Фильм, естественно, имеет лишь формальное отношение к кинематографу. В полном соответствии с книгами Коэльо — Пауло не занимается литературой.
Он занимается психотерапией. Лучше сказать — психоремонтом. В форме сказок. Это доступно, то есть прибыльно. И нежно. Вот почему Пауло — миллионер; основу его аудитории составляют женщины; и всякий уважающий себя, так сказать, “интеллектуал” презирает его.
Люди, способные отличить Гессе от Ибсена, конечно, требуют большего. И они правы: не зря же тратили драгоценное время на такое занудство — как говорит Ксения Собчак, “сделавши аборт, по волосам не плачут”. То есть поднявшись на книжный Эверест, уже как-то глупо нырять в Марианскую впадину творчества Коэльо.
Тем не менее, нырнуть стоит. Ибо ничто так хорошо не учит, как глупый поступок, немедленно осознанный.
“Вероника решает умереть” — это история, которую большинству моих знакомых было бы неплохо посмотреть один раз, а вот прочитать — раза два, лучше три. Как “Дао-дэ Цзин”. Уверен, для ваших знакомых это также справедливо.
Ну, и для вас, естественно.
Как писал император Дзюнтоку приблизительно в то же время, когда монголы осадили Киев:
Я помню сотни
Каменных глыб, что в стенах
Моего дворца,
Но вдруг заметил росток —
Папоротник на крыше.
Суть истории под названием “Вероника решает умереть” составляют вовсе не любовь и смерть, как может показаться, но — выбор.
Выбор между (а) функция определяет субстанцию и (б) субстанция определяет функцию. Собственно, каждый человек — это конфликт сиих “а” и “б”.
Коэльо предлагает простой как две копейки способ решить конфликт в пользу “б”. Это ещё проще, чем Ошо.
Сложных способов нам оставлено предостаточно. Чего стоят одни только, например, письма Сенеки Луцилию. Или наставления Дайсэцу Судзуки. Или наблюдения Алис Миллер.
Товарищи кинематографисты постарались в создании соответствующих сложных моделей поведения. Замечателен, в этом смысле, фильм “Билли Эллиот” — о том, как сын шахтёра, обязанный стать шахтёром (функция определяет субстанцию), обнаружил в себе любовь к танцу и решил заняться балетом (субстанция определяет функцию).
Или фильм “Хэдвиг и злосчастный дюйм” — о том, как юноша из ГДР, рождённый ползать, то есть строить социализм (функция определяет субстанцию), стал мало того что женщиной, так ещё и рок-звездой в Соединённых Штатах (субстанция определяет функцию).
Над Коэльо и его аудиторией можно долго стебаться, однако не попрёшь против того, что Пауло просто и разумно раскрывает причины несвободы и несчастья людей.
Людей, которые стараниями родителей и воспитания, общества и социализации, способа производства и специализации выросли как функции. Дочь/сын. Гражданин/гражданка. Носитель/носительница габитусов, идеологии и приличий.
Каждый из нас, выращенный в качестве функций, отождествился с некой субстанцией, определённой этой функцией. Сие неплохо описал Дмитрий Корчинский в книге “Это и Оно”:
В начале двадцатого века душой маленького человека занимались Чехов в России и Фрейд в Вене. Фрейд указывал на то, что ко многим движениям души не стоит относиться с мистическим ужасом, обожанием или чеховским умилением. Многие проблемы имеют чисто физиологическую природу — к их решению необходимо подходить не с эстетическим критерием, а с клизмой. Чеховский маленький человек состоит из эдипового комплекса, простатита и подсознательного страха кастрации.
Чаще всего то, что мы принимаем за проявление нашей воли, есть лишь проявление общественной инерции или работа рефлексов. То есть человек не проявляется как личность.
Моя мысль о квадрате гипотенузы ничем не отличается от его мысли о сумме квадратов катетов. В этой мысли я не выступаю как личность, как отдельное. Как личность в этой мысли выступает лишь Пифагор, мифическое существо. Это — настораживает. Не мифологизируем ли мы личность?
И в самом деле — если личность определяется лишь направлением рефлексии, то рефлексия направлена в пустоту. Если у нас не одна душа на всех, то чем моя душа после смерти отличается от твоей? Речь, вся способность к общению, культура вообще базируются на подобиях. На том, что большинство раздражителей вызывают у разных людей сходные реакции. Людей систематизируют по физиологическим типам, а их немного. Ещё меньше психологических типов. Можно типологизировать по любым характеристикам и всегда таблица будет небольшой. Может быть множество конфигураций, тем не менее, всё равно сегодня живут десятки тысяч таких же как ты. Когда-нибудь, оказавшись в преисподней, ты займёшь место в огромной толпе тебя. Тогда ты наконец утратишь какие-либо иллюзии относительно собственной индивидуальности.
Человек постоянно оказывается в том или ином сообществе, или в нескольких одновременно. Дворовая футбольная команда, кружок хорового пения, общество с ограниченной ответственностью, семья и так далее. Вместе с тем существуют актуализированные сообщества, члены которых остро переживают свою принадлежность. Это секты, некоторые преступные группировки, иногда творческие объединения, революционные организации на начальном этапе своего существования, а в некоторых случаях научные школы, нации в условиях войны и прочее.
