших диванных беспощадных воевак, как же без них!) бежать в очередь за туалетной бумагой.

Есть общеевропейская трактовка такого поведения, и есть поправка на восточно-европейский, в частности, украинский контент.

Фото: EPA/UPG

С ХХ века европейская культура начинает вести себя так, будто смерти вообще не существует. В прежние века при продолжительности жизни в 30-40 лет (максимум) смерть была совершенно заурядным бытовым явлением, естественной неизбежностью.

В архаическое время ей не отводилось какого-то специального места, она постоянно “путалась под ногами”. Причём между насильственными и естественными причинами смерти особой разницы в восприятии не было.”Умер-шмумер, лишь бы не болел”.

Затем после эпидемии чумы, на основе панического страха перед неизвестным и на базе концепции Страшного Суда, восторжествовала церковная этика. Несколько веков церковь говорила о смерти как о факторе индивидуального суда в процессе спасения души и окончательной трансформации тела. Смерть ритуализировалась, и все обряды и суеверия, связанные с ней, стали значительной частью европейской культуры. 

Фото: EPA/UPG

Эпоха Просвещения констатировала, что что никакие ритуалы в конечном итоге не влияют на летальность и смертность.С одной стороны, это стимулировало развитие науки, с другой, способствовало поведению в жанре "сгорел сарай, гори и хата”.

Эпоха романтизма засомневалась в наличии структурированных и высокотехнологичных загробных наказаний. Во всяком случае, конкретная боль утраты близких людей по эту сторону бытия стала более важной и значительной, чем спасение души любой ценой. Поэтому романтизм породил культ платонической любви и любви вообще, как антитезис смерти. Это была довольно успешная попытка превратить страх смерти в чувство прекрасного.

А затем вместе с культом технического прогресса, успехов медицины и доминирующей эстетикой молодости общество вытеснило смерть из коллективного сознания.

И она в это сознание стала заглядывать уже достаточно бесцеремонно.

Та часть общества, которую принято в нашей постколониальной традиции называть "Западом", после Второй Мировой войны довольно быстро сменила культ индивидуализма (на котором оно собственно и возникло в незапамятные протестантские времена) на культ социальности.

Групповое проведение стало определять не только социальную этику, но и личную мораль. Остатки индивидуализма ещё существуют в рамках понятия частной собственности. Но считаются все менее политкорректными.

Поэтому блокада системы социальных отношений, на которых выстроилась всё новейшая культура, включая культуру бизнеса, действительно привела законопослушных граждан в состояние паники. Поскольку люди Запада, в отличии от украинцев, категорически отметали для себя возможность умереть от рук русских, смерть постучалась к ним с совершенно другой стороны. У Бога вообще своеобразное чувство юмора. Ой, интервенции.

Украинская культура отношения к смерти, как любая архаичная культура, имеет очень древние традиции, являющиеся составной частью архетипа. Во-первых, это принятие смерти как естественного природного явления. Частично это осталось с языческих времен и сопровождается ритуалами, смысл которых утрачен.Частично это перешло в христианскую традицию.

Героизация смерти, особенно смерти в бою или любой другой жертвенной смерти ради других людей – более поздняя традиция, берущая корни в рыцарской культуре Позднего Средневековья, через Польшу и Турцию перекочевавшая в Запорожскую Сечь.

Эти две субкультуры продолжали существовать параллельно, фольклорно разделяя общество на “гречкосіїв” и “козаків”. Существуют они и поныне.

Сегодняшняя украинская реальность такова, что традиционная слабость государства и не менее традиционное недоверие к нему способствуют росту индивидуального самосознания.

Это чрезвычайно плохо с точки зрения выстраивания системы гражданско-государственного партнерства и вообще построения государства как такового. Но очень хорошо с точки зрения личной выживаемости. 

Ослабление веры в магическую силу взаимопомощи образца 2014 года, которая способна изменить не только государственный строй, но и ход истории, к счастью, совпало с началом вирусного кризиса. В итоге украинский гражданин опять стал традиционно полагаться только на собственные силы и родственников в селе.

Неконтролируемые силы природы, которые угрожают социальному порядку, по вышеупомянутой причине никак не могут напугать украинцев. 

Следующий параметр – это вера в загробное существование. Если бы национальная культура формировалась в подавляющем своем большинстве на монорелигиозном мировоззрении, как это это было некогда в Польше, возможно, этот фактор регулировал бы отношение к смерти. Но бытовая украинская культура в высшей степени языческая. Удельный вес народных обычаев, которые на самом деле являются суевериями и остатками давно забытых культов, чрезвычайно велик. Более того, в минуты опасности именно это составляющие определяют бытовое поведение, а не формальная воцерковленность.

