Я знал многое о своей стране. Страшное и горькое. Но я жил в ней. Совсем не готовясь переселиться в тюрьму. Судьба распорядилась иначе. Вскоре я стал тюремным жителем. Меня предали многие. Но я простил их, почти всех. Потому что они предали меня из-за острого чувства страха. Простил, потому что и сам узнал вкус страха. Я отличался только одним: скрывал свой страх от офицеров КГБ. Я сумел никого не предать, за мною не продолжилась цепочка обысков и арестов.
Я по-прежнему не выбирал свою судьбу. Следовал ее выбору. И в тюрьме КГБ, и в лагере я писал. Много писал. Однажды в Пермском КГБ работавший со мною полковник раздраженно сообщил мне: «У вас наибольшее количество публикаций из всех советских политзаключенных!» Я ответил с иронией: «Как же так, гражданин начальник, в СССР ведь нет политических заключенных, одни уголовники!» Ответил так, потому что тогда мой страх перед ними значительно померк.
В лагере я также не выбирал свою судьбу. Только сопротивлялся, меня научили этому мои лагерные товарищи. Не боролся с советской властью, не требовал меня освободить. Вокруг меня существовало нагло ухмыляющееся зло, царил беспредел, и я сопротивлялся, как мог. Убивая себя физически, я таким образом старался сохранить свое человеческое достоинство.
Я никогда не был героем. Не стал фанатиком. Только лишь научился прятать от врага свой страх. Да, он был со мною всегда. Их, моих палачей следовало бояться. Вернувшись в Киев после десяти лет отсутствия, я пытался покинуть свою страну. Тогда мне жестко сказали: «Будете жить с нами, спокойно жить. Иначе…» Я прервал офицера: «Я уже знаю, что означает ваше иначе».
Потом был Горбачев со своими гласностью и перестройкой. Меня вызвали в ОВИР и предложили уехать. Здесь я впервые совершил выбор. Остался. Странный, но очень важный для меня выбор. Я остался в стране, где лежали в земле мои мертвые. Лагерные друзья, солдаты УПА, балтийские партизаны. Я остался с ними.
Странно, но я, бывший лагерник, ни разу не посетил ни один митинг. Некоторые из тех, с кем я делил лагерную червивую кашу, оказались для меня чужими. Здесь, на свободе, чужими. Дважды мне предлагали войти в украинскую политику. Я отказался. Опять не выбрал себе иную судьбу.
И я совсем не хотел возвращаться в свое прошлое, в психиатрию. Хотя в самом начале горбачевских вольностей я попытался это сделать. Но мне категорически отказали. Тот же украинский КГБ. А в Москве в это время многое менялось. К примеру, мою статью о злоупотреблениях психиатрией в СССР опубликовали в одном из последних выпусков журнала ЦК КПСС «Коммунист».
Вернулся. По просьбе министра здравоохранения Украины Юрия Спиженко. И по другой причине, более важной: помочь моим коллегам, для которых я прежде был врагом. В молодости – пытаться противостоять КГБ и карательной психиатрии, в наступающей старости – противостоять министерству здравоохранения независимого украинского государства. Это моя судьба.
Многое так и не написано. Важное для меня. Пьеса о Сизифе, задуманная в штрафном изоляторе в 1976 году. Воспоминания. Многое другое. Что ж, я не сумел выбрать для себя спокойную старость. Опять – в сопротивлении. Несколько дней назад в Киеве был профессор Норман Сарториус, легенда мировой психиатрии. Прощаясь со мной, пожимая мою руку, он негромко сказал, глядя на меня с сочувствием и жалостью: «Ты опять в борьбе? Всю жизнь в борьбе…».
1 февраля 2020 года хотел, наконец, изменить свою жизнь: уйти из психиатрии. Не смог, остался. Очень ясно помню слова моего учителя, профессора Мизрухина: «Если вы хотите быть психиатрами, помните, вы обязаны быть добрыми врачами, поддерживать и защищать своих пациентов. У них и без того горькая судьба. Злой, черствый психиатр делает их жизнь совсем нестерпимой». Шел 1964 год.
Что ж, 1 февраля мои коллеги и родственники пациентов выбрали для меня продолжение судьбы: в психиатрии. Украинское государство готовит немилосердную жизнь для психически больных украинских граждан. Их необходимо поддерживать и защищать. Не от КГБ. От нашего злого и черствого министерства здравоохранения. От государства. 2020 год.