Рассказывают, что Генри Киссенджер, когда выступал в Кнессете, сказал: “Во-первых, я — американец, во-вторых, я — государственный секретарь Соединённых Штатов, и лишь в-третьих, я — еврей”. Голда Мейер в ответ попросила его не забывать, что в Израиле читают справа налево. В отличие от Киссенджера, она принадлежала к актуализированному сообществу.
О личности мы доподлинно знаем только то, что она — субъект. Любой человек, который актуализировал себя в сообществе, безусловно, переживал общие чувства: общий страх, общий гнев, восхищение, экстаз. И эти общие чувства были неизмеримо сильнее пережитых в одиночестве. Для человека с опытом психологического пограничья безусловным есть то, что кроме “я” субъектом чувств является “мы”.
Те, кто много и результативно мыслил, знают, что на самом деле идеи рождаются не в головах, идеи рождаются между головами. А поэзия — между сердцами. Существует психика сообщества. Приходилось наблюдать, как одинаковые страхи или эйфория охватывали членов актуализированного сообщества, разъёдиненных сотнями километров. Есть характер сообщества, и он проступает в поступках и выражении лиц принадлежащих сообществу, в иные времена вовсе не похожих друг на друга людей. Есть судьба сообществ. В редких случаях судьба сообществ представляет культурный или субкультурный архетип. Всё это дает основания представлять актуализированное сообщество как интегрированную личность”.
И вот посмотреть на любого из нас — кого увидим? Что увидим?
Сбывшиеся надежды родителей. Культурные конвенции сообщества, к которому принадлежим. Воплощённые в нашем поведении желанные для наших партнёров черты.
В конце концов, избранную нами или навязанную нам форму соответствия существующему способу производства.
Проблема в том, что “я” почти каждого из нас — это “я” той функции, в качестве которой человека вырастили (что чаще), либо которая выросла сама, пока человек боролся против навязчивой опеки родителей, деструктивного влияния социума или за внимание желанного партнёра (что реже). Как бы пошло это ни звучало, подлинное “я” остаётся скрытым.
В фильме по книге Пауло предельно грубо, очевидно показан момент, когда подлинное “я” Вероники уже открыто (субстанция, определяющая функцию), а родители Вероники — люди, привыкшие к фальшивому “я” в ней (к субстанции, определённой функцией) — не хотят признавать это подлинное “я” Вероники своей дочерью, которой она несомненно является.
Безусловно, можно допустить, что существуют чуткие, образованные родители, способные растить ребёнка, а не собственные надежды на ребёнка; способные удовлетворять потребности ребёнка, а не потребности себя любимого — стареющего ребёнка. Можно допустить, что существуют внимательные, разумные друзья, партнёры, способные понять: вот это — область моих желаний, а вот это — человек, и я не буду надеяться на тождество между ними. Однако дальше допущений, в действительности, это прослеживается исключительно редко.
Иными словами, “тебя поучали в школе, тебя поучали на бирже труда — тебя поучали везде, где только можно. У тебя не было шанса. Приходилось просто мириться со своей участью”. Это из фильма “Грязь и ярость. История Sex Pistols”.
Собственно, что за психоремонт предлагает Коэльо тем, кто читает его книги или вот смотрит фильм по его книге?
Ориентиры для поиска клада под названием “подлинное “я”?
Конечно. Так сказать, повторяй за Вероникой.
Но эти истории нужно переворачивать.
Мало того что когда каждый из нас говорит “я”, он на самом деле говорит “мы”. Это лишь одна сторона, которую отлично описал Корчинский.
Другая сторона заключается в том, что когда каждый из нас говорит “ты”, он на самом деле говорит “я” — причём, естественно, то “я”, которое “мы”. Вероника, решив умереть, решила жить. А вот решив жить — кого она решила “убить”? Любовь к Эдварду, с которым Вероника знакомится в психиатрической клинике, в этом смысле чрезвычайно интересна: если бы история была реальной, можно было бы уверенно сказать, что Вероника свяжет своё превращение с влечением к Эдварду; иными словами, ей будет интересен тот Эдвард, та его привлекательность, которую она обнаружила, решив жить; тем самым, решив для себя конфликт в пользу “б”, попытается ли она решить конфликт для Эдварда в пользу “а”? не зафиксируется ли она на функции Эдварда так, чтобы ожидать определения этой функцией соответствующей субстанции Эдварда, его фальшивого “я”?
Таким образом, узнавание своей собственной природы и поиск своего места в мире в соответствии с этой природой — вещь замечательная, и Коэльо хорошо, просто описывает, как это начинается и какие модели поведения при этом неминуемо возникают.
Но также Коэльо ловко оставляет пространство для размышлений о том, а что дальше: ну, узнаешь ты свою собственную природу, ну, будешь искать своё место в мире, а другим ты такое же превращение позволишь? а что если ты кого-то из этих других в результате их превращения утратишь, как родители Вероники утратили свою дочь?
Осознавая неминуемость утраты, позволишь превращаться?
Короче говоря, как писал монах Хэдзё приблизительно в то же время, когда князь Олег приказал убить Аскольда и Дира:
Ветры в небесах,
Сохраните врата для
Белых облаков!
Ещё одно мгновенье
Дайте мне насладиться.