Причинно-следственные связи, которые возникает в народном сознании сами по себе, это очень важный фактор. С одной стороны это банальный общечеловеческий “хиндсайт”, объяснение происходящего задним числом, о чем я неоднократно писал. С другой это это исторически сложившееся тяготение к конспирологии.

Дело в том, что украинская историческая наука (за небольшими исключениями) основывается на на культе жертв и погребально-мемориальной эстетике. То есть, нарратив погибшего “козака-лицаря” стал преобладающим в официальной политической культуре. 

Но бытовой нарратив миролюбивого и конформистского “гречкосiя” продолжает определять поведение масс, что мы, кстати говоря, отчетливо видим по результатам выборов.

В итоге мы искренне желаем лютой смерти своим врагам, но умертвить их желаем либо без риска для собственной жизни, либо чужими руками. Самим умирать никак нельзя, потому что что весна и скоро нужно копать огороды.

Еще раз замечу, что речь в данном случае идет о массовом поведении. Все ветераны войны, участвующие в ней в любой форме – это совершенно другая социальная прослойка с совершенно другим отношением к жизни и смерти. Несмотря на то, что количественно их крайне мало для того, чтобы влиять на массовое поведение, эта прослойка вполне может быть прототипом для возникновения совершенно других социальных отношений. Государство это прекрасно понимает и поэтому так сильно напрягается. Этими людьми, наверное, можно как-то управлять, но уж точно не при помощи страха смерти.

Фото: Макс Требухов

Тем не менее, причинно-следственная связь между злом и грехом, страданиями и смертью среди широко информированных, но малообразованных людей существует, и еще сыграет свою роль. У этой роли есть вполне прагматическая функция – стабилизация картины мира любой ценой в условиях кризиса. 

Поэтому угрожающие тексты представителей украинской власти, намекающие, что если её не будут слушаться, то вот-вот вот все умрём, технически вполне оправданы. И по причинам санитарно-гигиеническим, и по причине необходимости повторять за старшими братьями по разуму на Западе. Вполне можно предположить, что если бы Евросоюз не предпринимал таких драконовских мер, наша власть и ухом не повела бы. Дело здесь не в том, что система не работает, а в том, что у нас вообще нет никакой системы.

В фильмах катастроф ситуация разительно отличается от реальности. 

Там всегда есть политкорректно сбалансированная группа из пяти случайно собравшихся вместе гениев, которая спасает человечество в течение полутора часов просмотра. 

Мы сейчас смотрим всей страной наш украинский фильм катастроф. Из всего предыдущего абзаца с нашей ситуацией можно отнести лишь словосочетание "случайно собравшиеся”.

Есть какие-то базовые вещи, которые по логике хиндсайта должны существовать в нашей стране. Во-первых, чем беднее страна, тем сильнее должна быть система здравоохранения, потому что в бедной стране гораздо легче заводится зараза.

Второе - должен существовать корпус гражданских резервистов, готовых к любой, но квалифицированной работе в условиях эпидемии или другой массовой чрезвычайной ситуации. 

Фото: EPA/UPG

Третье – нужны протоколы взаимодействия гражданского общества и армии в чрезвычайных ситуациях.Они было начали формироваться в условиях войны и даже немножко действовали в 2014-2015 годах. Но представляли собой большую угрозу для некомпетентной украинской бюрократии. Которая, судя по сегодняшней ситуации, расправилась с этой угрозой для себя окончательно.

Смерть от дорожно-транспортных происшествий и от употребления алкоголя количественно затмевает все остальные показатели, включая потери в результате военных действий. Полное равнодушие граждан к смертям от употребления алкоголя и гораздо более пристальное внимание и эмпатия к погибшим на войне говорят о том, что фактор социального ритуала значительно более важен для наших граждан, чем сам факт смерти кого бы то ни было.

Смерть для украинцев не может быть ни мотиватором, ни регулятором.

Ею можно пугать, о ней можно говорить.

Но если на том месте, куда должна ступить смерть, нужно ”посадить огірочки”, я абсолютно уверен: смерть испугается и отступит. 

Олег ПокальчукОлег Покальчук, ​соціальний психолог
Читайте главные новости LB.ua в социальных сетях Facebook, Twitter и Telegram